Священник помог Олюшке перебраться из временного убежища и с облегчением пустил заготовленные ранее «снопы» на дополнительное утепление стен их нового жилища. Затем он осторожно перетащил костер и только теперь признал, что сделал все, что мог. Священник завалил выходное отверстие матом из камыша и с облегчением подсел к Ольге. Здесь было тепло, темно, тихо и невероятно уютно… Она положила голову ему на плечо. Страшно хотелось спать; после этой сумасшедшей ночи он буквально разваливался на куски.
– Ты думаешь, нас найдут? – не поднимая головы, спросила Оля.
– Обязательно, – проглотил слюну отец Василий. Она впервые в жизни назвала его на «ты».
– А кто знает, что мы здесь?
Священник поперхнулся. Только трое знали, что они с Борисом отправились на эту проклятую дачу, но эти трое были откровенными бандитами. А после той аварии на льду, когда Боря пустил джип в лобовую атаку на микроавтобус, никто уже не считал их живыми. Даже сектанты. И впрямь, кто мог разглядеть аж с того берега выскочившие из джипа в последний момент две маленькие человеческие фигурки: его и ее…
– Милиция, наверное, что-то знает, – бодро соврал он. – Я ведь со Скобцовым незадолго до того говорил… – И сразу понял, что она видит его насквозь. Он никогда не мог от нее что-нибудь утаить…
– Не надо, Миша, – тихо попросила она. – Я в тебя верю, и господь нам обязательно поможет… Только не ври…
Что-то новое, совсем новое появилось в их отношениях. Она снова назвала его на «ты».
– Сколько мы можем продержаться? – спросила она его, глядя прямо в глаза. В полумраке шалаша они сверкали, как драгоценные камни. Или это были слезы?
– Долго, – уверенно кивнул он. – Вода есть. Тепло я обеспечу.
– А Миша? – опустила она глаза к ребенку.
– Миша? – переспросил отец Василий и вдруг понял, что еще даже не думал, как назовет своего сына. Она дала ему имя сама.
– Да. Что будет есть Миша, если…
Ольга не договорила. Но ничего и не надо было объяснять. Он сам мог продержаться на полном посту дней сорок: пробовал… знает. Она тоже не была неженкой. Но вот Миша… Что достанется ребенку, если он не будет кормить Ольгу?
Отец Василий медленно поднялся, придвинул дрова поближе к Ольге, так, чтобы она могла подкидывать их, не вставая с места, и направился к выходу.
– Я что-нибудь принесу, – как можно увереннее пообещал он.
* * *
Отец Василий обрыскал весь остров. Он не взялся бы сказать, что именно ищет – может быть, надеялся на чудо? Но манна небесная сыплется с неба лишь раз за всю историю человечества. А здесь, на острове, не было даже мышей.
Священник обошел весь островок по периметру, но кроме льда, снега, камыша, нескольких десятков кривых деревьев и завалов из плавника, ничего не обнаружил. Это была пустыня; обильно поросшая камышом, холодная, негостеприимная пустыня… А Ольгу надо было кормить.
Отец Василий уселся на берегу в нижней части, там, где потоки ледяной воды, обтекая остров с обеих сторон, встречались, схлестывались и кружили в беспорядочной кружевной вязи мелких водоворотов. Ледяные платформы обходили это место стороной, а здесь кружились щепки, обломки все того же камыша, мелкая ледяная крошка и бог весть откуда принесенные целлофановые пакеты.
Сегодня был первый день сырной седьмицы, а в просторечии Масленицы, и там, в городах и поселках, сытые, плотнотелые, распаренные от кухонного жара бабы уже начали печь блины для своих чистеньких, избалованных детишек и ухоженных, невзирая ни на какую безработицу, мужей. Так ему, по крайней мере в этот миг, казалось… А он… Отец Василий поднялся, потер застывшие плечи руками и вдруг понял, что будет делать.
Он не знал, выйдет ли что из этой затеи, но другого выхода не видел. «Вот и узнаю, где раки зимуют, – грустно улыбнулся он сам себе. – И зимуют ли вообще…» Священник быстро, чтобы не дай бог не передумать, разделся донага, сложил одежду на примятый сноп камыша и потрогал воду босой ногой…
Словно тысячи острых ледяных игл моментально вонзились в ступню! Священник охнул, перекрестился и медленно, сцепив зубы, вошел в ледяную воду по пояс, а потом набрал воздуха и нырнул.
Обрыв оказался совсем рядом, буквально в полуметре от того места, где он стоял. Виски заломило, отца Василия постоянно норовило снести течением в сторону, но он отчаянно вцепился руками в коренья, идущие по самому краю подводного обрыва. Где-то здесь и должны были быть рачьи норы, если они вообще здесь водятся… Есть! Он нащупал знакомый членистый хвостик, ухватил божье создание за панцирь и потянул на себя.
* * *
Священник заходил в воду четырнадцать раз! Поймав первого, он решил, что не остановится, пока не обеспечит Ольгу едой хотя бы на сутки. И поэтому, быстро отыскав на берегу брошенное рыбаками насквозь проржавевшее ведро, он неустанно наполнял и наполнял его, пока не понял: все! Больше он не может!
* * *
Ему повезло гораздо больше, чем он ожидал. Кроме шестнадцати огромных, просто гигантских красавцев с клешнями чуть ли не с ладонь ребенка, священник случайно наткнулся на сидящих в норах четырех скользких, вертких, жирных, как свиньи, налимов. Ошарашенная рыба никак не ожидала, что на нее в этих заповедных краях кто-то начнет охотиться, и все четыре лентяя еще долго потом удивленно разевали рты и отбивались от ищущих, на ком бы выместить обиду за свою поимку, огромных черных клешнеруких соседей.
Отец Василий попытался одеться, но понял, что не может сделать вконец остывшими пальцами даже простейшее действие, и тогда просто обхватил одежду и ведро в охапку и помчался к шалашу.
Но и здесь все было непросто. Даже бросив одежду у входа и как можно аккуратнее поставив ведро, он далеко не сразу смог забраться внутрь – пальцы закоченели, а в глаза от грязной воды словно насыпали песку.
– Боже, Миша! Что с тобой?! – охнула Ольга, увидев, как в открытый снаружи проем вползает почти синий от холода, мокрый и абсолютно голый муж.
– Й-я-а… й-и-еду… тебе принес! – выдавил священник и подтянул снаружи ржавое ведро с черной, копошащейся массой внутри. – Н-н-надо в-варить!
* * *
Он отогревался долго. Сначала начали отходить пальцы, и это было невероятно больно, так, словно их выворачивали на невидимых пыточных инструментах. Потом стала болеть голова. И только спустя час или более отец Василий почувствовал, что жизнь снова возвращается к нему.
Костер уже почти прогорел, и священнику снова пришлось идти за дровами. Затем он долго бродил по острову в поисках подходящей посудины, но ничего, кроме целлофановых пакетов, мятых, выгоревших на солнце пластиковых бутылок и двух или трех десятков оставленных рыбаками совершенно проржавевших консервных банок, на пути не встречалось. И лишь отчаявшись, он внезапно обнаружил надетую на сучок старой высохшей ветлы великолепную оцинкованную посудину – кажется, из-под импортного топленого масла.
Он сбегал и набрал волжской воды, а спустя всего полчаса уже разделывал покрасневших головогрудых, клешнеруких раков, тут же скармливая жене их нежное, розовое, лишь немного пахнущее волжской водой мясо.
– Сам тоже ешь, – робко предложила Ольга. – Не выдумывай, – мягко улыбнулся ей священник. – У меня подкожных запасов месяца на три хватит, а тебе Мишку надо кормить… – Он и сам не понял, когда успел согласиться с тем, что супруга назвала сына Мишкой.
* * *
Ольга съела почти все. И только на третьем налиме почти с отвращением отвернулась.
– Жирные какие! Свинья свиньей… И несоленые.
– Ага, – счастливо улыбнулся священник. Теперь он точно знал, что жена сыта. А значит, будет сыт и этот маленький комочек живой плоти…
А потом он забрался на лежанку, оперся спиной на принесенную им с другого конца острова прохладную трухлявую доску, жена положила голову ему на колени, подтянула сына к груди, и оба, а точнее, уже все трое, заснули…
* * *
Он не взялся бы сказать, сколько они проспали, но, когда он проснулся, Ольга кормила сына грудью и украдкой, явно стыдясь своего аппетита, доедала последнего налима. Отец Василий улыбнулся, поцеловал жену в щеку, легонько коснулся малыша пальцем и внезапно почувствовал, как защемило в груди от нежности, которую он испытал. Оба этих самых близких для него существа теперь целиком зависели от него: от его энергии, настойчивости и воли к жизни. Он вздохнул и со старательно скрываемой неохотой выбрался из шалаша.
Вокруг простирался густой, плотный, почти осязаемый туман. Где-то неподалеку все так же страшно грохотали и хлопали наползающие на берег и одна на другую льдины, но увидеть это было невозможно – туман скрывал все, что находилось далее десяти-пятнадцати метров. Страшно хотелось жрать.
Он знал, что это пройдет. Он знал, что его подкожных запасов действительно может хватить надолго, пусть не на три месяца, но дней на двадцать точно. Были бы вода и тепло. И все равно есть хотелось невероятно. И, совершенно определенно, так же хотели есть его жена и его сын.
