— В поселке этом сплошная интеллигенция жить станет. Геологи, еще эти, что погоду узнают, охотоведы, которые за колымским пушняком следят. Короче, норковые фермы тут будут. Зверей в домашних условиях станут разводить. На пятьдесят тысяч норок в год. Вот что тут будет, — вытер вспотевший лоб охранник и добавил: — А если дело хорошо пойдет, на будущий год фермы те расширят вдвое. Так что без дела никто не останется.
— Зверей разводить! Вот чудно! Да их тут этих норок диких полно. На петли ловить можно сколько хочешь. Лучше б они людей поберегли. В эдаком морозе жить станут. На кой те норки нужны? — не выдержал один из зэков.
— Пушняк — это валюта. Понял? Его продадут буржуям и на их деньги что-то нужное купят, — встрял орловский работяга.
— А я бы здесь теплицы поставил. Огурцы и помидоры выращивал бы, — мечтательно проговорил кто-то из харьковских.
— Ага! А потом по червонцу за штуку сдирал бы с людей!
— Не за штуку. За кило!
— Ох, гад! Да ты через год жирным станешь! — позавидовал Сыч.
— Не мне, тебе здесь жить, вот и подсказываю. Мотай на ус. Теплицы расходов почти не требуют, а доход от них самый верный.
— Верней нет, как на звероферме работать! Послушай меня, Сыч! Заработки всегда хорошие. От доходов. Ну, а работы немного. Норка что есть? Сущий зверь. Не доится и не несет яйца. Только жрет и срет. Соображай, значит. Кормить и клетки чистить. А кормят — рыбой. Ты ей сунул одну, что побольше. И на неделю забудь о ней. Спи, гуляй, что хочешь делай. Зарплата идет.
— Не знаешь, не транди, — оборвал Сыч орловского мужика и сказал: — Вот я в Анадыре был. Там оленей пасут чукчи. И то, знаешь, сколько мороки! А если норка за валюту продается, значит, уход за ней — как за бабой нужен. Чтоб все вовремя. Чтоб ни в чем нужды и отказа не знала. Иначе запаршивеет. Верно говорю, Аслан?
— У тебя опыт есть. Чего меня спрашиваешь? Когда я женюсь, твой совет не потребуется.
— А что, мужики? Может, и мне тут остаться? На звероферме! Главным зверем! Все норки мои будут! Черт побери! Нехай мне по поллитре и по рыбине выдают. Ну и краюху хлеба на день. Я им тут наведу шороху! — хохотал Сенька, разгребая почерневшей пятерней золотистые крутые кудри.
— Ты из непородистых. Не возьмут тебя сюда. Нет в тебе культурного обращения, — смеялся горьковский Митрич.
Завтра снова работяги возьмутся за дело с утра. Ведь выжили, пересилили болезнь. Построили дома назло помехам и срокам. Осталось немного. Малярки вот в этом, втором доме. Сегодня установили печки-бочки, расстелили тюфяки на первом этаже и вечером, едва стемнело, решили перевести дух. Мужики разговорились.
— В будущем магазине спим. Во черт! Мильёны тут будут крутиться. И я, фартовый, строю этот магазин! Это ж надо! Да меня от такого даже блохи едят. Может, на этом месте мешки с башлями стоять будут, с крупными купюрами. А может, прилавки с рыжухой, иль этими — дырками, какие за валюту пойдут.
— Какие дырки? Норки! — поправил Гуков мрачно.
— А ты не перди, старый таракан! Какая разница — дырка иль норка? Главное, что она за валюту пойдет. А за тебя и полушки никто не даст, — оглянулся фартовый на Гукова и продолжил: — Надо заранее все дырки изучить, чтоб в норку не попасть. Вот уж лафа мне подвалила — магазин изучить. Да я сюда с налетом сразу нарисуюсь. Как только на волю вернусь, — хохотал фартовый.
— Тут охрана будет усиленной. С собаками, с винтовками, — встрял старший охраны.
— А где нас с банкетами встречают иль с цветами? Нас нигде не ждут. Мы сами возникаем.
— Зачем тебе такая жизнь? Неужель стоит вот так рисковать? Ведь в любую минуту убить могут, — удивился Сенька.
— Ты, пенек, не дотумкаешь. Рисковать могут лишь сильные, фартовые. А такие, как ты, прозябают.
— Это я прозябал? — встал Бугай, багровея.
— Дорогие зэки! Фартовые и ваньки! Стряхните со своих лопухов пыль, протрите зенки, перестаньте сопеть, пердеть и сморкаться. Слушайте заключение комиссии по приемке жилых домов, которые вы сляпали на славной земле Колымы, — заскрипело за спинами мужиков. Все разом оглянулись.
На кривоногих козлах в одном исподнем белье, как петух на жердочке, стоял старый педераст. И, почесывая у себя в паху, держал речь.
Фартовый и Бугай, едва не поссорившиеся, переглянулись, рассмеялись дружно. А человек с козлов вещал:
— Да! Вы вкалывали до мыла из задницы, до жара в мошонке, но от того в домах теплее не стало. Вы изгадили все туалеты, осквернив их зэковским дерьмом. Вы плевались и сморкались в раковины и мыли в них свои свиные хари. А ты, Аслан, дошел до того, стыдно сказать! Мыл свою задницу над белоснежной раковиной.
— А ты, гад, и за мной подсматривал? — рявкнул Аслан.
— Комиссия не подглядывает, она насквозь видит, — поддернул исподнее старик и, переступив с ноги на ногу, продолжил: — А вы, Сыч, омерзительный выродок, выбивали нос в ванну и забывали смывать продукты своей жизнедеятельности.
— Чтоб тебя пронесло, язва! — рассмеялся Сыч, не обижаясь.
— Какой же оценки своей работы ждете вы, хари неумытые, если от радиаторов отопления в новом доме и сегодня прет козлиным духом ваших носков и портянок, — старик, переступив с ноги на ногу, продолжал: — Отныне всем вам, законным и незаконнорожденным, запрещается: тушить чинарики на подоконниках. Затыкать заплеванными окурками дырки-норки в полах. Греть грязные зады на чистых батареях. Копаться в носах и вешать вывернутое из них на стены. Мы, комиссия, приказываем! Во время проведения отделочных работ не пускать в интимные места вышеуказанных нарушителей, опорочивших честь и достоинство клозетов, ванных, кухонь будущих обывателей колымского поселка «Солнце всходит и заходит». Пусть нарушители отправляют свою нужду в котельной, где главным кочегаром назначается Сыч!
— Это за что ж я должен нюхать столько дерьма?
— Ибо он первый потатчик и осквернитель! Каждому жильцу дома выплачивать компенсацию в размере двух мисок баланды ежедневно и пяти зачетов ежемесячно. Старикам и грудным детям — выдавать дополнительно и бесплатно до две поллитры в день, желательно, не ниже сорока градусов.
— А охрану чего щадишь? Иль она ни в чем не провинилась? — заметил кто-то из фартовых.
— Охрана к строительству домов отношения не имеет и у комиссии к ней претензий нет.
— Браво! — крикнул молодой охранник и осекся. В дверном проеме стоял Упрямцев.
Он слышал все. С трудом давил смех. Оглядывая убогую обитель, качал головой.
— Бригадир! Прошу показать объект, — глянул на Аслана. Тот встал. Чертыхнувшись в душе, подошел к начальнику зоны, спросил глухо:
— Какой объект проверите? Готовый иль этот дом?
— Оба, — коротко ответил Борис Павлович и шагнул за дверь в темноту.
Они шли молча. Рядом. Когда Аслан включил свет в готовом доме, Упрямцев отчего-то вздрогнул.
Он осматривал дом профессионально. Проверял подгонку дверных коробок, настил полов, прилегание оконных рам, подачу воды, температуру тепла в радиаторах отопления.
— В комнатах пол сырой, краска завтра высохнет. К вечеру второй слой можно положить. И тогда через три дня сдавать комиссии можно, — сказал Аслан.
— Я в комнаты проходить не буду. Загляну так. Мельком. Вы свет включите, — повернулся к Аслану.
Бригадир дотянулся до выключателя. Упрямцев смотрел на побелку, покраску.
— А говорили — специалистов мало в бригаде. Вон как сделали! Профессионалам потянуться.
— Старались, — зарделся Аслан. И добавил сорвавшееся невольно: — От этих домов свобода наша зависит. Потому халтуры нигде не было.
— Свобода? — Упрямцев отшатнулся и, колюче глянув на Аслана, спросил раздраженно: —Ты каждый поступок с нею соизмерял.
— Чинаря не выверил. Может, не стоило мне его останавливать тогда? Не надо лезть в драку двоих. Давно зарекся.
— Спасибо за откровенность. Только я не о нем спросил. Повара столовой кто так зверски убил, да еще и врача?
— А я при чем? — изумился Аслан.
— Да при том, что пищевой содой оба задохнулись. Одинаково.
— Я целку из себя не корчу! Угрохать мог. Но ни с баландерами, ни с врачом дел не имел. Зачем мне сода? Где б я взял ее? Если б вздумал такое, кулаком обоих уложил бы.
— Не надо, Аслан. Когда ты в Магадан приехал за мной, мы со сверхсрочником были неосторожны в разговоре. И его ты слышал. Именно о соде шла речь. Никто, кроме нас троих, о том не знал. Теперь суди сам, на чьей совести повисли те две смерти? Кто их убил? Хотел я передать эти материалы следствию. Да Чинарь памятен… Рука не поднялась. Понял сразу все.
— Не виноват я. Передавайте. Пусть разберутся.
— Да разве признаешься? Наивно было предполагать такое.
— С того времени немало прошло. Зачем молчали?
— Да как скажешь следствию, что информацию о соде ты в моем доме получил. Чуть ли не своими руками, выходит, толкнул тебя на убийство. Когда дали заключение о причине смерти, я места себе не находил. Проклинал тот день и час.
