— Нет, из этих нам не дадут, — вздохнул Степа.
К вечеру начальник заставы разрешил взять двух
собак, которые выберут себе в хозяева поселенца и мальчонку. Домой они вернулись уже вчетвером.
Дик и Динка сидели рядом с новыми хозяевами весь путь слушали их, наблюдали за берегами ре вслушивались, всматривались, порыкивали, ловя знакомые запахи и звуки.
Они раньше хозяев выскочили из лодки на берег. С визгами радости побежали к дому, обнюхали Аню вышедшую навстречу. Мигом съели кашу с рыбой приготовленную бабой загодя и легли на крыльцо ожидая возвращения мужчин.
— Идите сюда, я здесь вас определила. На улице жить не будете! — позвала в коридор на старое ватное одеяло. — А я думала, что вас трое будет. Видать, ребята пожалели других, самим надо. Вон какие красивые! — гладила женщина собак. Те мигом признали в ней хозяйку.
— Знаешь, этих нам хватит. Не забывай, что них щенки появятся. Я обещал ребятам приплод отвозить, а не раздавать щенков поселковым.
— А если себе захотим оставить? — спросил Анна.
— Эти собаки еще молодые. Замена понадобится не скоро. Уговор нарушать не буду.
— Как вы их выбрали?
— И вовсе не мы, это они нас захотели! — вмешался в разговор Степка и рассказал, — когда их тренировки закончились, пограничники дали команд отдыхать. Одни собаки сразу стали играть, другие легли, а эти двое к нам подошли. Мне так захотелось их погладить, но тренер не разрешил спешить с эмоциями. Велел ждать, пусть, мол, псы сами определятся. И точно, Динка руку мне лизнула, а Дик дядьку Гошу обоссал! — хихикнул мальчишка.
— Не обоссал, а пометил себе в хозяева. Признал, короче говоря, — покраснел Гошка.
— Ну да! Сначала обоссал! Дядь Гоша пообещал ему что-то оторвать, назвал козлом. Дик, по-моему, не все понял, стал нюхать там, где ширинка, да так расчихался, что уши чуть не отлетели.
— Понятное дело, это ж Динка была! — оправдывался Корнеев.
— А что у тебя с плечом? — заметила Анна.
— Поцарапал немного…
— Стреляли в нас! — уточнил Степка.
Анна побледнела, подошла к Георгию ближе.
Тот отмахнулся:
— На этот раз пронесло, слегка задели.
— Ага, у доктора был до вечера. Тот плечо как носок штопал, потом под капельницей продержал долго. Уколов много сделал! — выдал пацан поселенца.
Тот сидел, опустив голову, боялся, что Анна выгонит его вместе с собаками, испугавшись за сына.
— Кто же стрелял? — спросила баба дрожа.
— Сазоновы. Кому ж еще такое в голову стукнет? Да и карабин только у них.
— Сазоновых нет в поселке. В Кихчик к сестре уехали. Это точно. От людей слышала. А вот Титов возле нашего дома и сегодня круги нарезал. Живет на другом конце поселка! Чего ему тут нужно? Ни друзей, ни приятелей здесь не имеет. Кого сторожил? Кого высматривал? Говорят, он пять лет за убийство жены на зоне отбывал. Застал ее или приревновал — не знаю, а вот что убил он бабу — это точно. Вернулся в поселок года три назад. Все в избе как сыч сидел, никуда не высовывался, а тут снова на подвиги потянуло, — бурчала баба.
— С чего взяла? Может, к знакомым зашел?
— С ружьем на плече? — усмехнулась баба и добавила, — с ним вряд ли кто знается.
— Может, с кем-то на охоту собрались, — пытался увести бабу от подозрительности.
Но та на своем стояла:
— Какая сейчас охота? На кого? До нее еще целый месяц! Да и кто убийце лицензию даст? Только идиот, которому жить надоело! — брюзжала Анна
— Он возле нашего дома ходил? — вспомнила Гошке тень, убежавшая по улице в ночь. За темнотой поселенец так и не узнал, кто это был тогда.
С Титовым Гошка ни разу не встречался на реке. Не ловил на браконьерстве его родню, никогда ни> о чем не говорил с ним, а потому не поверил Анне.: У того мужика даже повода не было досаждать или выслеживать инспектора.
«Если Сазоновых нет в доме, кто стрелял в меня? А ведь точно стреляли! Может, еще кто-то обзавелся карабином?» — думает Гошка.
Он лучше других знал, что на этот вопрос быстрее и вернее других ответил бы Рогачев, но не теперь… «Нынче не скажет, не назовет, а то и сам возьмет карабин против меня и снимет, чтоб не мешал ему как блоха меж ног», — думает человек невесело.
— Поешьте, ребята, да пора спать ложиться, — долетают до слуха слова Анны. — А ты чего грустишь? О чем задумался? — положила руку на плечо мужику.
— Думаю, кто на меня охотится? Откуда он узнал, что на заставу поеду? Стас знал, но о времени мы с ним не говорили. Выходит, не он вякнул, хотя мог трепануть, что я ему теперь до фени, и поселковые, понятное дело, запомнили. Поняли, за меня никого из них не возьмут за жопу, потому стремачить станут повсюду, — стал размышлять Гоша, но тут же подскочил к двери.
В два голоса залаяли в коридоре собаки. Обе стояли у двери и рвались во двор. Гошка едва открыл двери, овчарки мигом бросились к забору. Вот Дик перескочил его, за ним — Динка. Послышался топот убегающего, собачий яростный рык и следом за ним грязный мат, мужской крик и отчаянная мольба о помощи.
Корнеев поторопился отогнать собак, глянуть, кого они приловили. Но в темноте не разглядеть ничего.
Овчарки оседлали сбитого мужика и в клочья рвали с него одежду.
— Фу, Дик! Динка, фу! — крикнул поселенец, но собаки не послушались. — Фу! — рявкнул Гошка зверем.
Собаки, услышав этот рык, и сами испугались. Перестали рвать одежду, стояли молча рядом с мужиком, не давая ему встать.
Поселенец зажег спичку, глянул в лицо человека. Узнал сразу — старик Сазонов.
— Тебе что нужно, облезлый ишак? Чего по ночам таскаешься под чужими окнами? Меня стремачишь, гнилая холера?
— Зачем ты мне сдался? Видал бы на погосте такого соседа! На што тут объявился? Сколь годов жили тихо, нет, появился, всплыл как катях в заводи!
— Тебя, старый мудозвон, не спросил!
— Дай встать! Отгони своих псов! Всего ободрали и заголили. Как домой заявлюсь к бабке? — чуть не плакал дед.
— Какого хрена под окнами шарил? Что там посеял, висложопая мокрица? — орал Гошка, распаляясь.
— Не твово ума дело! — ответил старик скрипуче и сел на земле, прямо на дороге.
Пообвыкший в темноте поселенец, разглядев деда Сазонова, невольно рассмеялся. Тот был похож на пугало, изгнанное с огорода. Весь в обрывках и лоскутах, он пытался очиститься от грязи и пыли.
— Чего тебе в моем доме надо? — спросил Гошка.
— С каких пор он твоим сделался? Ты навовсе в другом месте жил, а тут — Аннушка, — удивленно поднял голову старый Сазонов.
— Жила одна с сыном, теперь и я с ними, — усмехался поселенец.
— Нешто приняла она такое говно? Уж краше было б одной бедовать, чем с таким дурковатым! — встал старик охая.
— Тебе что за печаль? Какое дело старому козлу с кем живет его соседка?
— Эх ты! Последнюю радость отнял у меня, — прислонился спиною к забору старик и сказал тихо, — ты сам — мужик, авось, поймешь, а коли до моих годов доживешь, то и вовсе уразумеешь, что нам, мужикам, не столь в постели баба нужна, важней глаза на ей порадовать. Особливо, ежли голиком хорошую бабу видишь. Какая это отрада для души! Будто сам помолодел. Я за Анной, пусть Бог простит, ежли это грех, много годов подсматриваю по окошкам. Понятно, что не всегда. Опосля того к своей старухе мужуком вертался! И никому про то не сознался, ты — первый! Сыны про то не ведали. Да и на што им? Энтим бабы вприглядку не надобны. Только в постели, потому кобели сущие, — вздохнул старик.
— Выходит, ты — анонист?
— Это чем обозвал меня? — не понял дед.
— На баб дрочишься? И это в такие годы! Старый ты обормот! Падла вонючая!
— Сам — говно! Ничего такого не делал я! А что смотрел на бабу, за то греха нет. Анна про то и не знала. Ни тебе меня совестить. Доживи до моих годов, сам таким будешь. Я своих ребят нормальными растил, а оне, оба, — что жеребцы. И хоть ты им в лоб поленом, уже не переделаются, — пожаловался дед.
— Ладно, ступай домой, старый лешак. И не ползай под нашими окнами. Неровен час попадешь собакам на зубы, не то одежу, самого в клочья разнесут. Кто тогда старуху твою порадует? Да и я не дозволю тебе топтаться здесь. Под горячую руку попадешь — шею наломаю. Не гляну на твои годы. Пора тебе, старому, успокоиться, забыть баб, да о душе вспомнить.
