Или спроси у председателя сельсовета. Или вот у Евгена. Пускай они тебе скажут!
– А, Евген? – глянул на Снигура Тарас. – Что ты скажешь?
Евген лишь молча пожал плечами.
– Вот, – констатировал участковый. – Спроси кого хочешь…
– Ерунда какая-то получается! – почесал в затылке Тарас. – Сапоги всмятку… А может, она маскируется? Ну, прикидывается неграмотной селянкой, а сама – с дипломами? Может такое быть или не может? Между прочим, эти мои вопросы относятся ко всем, а не только к участковому.
– А для чего ей маскироваться? – удивленно спросил Мартын. – Что, разве образование – это преступление? Или это грех?
– Значит, есть на то причина, – сказал Тарас. – Ой, как же мне захотелось познакомиться с этой писательницей! Ведь смотрите, что получается. Коль она пишет эти дурацкие письма от имени Перемоги, то, стало быть, знается и с самим Перемогой! А иначе – никак!
Никто в комнате после таких слов Тараса не возразил ему, но никто с ним вслух и не согласился. Все молчали, каждый по-своему обдумывая сказанное Тарасом. Тут было о чем подумать, потому что предположение, которое высказал Тарас, – оно было как то самое бревно на дороге: его нельзя было ни убрать с пути, ни объехать стороной. Ведь и в самом деле: коль эта никому не ведомая женщина пишет письма от имени Перемоги, то, значит, знается и с самим Перемогой!
– Вот ведь какие получаются дела! – первым нарушил молчание Марко. – Женщина… И, между прочим, отчего ей и в самом деле не прикинуться неграмотной хуторянкой? Очень даже хорошая маскировка! Никто и не подумает… Скажи-ка, Мартын, а ты и в самом деле уверен, что эти письма писала именно баба?
– Уверен, – спокойно произнес Мартын. – Любой криминалист вам сказал бы то же самое. А я все-таки криминалист, хоть и недоучившийся.
– А тогда вот вам и еще один след! – сказал Марко. – Будем искать эту грамотную женщину… В самом селе, на хуторах…
– И каким же таким удивительным способом? – спросил Тарас.
– Да способ-то простой, – проговорил Марко. – Присмотримся повнимательней к каждой бабе… Узнаем, грамотная она или нет. Заставим ее что-нибудь написать, сличим почерк. Или ты сам не знаешь, как в таких случаях поступают?
– Знать-то я знаю, – сказал Тарас. – Да вот только… Скажите-ка, хлопцы, – он глянул на Павла и Евгена, – сколько у вас проживает народу? И в селе, и на хуторах – всех вместе?
– В селе примерно шестьсот человек, – сказал участковый. – И приблизительно столько же на хуторах.
– Что ж, займемся арифметикой, – сказал Тарас. – Итого тысяча двести душ. Отнимаем от этого числа половину. Это – мужчины, а нам нужна дамочка… Получается цифра примерно шестьсот. Отнимаем он нее еще половину. Это – дети. Остается – триста. Примерно триста прекрасных селянок и хуторянок! Это сколько же понадобится нам времени, чтобы их всех проверить?
– К тому же, – добавил Мартын, – здесь существует еще одна опасность. Втайне мы никого проверить не сможем. Значит, пойдут слухи. А коль так, то очень даже не исключено, что, узнав о наших проверках, та женщина, которую мы собираемся искать, возьмет да и скроется?
– Вот! – поднял палец Тарас. – К одной замороке еще и другая! А потому – какие там поголовные проверки всего женского населения? Нет, тут надо как-то иначе действовать. Как-то хитрее.
– Может, ты знаешь как? – спросил Марко.
– Вот чего не знаю, того не знаю! – вздохнул Тарас. – Мне ведомо лишь одно – этот чертов Перемога где-то рядом. Совсем-совсем близко. Так близко, что, кажется, нужно только протянуть руку. Но протягиваешь, а ловишь пустоту.
– А вы что скажете? – глянул Марко на Павла и Евгена. – Может, у вас имеются какие-то мысли, как нам найти эту окаянную бабу!
– Не знаю, – коротко ответил Павло Онысько, а Евген Снигур лишь молча дернул плечом.
– Короче – сплошной шерше ля фам! – рассмеялся Тарас.
– Что? – не понял Марко.
– Ну, это по-французски, – пояснил Тарас. – Песенку я когда-то такую пел в ресторации. Еще до войны… Шерше ля фам, шерше ля фам! Что означает: ищите женщину. Вот ведь какой неуловимый народ эти женщины! И в ресторациях их ищи, и по хуторам, и по болотам…
– Вот и будем искать! – отрезал Марко. – Значит, так. Сейчас я пойду распоряжаться. А вы – думайте. И чтобы к моему возвращению у каждого была думка – как нам быть с этим… Тарас, как там в твоей песенке?
– Шерше ля фам, – сказал Тарас.
– Вот именно, – сказал Марко и вышел из помещения.
Вместе с ним вышли Павло Онысько и Евген Снигур. А Тарас и Мартын остались – думать.
* * *
Утро закончилось, начинался день. Нужно было отправлять в район бандитов – живых и мертвых. Живых – для допросов, мертвых – для опознания и захоронения. Нельзя было мертвых хоронить на местах – в селах и хуторах, – даже если бы кто-нибудь из селян и хуторян признался бы: вот это мой сын, сват, кум или брат. Кто знает, во что бы вылились такие похороны? Хоронили болотяныков, душегубов, а не кого-то там иного. Могло бы случиться и так, что селяне и хуторяне поделились бы на две враждующие группы: в одной – те, чьих родных постреляли и пожгли эти самые болотяныки, которых сейчас хоронят, а в другой – родные самих болотяныков. И что тогда? Бывали в полесских селах такие случаи, бывали… И попробуй разберись, кто тут виновен, а кто прав. У всех горе, а горе, оно ведь разума не имеет. Так гласит полесская пословица, да и без пословицы тут все понятно.
Но вот ведь какая заморока стояла и перед Марком, и перед участковым, и перед председателем сельсовета Михайлом Хижняком! Болотяныков было много – и живых, и неживых, – и в один грузовик их всех никак не поместишь. Да к тому же в том же грузовике нужно было найти место и для солдат. И как тут быть? Снаряжать подводы? Так где их столько взять, тех подвод? А к тому же, попробуй кого уговори везти в город бандитов – хоть живых, хоть мертвых! Никто не согласится – ни добровольно, ни под принуждением. Потому что страшно. Время такое, все боятся всех.
Поэтому решили вначале, пока светло, увезти в район живых болотяныков. А потом на том же грузовике вернуться и увезти мертвых. Мертвые – они подождут…
А Тарас и Мартын тем временем совещались. Хотя какое уж тут совещание, когда нет никаких дельных мыслей? Сперва решили отсрочить на время отправку пленных в город и вначале допросить их: может, кто-то из них знает ту грамотную женщину, что пишет письма от имени Перемоги? Или хотя бы что-то о ней слышал?
– Да что они могут знать или слышать? – отмел идею
