– А связь у вас с ним есть?
– Не отвечай им, Женя! Они не имеют права…
– Молчать!!! – заревел Максаков.
Все вздрогнули. В комнате заплакал окончательно проснувшийся ребенок.
– Связь? – Мужик наконец поднялся с пола и протиснулся мимо Антона на кухню. – Да он в соседнем доме квартиру снимает. Такую же – номер восемь. Только отдельную. Вон его окна горят.
* * *
Дверь пошла внутрь. С лестницы пахнуло гнилью и мочой. Цыбин напрягся. Рукоятка ножа в ладони стала скользкой.
– Иваныч! Ты дома? – Сосед – вахтер с Карбюраторного, пьяница и дебошир – просунул в проем лохматую голову. Тепло покатилось по телу.
– Заходи, Серега. – Цыбин быстро оглядел лестницу и притворил дверь.
– Выручай, Иваныч! – Серега был почти трезвым, по его шкале, разумеется. – Менты меня ищут. Обложили.
Снова неприятно закололо под ребрами.
– Так прямо и обложили? За что?
– А! – Серега махнул рукой. – Вчера в общаге на Бухарестской гульнул, раздухарился, и понесло. Вальке, из седьмого цеха, нос сломал. Будку вахты, стеклянную, разбил. А сейчас иду и вижу: подкатывают, родные! Я их номера ментярские наизусть знаю. С пистолетами все. Дом обложили. Сейчас в твою бывшую хату пошли. Видать, какая-то тварь стуканула, что у Зинки девчонка-то от меня. Я вот думаю…
Цыбин уже не слышал. Ледяная волна окатила с ног до головы. Он все понял. Паспорт. Билет. Ребенка в одеяло.
– Ты чего, Иваныч?
Может, оставить его здесь? Нет, сейчас он может понадобиться как никогда. Заложник – это всегда шанс.
– Иваныч…
– Тихо, Серега, не перебивай. «Гаситься» можешь у меня. Я срочно уезжаю. Буду в пансионате, в Комарово. Дверь не открывай, к телефону не подходи. Жратва в холодильнике. Выпивка в секретере, в баре. Все, удачи!
– Спасибо, Иваныч! Ты кореш! – Серега едва не полез обниматься.
Перед дверью подъезда Цыбин вдохнул глубоко и успокоил сердцебиение. Ночь продолжала биться о землю потоками воды. Ветер раздавал направо и налево ледяные пощечины. Возле соседнего дома угадывались очертания «уазика». Цыбин свернул налево и быстро пошел по тропинке между домами. Пройдя метров пятнадцать, услышал сзади шаги и хлопанье дверей. Спина взмокла. Он дошел до дороги. Его никто не окликнул. Третья машина остановилась.
– В центр! Ребенку плохо! – Он продемонстрировал малыша.
Волковка растворилась за спиной, утонув в потоках дождя. Хотелось верить, что навсегда.
* * *
По их лицам все было ясно. Полянский перешагнул через останки входной двери и опустился на пуфик у гардероба. Струйки воды сбегали с его плаща и скапливались на линолеуме. Гималаев и Андронов прошли в комнату и синхронно присели на диван.
– Опоздали. Наверное, тачку поймал.
Максаков снял с Сереги наручники и помог ему принять сидячее положение.
– На платок. Кровь уйми. Нос цел, а значит, все пройдет.
Серега кивнул.
– Куда теперь? Комарово прочесывать?
Антон покачал головой.
– Нет. Это «залепуха». Специально для нас.
Никто не спорил.
– Квартиру смотреть будем? – спросил Андронов.
– Это мы всегда успеем. – Антон поднял резинового ежика. – Миша, говоришь, у Ловчих была детская без ребенка?
Максаков кивнул и полез за сигаретами.
– Думаешь, он переквалифицировался на киднеппинг?
– Не знаю. – Антон кружил по комнате. Он не знал, что ищет, но очень хотел найти. Он так долго искал Худого, а теперь, оказавшись в его жилище, не испытывал ничего, кроме раздражения и усталости. Порыв ветра распахнул окно и ворвался в комнату, кружа подхваченные со стола кусочки бумаги. Один остался на месте, придавленный телефонным аппаратом. Антон вытащил его. Многократно повторяемая запись: 11.00. Как будто кто-то машинально черкал, разговаривая по телефону. Подошел Максаков.
– Хотелось бы еще знать, где в одиннадцать.
Окно никто не закрывал. Комнату заполнили шумы дождя и ветра. Антон снял трубку «Панасоника».
– Стас, ты в технике самый продвинутый, где здесь повтор?
– Решеточка. – Андронов изобразил пальцами тюрьму.
Несколько секунд все, замерев, слушали звук автонабора. Соединилось, пошли длинные гудки. Трубку сняли на седьмом.
– Алло, «Благотворительный приют „Святая Мария”».
Антон помедлил секунду:
– Здравствуйте, я звонил вам сегодня…
– Господи! Сколько вам говорить! Приедете к одиннадцати и сдадите своего ребенка, только не понимаю, зачем вам вообще…
Он прикрыл глаза, пытаясь остановить боль над левым виском:
– Простите, где вы находитесь?
Казалось, что дождь заполз в окно и лижет ему щеки.
* * *
Цыбин попросил водителя остановить на Гончарной. Московский вокзал жил своей обыденной ночной жизнью. Уезжающие, приезжающие, провожающие, встречающие, носильщики, бомжи, проститутки, кавказцы, менты. Ругань, крики, гудки, свистки, запахи, музыка. Дождь, ветер, мрак, прорезаемый неистово пляшущими фонарями. Цыбин обошел здание и остановился у края платформы, где топтались старушки с табличками: «Сдается квартира». Выбрав одиноко стоящую в коричневом пальто и синем платке, подошел.
– Сто пятьдесят в сутки, сынок, – бабуля схватила его за рукав, – рядом, здесь на Пушкинской, чисто, но без телевизора.
Он достал две пятисотрублевки.
– Держи, мать, мне на сутки, но помоги ребенка покормить. Жена от поезда отстала, только завтра будет, а он уже голодный.
В подтверждение сказанных слов малыш тихо заскулил. Он вообще был какой-то странный: не орал, не вопил, а или улыбался, или тихо скулил.
– Конечно, сынок, идем. Придумаю что-нибудь. – Старушка проворно засеменила вперед. – Надо же, какая девка-то у тебя бестолковая: от ребенка с мужиком потеряться…
* * *
Свет вспыхнул так ярко, что Антон на секунду зажмурился. Коридор «убойного» был пуст. Из-за двери одного из кабинетов высунулся Толик Исаков.
– Дежурство спокойное. Город под контролем. Поймали супостата?
Максаков не ответил и начал отпирать свою дверь.
– Жаль, – грустно вздохнул Исаков, – думал, ОПД по Фонтанке спишу.
– Ледогорыча не видел? – Голова у Антона гудела, как барабан.
– Спит в четыреста третьем.
– Ну и слава богу.
Максаков распахнул свою дверь.
– Ну чего? По койкам?
– А ужин? – Андронов вскинул брови. – Руководство должно кормить личный состав.
– Кормись сам. Я умираю – спать хочу. Завтра вставать рано. Антон, могу предложить полдивана. Приставать не буду.
– А я только обрадовался! Спасибо, приюти Сержа. Мне Гималаев ключ оставил. Он-то живет напротив.
Кушетка была жесткой, но широкой. Антон укрылся найденной в шкафу шинелью и слушал жестяную чечетку дождя. Голова плыла. Он ждал теплого оранжевого солнца. Веселого и могучего, разорвавшего цепи и пробившего панцирь сине-серых крыш. Не дождавшись, провалился в сырое холодное забытье.
* * *
Ребенок спал, блаженно улыбаясь, сжимая в руке какую-то машинку. Цыбин лежал на кровати и курил, выпуская кольца дыма в потолок. Он заставил себя не искать причин случившегося. Какая разница, за что его ищут, если через тринадцать часов это не будет иметь никакого значения. Надо сосредоточиться на оставшемся времени. Через тринадцать часов Цыбин исчезнет, а никому не известный гражданин Венесуэлы взойдет на борт самолета. Все должно быть нормально. Хотя… Ноющей червоточиной сверлила мозг мысль, что ребенка лучше бросить здесь, в пустой квартире, или подбросить куда-нибудь. Это было разумно. Это было правильно. Это было безопасно. Цыбин точно знал, что он так не сделает. Он знал, что отвезет его завтра в приют. Он знал, что несмотря ни на что, он не рискнет жизнью этого маленького уродца. Какое бы отторжение он у него ни вызывал. Наверное, было просто пора. Наверное, было просто хватит. На переходе между жизнями нужно сделать что-то символичное. Он подумал, что сказал бы священник. Он подумал, что никому в голову не придет ждать его в приюте. Он подумал, что пора прекращать думать и начинать спать. Дождь молотил и молотил, унося мысли куда-то вверх. Сигарета кончилась.
«Никакого снега», – подумал он и уснул.
* * *
Антон проснулся в тишине. Ветер стих. Дождь мелко и бесшумно моросил. Повсюду виднелись огромные лужи. Антон добрался до туалета и долго и тщательно мыл лицо. Заглянул Максаков:
– Одеколончику дать? Пошли, чайник вскипел.
Все уже собрались в его кабинете. Ледогоров дернул Антона:
– Я с вами. Без опохмела. Жестко.
Максаков извлек из сейфа несколько радиостанций:
– В «дежурке» стрельнул, пригодятся.
– Не рано едем?
– Нормально, еще к местным заскочим. Насчет маскировки договоримся. Потом осмотреться надо.
– Согласен.
– Все, двигаемся, только напишу заму, чтобы сходку провел.
На улице было полное безветрие. Дождь сыпал вертикально. Не верилось, что вчера свирепствовал ветер. Владимиров крутанул ручку, «уазик» рыкнул и затрясся. Скопившаяся за ночь на брезентовой крыше вода капельками поползла вниз по стеклам.
