— Пустите его, пусть потреплется, — велел Автандил. — Плюрализм консенсусу товарищ!.. Иди сюда, дурак!
В общем, промахнулся Карим. Знал бы, подготовился лучше. А тут — растрепанные чувства и жарко в голове. Его последователи подло переметнулись во враждебный лагерь, и первым — дебил Шумовой. Подошел намедни, похлопал панибратски по щечке: «На фиг, Каря, Автандюха сильнее… А наша бабка растолстела и скоро сдохнет. Сам тягай ее на кровати». Хотел Карим как лучше. И начал верно: про мир во всем мире, разоружение и прочую подлость. Даже приплел «ненужные жертвы». За это и не простили. «Не бывает ненужных жертв!» — воскликнул Иерарх.
И никто не стал складировать автоматы в одну миролюбивую кучу. Остался Карим в полном одиночестве. Даже кто-то свистеть начал. Вот тут Верховный и предложил консенсуса и плюрализма ради расстрелять оппозиционера. Всем это сразу понравилось. Правда, нашелся один куражист, пожизненное, говорит, ему заключение присудим. Но тут насчет этого умника тоже конкретное предложение поступило. И тот, переменившись в лице, сразу усох.
А Карима расстреляли. Тут же, у любимой зэками липы. Печаль была большая: все до конца не верили, что выскочат пульки…
Старушка Малакина пряталась под Священной Кроватью. Она мелко крестилась и бормотала: «Свят, свят…» Василиса Карахановна и в кокон бы свернулась, да брюшко мешало. Потом тихой гадюкой она уползла, пролезла в щель, а позже ее видели на базаре.
Бывшие арестанты явились к концу празднества. Они плотно обступили Автандила, а Вулдырь жарко нашептал ему на ухо — напомнил, кто брал склад с оружием, и намекнул, что нехорошо присваивать чужое. И Верховный тут же согласился — уж слишком тесным было кольцо «друзей». Сразу же и порешили: автоматы оставить у гвардии и бывших депутатов.
Арестанты деловито подогнали три грузовика, загрузили оружие и патроны — на сей раз обошлось без перестрелки — и тут же ринулись в стихию свободного рынка. Как угорелые мотались они по городу, давя собак и кошек. Они тормозили у придорожных блок-постов, торопливо показывали свой товар. Автоматы щупали, восхищались, но не покупали — все знали, что полк захвачен бандитами и психами, вещички ворованные, вернется дядька Лаврентьев и непременно заберет. Другие, посмелей, обещали деньги завтра, но оружие просили сегодня. Слабонервные запаниковали: им нужно было все и сразу. Они начали стонать и укорять Вулдыря, но тот быстро отбился: кому не нравится, могут вылезать из кузова. Желающие — с автоматом.
Наконец остановились у штаба и сразу подцепили вихляющегося мужичка с рваной бороденкой и битыми зубами. Он въехал сразу, попросил подождать, привел еще одного вихляющегося, а также бывшего комсомольского работника, а ныне большого курбаши по имени Джеги… Тот сразу все понял — в руководстве комсомолом дураков не держали…
— Сколько? — спросил он.
— Восемьсот баксов за штуку. Даем пятьдесят стволов и бесплатно патроны, — ответил Боксер. Вулдырь прятался в кузове, прикрыв для надежности лицо прикладом.
Джеги цокнул языком, что означало: «Ну ты и загнул, парень! Таких цен за ворованные стволы не дают».
Боксер нервно оглянулся на товарищей в кузове, но все почему-то притихли.
— А сколько дашь? — спросил он.
— Девяносто.
— Ну-у… — протянул Боксер. — За новый ствол! Хотя бы пятьсот.
— Хорошо. Но только через неделю, — согласился хитрый Джеги.
— Надо сейчас!
— Ладно, девяносто и пару золотых слитков по двести граммов.
— Проси по сто долларов и соглашайся, — послышался могильный голос Вулдыря.
На том и порешили. Заехали во внутренний двор и, держа автоматы на изготовку, скинули пятьдесят штук. Сразу же получили расчет.
И тут арестантов прорвало. Заголосили, как на заправской бирже:
— Танки бери!
— Автомобили есть!
— Рис, тушенка, сахар, масло покупай!
— Бензину — залейся!
И Джеги понял: это его шанс. Он попросил подождать и стремглав бросился на второй этаж. Но к Лидеру его не пустили: он давал очередное интервью американскому телевидению. Джеги спустился, стал лихорадочно объяснять, что без деда такие дела не решаются, надо подождать, пока у журналистов не иссякнут вопросы. Хотя понимал, что у Кара-Огая с окончанием вопросов не обязательно кончаются ответы. Арестанты зашумели, кожей чувствовали, как коротко время и как остро пахнет оно деньгами.
Наконец дверь Лидера отворилась. Джеги увидел взлохмаченную девицу с сигаретой в бледных губах, пепел сыпался на ковровую дорожку, она посмеивалась, говорила «о’key» и другие иностранные слова. За ней с тяжелым операторским скарбом в руках проглядывал русский парень Сидоров.
Совершенно верно, Фывап Ролджэ вновь посетила южные земли былой империи. Попрощавшись в третий или четвертый раз, лохматулька спустилась, прошмыгнула мимо трех угрюмых грузовиков. (О, если б она знала, какой могучий материал упустила!) Фывапка лишь попросила оператора снять отдыхающих на лавочке боевиков. Те с удовольствием зашевелились, дружно показали американскому народу рогульки из пальцев. В последнее время журналисты стали привычными, как статуя вождя в парке, и бедовые парни прекрасно знали, чего надо снимающей братии.
Джеги ворвался в кабинет шефа и с ходу начал перечислять товары. Проницательный Лидер сразу понял, что это не горячка и не бред, а вполне естественная реакция психики на запах крупной наживы. Он глянул в окно:
— Эти?
— О да! — пылко воскликнул Джеги. — Я уже купил у них сорок автоматов на деньги моей группы.
Он не смог удержаться от легкого вранья.
— Оружие необходимо революции, — осторожно похвалил Лидер. — Но зададимся вопросом с политической точки зрения: выгодно ли нам сейчас, в условиях стабилизации, портить отношения с русскими? У них сильная разведка, они узнают, кто покупатель, даже если мы позаримся всего на три полковые табуретки… — Он задумался, зажег сигарету и, выпустив клуб сизого дыма, продолжил: — Ведь мы должны смотреть на эту ситуацию с перспективой. Зачем покупать то, что вскоре нам будет принадлежать по праву? Русские все равно уйдут — это реальный процесс. Они уже уходят. Конечно, без них возникнут временные трудности. Но в будущем в республике останутся лишь потомки великих азиатов. И все достанется только нам исходя из принципа долевого раздела союзного имущества… А вот горючее уже сейчас не помешало бы. Этот товар не имеет знаков отличия.
А в полку будто черт на колеснице проехал. Автандил вкушал власть.
Приближенные стояли у трона. Они ждали, когда Автандил будет назначать министров. Жаркое их дыхание достигало монарха, и он почувствовал, как на лбу появилась горошинка пота, которая тут же потекла вниз. Автандил неторопливо настиг ее на щеке и размазал.
— Верховному Иерарху жарко! — удрученно прошептал кто-то и отвесил звучный подзатыльник глухонемому с опахалом.
Тот стал махать энергичней. Час назад его намазали гуталином, и теперь он превратился в роскошного негра.
Привели хирурга Костю. Он был бледней обычного, стеклышко очков треснуто.
— Он плохо сделал операцию! — косноязычно доложил сутулый гвардеец. — И наш товарищ помер.
Гвардеец вытер набежавшую слезу. Был он стар и немощен, по тотальному набору.
— Надо его примерно наказать! — предложил Зюбер и потер сытые ладошки.
Автандил кивнул, и мертвенный свет из окна блеснул на глубоких залысинах.
— Его надо распять.
— А где взять крест? — прошептал гвардеец.
Автандил холодно посмотрел сквозь него.
— Вопросы здесь задаю только я… Распните его на двери штаба. Но обязательно начертите на ней крест! Иначе ни фига не получится…
— Я не виновен! — Костя попытался вырваться. — Его уже нельзя было спасти!
Внезапно он затих и рухнул: его ударили по голове прикладом.
Очнулся он на крыльце штаба. Холодный мрамор остужал голову. Деревья полоскал ветер. Заметив, что Костя очнулся, они приветственно зашевелили кронами. А еще за ним наблюдали черные птицы, которые сидели на ветвях.
Костю заботливо приподняли, он увидел молчаливую толпу с множеством жадных глаз. И вспомнил, что его должны распять. А люди будут смотреть. Зачем они собрались? Будут болезненно сочувствовать или тайно наслаждаться при виде его страданий? Впрочем, чужая боль рождает и удовольствие, и сопереживание…
С него содрали рубашку, и один из охранников вскрикнул, поцарапав палец о звездочку на погоне. На двери штаба во всю длину уже был нарисован мелом неровный крест.
Рядом стояла табуретка.
— Если откажешься, — сказал криворотый гвардеец, воткнув ствол в Костин кадык, — я выстрелю.
— Я не Иисус Христос! — выкрикнул Костя Разночинец. — Убивай сразу.
Криворото-сутулый ласково успокоил:
