Мои преследователи поравнялись со мной, в вечерних сумерках я разглядел лицо Спита. Я замахал ему. Окно машины открылось, рука Спита подняла ствол автомата.
— Спит! — закричал я. — Это я, Дэнни! Все отменяется!
Ствол автомата продолжал подниматься.
— Спит, подонок, это я, Дэнни!
Я увидел, что он засомневался. Он обернулся назад и что-то спросил. Я тоже взглянул туда, там горел огонек сигары. «…И не вздумай свернуть в сторону», — вспомнились мне последние слова Филдса. Вдруг послышался стук автомата. Я пригнул голову и отчаянно нажал на тормоза. Страшная боль пронзила меня и ослепила. Я сжал руль, как последнее свое спасение. Машина пошла юзом, но удержалась на дороге. Я вытер рукавом заливавшую глаза кровь и снова увидел, как Спит поднимает автомат. Неукротимая ярость заставила меня забыть о боли, о страхе.
Я посмотрел вперед, на угол моей улицы. Выскочившая вперед машина Филдса преградила мне путь к моему дому. Я видел, в моем доме горел свет, — мы забыли его выключить. Только бы дотянуть до дома, и тогда я буду спасен. Только бы дотянуть…
Я рванул руль влево, к моей улице. Машина Филдса стояла поперек дороги, но я продолжал крутить руль. Я видел искаженное ужасом лицо Спита. Его автомат работал непрерывно, но мне было все равно. Либо они уберутся с моего пути домой, либо я пройду сквозь них. Шины были прострелены, но теперь это уже не было важно, — я ехал домой.
Резкий удар, и сразу же — яркая вспышка. Взметнулся столб огня, на вершине его был я — маленький мальчик, подъезжающий к своему новому дому в кабине фургона. Ночь неожиданно превратилась в солнечный день, в день, который был двадцать лет назад. Чего-то я тут не мог понять. Что-то здесь было не так. Время потекло назад. Но этого не может быть. Я отверг эту мысль. Чудес не бывает. Я всего лишь вернулся к началу моей памяти.
Потом видения детства исчезли, и я с удивлением посмотрел на свои руки, держащие остатки руля. В следующий момент я с безумной скоростью помчался прямо в темноту.
Где-то глубже, в молчаливом мраке, кто-то звал меня по имени. Слоги моего имени докатывались до меня как морские волны.
— Дэн-ни Фи-шер! Дэн-ни Фи-шер! — Откуда-то я знал, что нельзя слушать голос этих сирен. Я не должен слышать ни звука. Я не должен пропустить их в свое сознание. Отчаянно я боролся с этим зовом. Неожиданная боль охватила все мое существо. Она становилась все сильней и сильней, она жила сама по себе, она проходила сквозь меня, как воздух, которым я когда-то дышал.
Воздух, которым я когда-то дышал… Когда-то дышал… Почему я так подумал? Боль вновь захватила меня и вытеснила мой вопрос. Со стороны услышал я свой стон. Он звенел в ушах со все возрастающей силой. Я вновь погрузился в темноту.
— Дэн-ни Фи-шер, Дэн-ни Фи-шер… — вновь донесся зов. Он был мягким и нежным, он обещал мир и покой, избавление от агонии, но я сопротивлялся ему изо всех сил. И зов отступил, и на смену ему пришла боль. Это была сладостная боль, потому что это была боль жизни.
Как желанна боль, когда все остальное уже покинуло твое тело! Как ты хватаешься за все, что привязывает тебя к миру! Ты дышишь болью, словно это сладчайший воздух, ты пьешь ее всем своим существом. Ты продлеваешь боль — свою жизнь.
Я любил ее и крепко обнимал. До меня доносился мой стон, и я был рад тому, что слышал. Я потянулся и ухватил свою боль, но она выскользнула из моих рук, и я снова погрузился в мрак покоя.
Голос звучал теперь совсем близко. Я слышал его, как только что чувствовал боль.
— Зачем ты борешься со мной, Дэнни Фишер? — спросил он меня с укором. — Я несу тебе отдых.
— Я не хочу отдыхать! — закричал я. — Я хочу жить!
— Но жить — значит страдать, Дэнни Фишер, — голос был доброжелателен и уверен. — Ты же это знаешь теперь очень хорошо.
— Я хочу страдать, — простонал я. — Мне нужно еще много сделать!
— Что там тебе нужно делать? Вспомни, что ты сказал только что отцу: «Мне не о чем сожалеть. В моей жизни было почти все, у меня нет ни обид, ни угрызений совести…» Разве это не твои слова?
— Но люди часто говорят то, чего сами не понимают! — вскричал я. — Я должен жить. Нелли говорила, что она не сможет жить без меня. Я нужен моему сыну!
Голос был мудр и терпелив, как время. Он эхом звучал в пустоте моего сознания.
— Ты сам себе не веришь, Дэнни Фишер, не правда ли? Ты же отлично знаешь, что со смертью одного человека жизнь не кончается.
— Но я хочу жить для себя, — молил я. — Я хочу чувствовать под ногами упругую ласковую землю, ласкать мою жену, радоваться, глядя, как растет мой сын!
— Но если ты останешься жить, Дэнни Фишер, — настойчиво звучал голос, — ты не сможешь осуществить ни одно из твоих желаний. Тело, в котором ты жил, твое прекрасное сильное тело изуродовано окончательно. Ты не сможешь видеть, ты не сможешь слышать, ты не сможешь осязать… Ты превратишься в пустую раковину, которую покинула жизнь. Ты станешь вечной мукой всем тем, кого ты любишь.
— Но я хочу жить! — стонал я, борясь с голосом. Я чувствовал, как боль медленно возвращалась ко мне.
Я принял ее, как женщина принимает долгожданного любовника. Я обнял ее и дал ей проникнуть в меня. Сладкая радость агонии пронизала меня. Неожиданно вспыхнул яркий чистый свет, и я смог видеть вновь.
Я видел свое скрученное и бесформенное тело. Руки людей были протянуты ко мне, но все замерли, пораженные ужасом.
Это было мое тело, и таким меня отныне будут всегда видеть.
Я почувствовал, как печаль смешалась с мукой во мне. Неужели ничего не осталось во мне такого, что бы не причиняло страдания другим? Я еще больше приблизился к себе. Лицо мое было чистым. На губах даже сохранилась улыбка. Я вплотную посмотрел на себя.
Мои веки были закрыты, но я мог видеть. Пустые мои глазницы слепо смотрели в небо. Я отвернулся от себя. В сознании моем потекли слезы, омывая новую рану.
Боль снова начала покидать меня, свет померк, и тьма наступила. Голос вновь стучался в мое сознание.
— Итак, Дэнни Фишер, — сказал он с участием, — теперь ты позволишь помочь тебе?
Я изгнал печаль. Вся моя жизнь, в конце концов, была бесконечной торговлей. Пришло время последней сделки.
— Да, — прошептал я. — Я позволю тебе помочь мне, если ты вновь сделаешь целым мое тело, чтобы любимые мною не отворачивались от меня в ужасе.
— Я могу сделать это, — откликнулся голос спокойно.
Почему-то я был уверен, что мое условие будет исполнено.
— Тогда помоги мне успокоиться.
И вдруг нежное тепло, словно любовь, приняло меня.
— Отдыхай, Дэнни Фишер, — пел голос ласково. — Отдайся покою, мирной темноте и не бойся. Это — словно сон…
Я доверчиво устремился навстречу темноте. Это был добрый мрак, он дал мне такие теплоту и любовь, каких я прежде никогда не знал. Память о боли отдалилась, а потом и вовсе исчезла. Теперь я знал, почему мне не был прежде известен покой.
Я ничего не хотел.
Камень на могилу Дэнни Фишера
Ты быстро кладешь камень на могильную плиту и стоишь мрачно, широко открыв глаза. Однако в душе твоей есть какое-то сомнение. Сомнение в твоем отце. У меня нет ни формы, ни образа. Я для тебя только слово, фотография на полке, звук, сорвавшийся с губ других людей. Ты никогда не видел меня, и я лишь однажды взглянул на тебя.
Но как мне достучаться до тебя, мой сын, как заставить тебя услышать, когда даже голос мой звучит для тебя незнакомым эхом? Я скорблю, мой сын, я скорблю, что не смог разделить с тобой ту жизнь, которую дал тебе. Я не узнаю тех радостей и печалей, которые знал мой отец со мной.
И хотя я дал тебе жизнь, ты мне дал гораздо больше. Тот короткий миг, который мы провели вместе, дал мне понимание многих вещей. Я вновь научился любить своего отца, понимать его чувства, его счастье, его печаль. Потому что открылось мне тогда отцовство. Я никогда не держал тебя в руках, не прижимал к сердцу, но все-таки я чувствую тебя всего. Когда ты ранен, я чувствую твою боль, когда ты в горе, я разделяю с тобой твои слезы, и когда ты смеешься — я радуюсь с тобой.
Все то, что ты есть, — прежде было частью меня: твоя кровь, твои кости, твоя плоть.
Ты часть моей мечты. Ты свидетельство того, что я ходил по земле. Ты — самый ценный залог моего бытия в мире, ты — та драгоценность, перед которой все сокровища — ноль.
Каких только чудес не появится в твое время! Самых отдаленных уголков Земли можно будет достичь за несколько часов. Глубины океанов, горные вершины, а возможно, и сами звезды станут ближе. Но все чудеса Вселенной — ничто по сравнению с тобой. Поскольку ты — чудо моей неумирающей плоти, ее продолжение. Ты — звено той бесконечной цепи, которая тянется от начала времен в их бесконечность.
И все-таки во всем этом есть роковое несоответствие: почему ты, возникший из моей силы и страсти, ничего не знаешь обо мне? Судьба отпустила нам лишь миг.
