Тарас. – Обычные, рядовые разбойники. Если кто-то что-то и знает, так этот вурдалак Улыбка. Но что с того? Все равно не скажет.
– Ну если как следует его допросить, то, может, и скажет, – не согласился Мартын.
– А как следует – это как? – глянул на него Тарас. – Вот видишь. Чем можно пронять такого упыря? Стреляйте, говорит, все равно ничего не скажу. А всякие оперативные штучки… Попробуй-ка их примени в этих Березичах! Это только в районе. Да и то – тут уж как получится. Сам знаешь.
– Значит, будем думать дальше, – сказал Мартын. – На то мы и СМЕРШ.
День подошел к концу, близился закат. Плененные бандиты были отправлены под конвоем в город. Увезли всех: и раненого заморского карася, и Стася, и Лута, и Степана Жука, и всех прочих. Когда Стася вывели из коморы и подвели к грузовику, неизменная улыбка-гримаса все так же присутствовала на его лице. Стась оглядел всех по очереди, хмыкнул и сказал:
– Прощайте покудова, браты-украинцы! Может быть, когда-нибудь и свидимся. Всякое бывает в жизни. Сегодня – тюрьма, завтра – воля… А не свидимся – то что ж. Водятся на воле и другие волки…
Никто ему ничего не сказал в ответ. Даже никто не взглянул в его сторону. Ни милиционеры, ни «ястребки», ни даже Евген Снигур.
– А тебе, Снигур, – сказал Стась, – отдельный мой поклон. Как бы там дальше ни было, а ты будешь помнить меня всегда.
Евген ничего на это не сказал, даже не шелохнулся. Зато отозвался кто-то из «ястребков»:
– Те, кого ты пострелял и пожег – они сейчас на небе. А твоя дорога в другое место! Ты понял, зверь?
– Ну так каждый выбирает дорогу по себе, – на этот раз улыбка на лице Стася была настоящей, но все такой же озорной и совсем детской. – Прощайте, злыдни!
– Поторопитесь! – махнул рукой Павло Онысько, обращаясь к солдатам. – Поезжайте!
Тех, кого выкладывали страшным мертвым строем на траву у обочины дороги, тоже убрали в погреб. Никто из селян и хуторян так и не признался, что знает кого-то из них… Ждали грузовик обратно – он должен был вернуться и вторым рейсом забрать мертвых. Всех, в том числе и убитого брата Павла.
Все – и смершевцы, и милиционеры с «ястребками», и председатель сельсовета Михайло Хижняк, и участковый Павло Онысько – устали. Всем хотелось лечь в постель, отдохнуть, выспаться, забыть хотя бы на короткое время о болотяныках, стрельбе, крови и смерти. Сдается, одного только Евгена Снигура не брала усталость. Он так же, как и другие, был небрит, с осунувшимся лицом, но он постоянно был на ногах, в движении, не знал покоя, да и не хотел покоя. С той самой поры, как сожгли его хутор и постреляли его родных, он, сдается, даже не прилег и не вздремнул, и не съел ни куска, и даже глотка воды и то не выпил…
– Евген, – сказал подошедший к Снигуру Павло Онысько. – Тут такое дело… Сегодня ночью мне будет нужна твоя помощь. Дело очень важное, а вдвоем оно проще, чем одному.
Евген ничего на это не сказал, он не спросил, что же это за дело, и лишь молча кивнул.
– Ну и хорошо, – сказал Павло. – Ты, главное, никуда не отлучайся и будь поблизости. А когда надо будет, я тебе скажу. Вот доделаю дела – и тогда скажу, что надо сделать.
И на это Евген Снигур ничего не ответил, лишь качнул головой.
– Тут такое дело, – подошел Павло к Марку. – Устали, наверно? Так пошли бы и вздремнули. А мы тут с Евгеном справимся и без вас. Караулить мертвых – дело нехитрое.
– И то правда, – согласился Марко. – Притомились…
– Ну так ступайте в мой дом да и спите себе, – сказал участковый. – Если, конечно, не боитесь, что я опять наведу на вас бандитов.
– Уже не боимся, – произнес Марко. – Этот самый страх – дело прошлое. Сейчас у нас у всех другие страхи. Так что пойдем в твою хату. А ты, если что, тотчас нас буди!
– Это уж обязательно, – улыбнулся Павло.
Марко позвал Мартына и Тараса, и они втроем пошли в хату Павла Онысько. В самом деле надо было отдохнуть. Надо было поспать хотя бы пару часов.
– Вот, – участковый подошел к Евгену Снигуру. – Они ушли… Пусть поспят, а вот нам с тобой этой ночью, я так думаю, спать не придется. Придется нам с тобой этой ночью повоевать. Ты вот послушай, до чего я додумался… Я, значит, сейчас буду тебе рассказывать, а ты – не спускай глаз с Олексы Цыганка. Ты меня понял? Не спускай с него глаз! Просто-таки чтобы он постоянно был у тебя на виду! Ну и я тоже пригляжу за ним. Вот слушай меня…
* * *
Дело тут было вот в чем. Еще утром, когда Олексу Цыганка в приказном порядке вынудили никуда не отлучаться с сельсоветского двора, Павла Онысько будто бы какая-то невидимая иголка уколола. Он вместе с другими наблюдал за маетой Олексы, слушал, как милиционеры, «ястребки» и солдаты зубоскалят над Олексой, но сам он не смеялся. Он размышлял. Он думал об Олексе. С одной стороны, он распрекрасно понимал маету Олексы: конечно, куда как приятнее валяться на лежанке с красивой молодкой и пить горилку, чем караулить бандитов – хоть живых, хоть мертвых. Но с другой стороны – здесь было что-то не так. Вот не так, и все тут! Олекса всегда был хлопцем честным и разумным, ни в каких подлостях замечен не был, если было надо, вставал за товарища горой. А тут нате вам: надо ловить бандитов у Панского брода – а Олексы нет, надо пойманных болотяныков караулить – он, опять же, отсутствует, а если и появляется, то лишь на самое короткое время, а потом опять пропадает… А если его, как, скажем, сегодня, насильным порядком привязывают к месту, то он начинает маяться. А ведь дела-то какие творятся хоть в Березичах, хоть на хуторах! Каждую ночь стреляют, убивают, жгут. И куда ж ты бегаешь при таких-то делах? Ведь ты же при серьезном деле! Ты – помощник командира «ястребков»! И, между прочим, ты на это дело записался добровольно, никто тебя не тянул на веревке! Так что ж ты бегаешь? Куда ты бегаешь? Разве ты не понимаешь, что тем самым ты предаешь своих товарищей? Вот подкрадется какой-нибудь бандит и захочет выстрелить твоему товарищу в спину! А прикрыть-то товарища со спины и некому! Потому что нет Олексы Цыганка рядом! И даже так: то он есть, то его нет. А это
