Она позавтракала. Кофе и сливки выпила по отдельности, а булочки проглотила чуть ли ни целиком, так они были вкусны.
Она страшилась одиночества и тут же решила – домой!
Леонид её, скорей всего, больше не хочет, этого Василя она напугала до смерти, а в Озерках до её тела охочих хоть отбавляй! Четыреста долларов у неё есть, ничего, как-нибудь проживёт. А кончатся деньги – рванёт путанить в Москву, в бригаду к однокласснице Таньке, та давно зовёт.
С этими мыслями она вдоволь повалялась в ванной, пошалила со своей беленькой лохматой киской и стала собираться.
Из окна второго этажа нелегалка увидела, как домоправители Василь и Наталья грузятся в мотоцикл с коляской, выезжают за ворота, и те автоматически закрываются.
Ей страсть как захотелось порыться в шкафах и ящиках, походить по комнатам, заглянуть под кровати и сунуть нос во все тёмные углы этого огромного дома. На неё снова нахлынуло возбуждение, она привычно рукой его сняла, это помогло, но ненадолго.
Олеся бегом спустилась в столовую на первом этаже, открыла первый попавшийся шкаф на стене и увидела початую бутылку своего любимого яичного ликёра. Это было единственное, что могло отвлечь от плотского вожделения, и она прямо из горла сделала огромный глоток.
– Теперь можно и в путь! – прокричала она своему отражению в большом овальном зеркале в ажурной раме, подхватила сумочку и распахнула дверь чёрного хода.
Если бы на пороге её встретили шесть милиционеров с наручниками, которые хором скандировали: «Убийца, ты осуждена и приговорена к расстрелу на месте!», то и тогда она бы испугалась меньше.
На неё, готовые к атаке, уставились свирепые морды четырёх ротвейлеров.
Они стояли полукругом, в центре – самый крупный кобель Окчар и сука Абигель, кобели Прум и Кеззи – по бокам. Клички по разноцветным ошейникам она легко запомнила ещё вчера, но с утра собаки были заперты в вольере: на тракторе привозили для рассадки кустарник.
Олеся в ужасе захлопнула дверь и почувствовала, что сердце вот-вот вырвется из груди.
Больше всего на свете она боялась таких огромных собак.
На кухне, перепуганная, ещё раз приложилась к бутылке с яичным ликёром, поняла, что брошена всеми, и стала тихонько плакать от жалости к самой себе.
Через неделю Кинжалу позвонил Желвак и попросил срочно приехать в особняк Толстого.
За себя Брут не боялся – этому учил Палыч но необходимые меры безопасности решил предпринять.
– Прихвати свой «дипломат» – приказал он начальнику охраны.
Кроме стреляющего кейса-автомата фирмы «Хеклер унд Кох» в руках бывшего полковника-спецназовца Кинжал увидел, что следом выехали две машины: одна сопровождающая, другая прикрывающая – обычно, обходились только телохранителями внутри «мерседеса».
На Бруте под сорочкой был бронежилет новейшего образца. В кобуре мобильного телефона – золотой кастет, подарок деда Вано.
«Никогда не таскай с собой огнестрельного оружия», – учил пахан.
На повороте с Новой Риги повстречались кавалькада милицейских машин и «скорая помощь».
«Убрали другого», – понял Оса.
Метров через сто пятьдесят он попросил остановить, вышел из машины и набрал номер Айсора:
– Твоя работа?
– Вас не слышно, перезвоните через семь минут.
Это означало: «По данному каналу связи тема не обсуждается».
Айсор даже не счёл нужным шифроваться, сделать вид, что он здесь ни при чём. Он косвенно подтвердил – да, а ты как думал?
«А, действительно, Леонид, о чём вы думали?» – с усмешкой обратился он к самому себе.
В особняке хозяйничали Желвак и его начальник охраны Алекс.
В огромной столовой сидела молодая женщина в простом чёрном платье и траурной косынке, безвольно опустив на колени руки. Она уставилась в одну точку, а ей в глаза пытался заглядывать мальчик лет шести, очень похожий на Толстого.
Братаны обнялись.
– Присоединяйся, Кинжал.
Таким Желвака он не видел никогда.
– Убийство?
– Да нет, похитрее… Тут инфаркт организовали, серьёзные люди, с-суки рваные.
Такой заказ раза в два дороже, чем работа снайпера.
– Может, он сам…? – Кинжалу было трудно владеть голосом.
– Запомни, братишка, есть люди, которые своей смертью не умирают никогда.
Толстый принадлежал к их числу. Я – не прокурор, мне доказательства не нужны, тут и так всё ясно.
Алекс осматривал оружие в распахнутом железном шкафу.
Там были ружья, винтовки. Кинжал увидел самозарядный карабин Симонова, – с таким до недавнего времени бойцы Кремлёвского полка охраняли мумию Ульянова-Ленина.
Брошенный хозяином весь этот арсенал выглядел самодостаточно, грозно и всем своим видом выражал готовность к бою.
Желвак перебирал бумаги покойного, одни рвал и бросал в пластиковый мешок, другие откладывал.
– Леонид Сергеевич, обшмонай те ящики, – Желвак показал на два комода по разные стороны огромного окна. – Все бумаги, оружие – сюда. Остальное – не наше дело.
– Я могу поговорить с женщиной? – Кинжал страшился прикасаться к ящикам и решил потянуть время.
– С ней уже так поговорили менты, что валокордина в доме не осталось. А что ты хочешь узнать? Может, я тебе отвечу? – Желвак близоруко щурился, а носить очки или хотя бы линзы категорически отказывался: «Вор в очках – всё равно, что х… в пенсне».
Это была цитата из Толстого.
– Я просто хотел с ней… познакомиться, – хорошо, что Желвак был занят бумагами, а то рассмотрел бы побелевшие скулы Кинжала.
– Валяй, только недолго, нас ещё в прокуратуре ждут, а ты должен быть рядом. Пусть видят, что к ним не просто кореша покойного вломились, а притопали ДЕНЬГИ. Мне надо, чтобы их следаки по этому делу работали на меня и перекрыли все каналы утечки информации. Ту гниду, что Захарыча замочила, я найду. И порежу на пионерские галстуки.
Кинжал взял стул, присел рядом с женщиной.
Он знал, это была гражданская жена Толстого, на законный брак тот никогда бы не пошёл. Для Льва Рокотова закон на этой земле был один – воровской.
Истинный бродяга в мужья не годится.
Убитая горем женщина посмотрела на богатого душистого молодого самца и опустила глаза, в которых, видно, уже не осталось слёз.
– Вас как зовут?
– Софья.
– А по отчеству, фамилия, если, конечно, можно?
– Софья Андреевна Прудникова.
«Чертовщина какая-то, – подумал Брут, – воровское погоняло «притянуло» по жизни женщину с именем и отчеством жены великого писателя Льва Николаевича Толстого.
Жизнь полна идиотских совпадений».
– Я – Леонид Сергеевич Брут, вот моя визитная карточка. Со всеми проблемами, пожалуйста, – ко мне. Я очень обязан Льву Захаровичу, и теперь время платить по долгам. Для начала вам позвонит хороший юрист, – вся недвижимость и имущество должно остаться вам и ребёнку.
– Спасибо, мне теперь ничего не нужно.
– Софья Андреевна, на этой земле, к сожалению, так не бывает.
Она была лет на двадцать пять моложе гражданского мужа, красива, даже слишком, – Кинжал не сразу рассмотрел это на бледном лице без макияжа. А маленький Лев
Львович глядел прямо, как отец, – насмешливо и проницательно.
Кинжалу вдруг очень захотелось взглянуть в гороскоп этой Софьи Андреевны.
Он наизусть знал астрологические стандарты своей половинки, затерявшейся где-то в толпе землян женского пола. Однажды ему приснилась – женщина без лица, но сердцем он тут же почувствовал – ОНА.
То сновидение длилось долю секунды, но запомнил его на всю жизнь.
А вдруг?
С этими мыслями он выдвинул первый ящик, и ему холодно блеснули два знакомых бриллианта, оправленные в белое золото. Они словно притаились здесь и только ждали, когда объявится Брут.
«Рад приветствовать, ребята!» – сказал он словами капитана первого ранга Чекашкина.
Вот они, лучшие друзья девушек, – САМЫЙ твердый, дорогой, редкий и блестящий из всех драгоценных камней.
Бриллиант придаёт владельцу твёрдость и мужество, хранит его тело, но – только если носить его с левой стороны. Он даёт победу над врагами – но только, если дело правое. Он предохраняет от печали, колдовства и злых духов. Никакой дикий зверь не осмелится напасть на человека, который носит на себе бриллиант.
Но огранённый алмаз должен быть получен свободно – без принуждения и насилия.
Он теряет силу – из-за греховности и невоздержанности его владельца.
Эти два камня уже забрали две жизни. Но это только часть их истории.
Кто знает, что было до их изъятия из тайников Гельфонда?
Любой негатив алмаз впитывает, как губка.
Он мог «услышать», как на прииске грязно выругался обиженный прорабом рабочий.
Мимо него не пролетело бы осуждающее слово, случайно обронённое огранщиком. Он наверняка вкурил бы зависть того, кто передавал сокровище подпольному миллионеру.
