А может, дело вовсе не в этом? Я любил Анюту и страстно желал ее, невзирая на то, что она – содержанка богатого еврея. Хотел ли я на ней жениться? Наверное. Мой брак со Светланой практически распался, и перспектива вернуться к ней казалась мне достаточно призрачной. Было чего-то жаль, какой-то жизненно важной территории души, подвергшейся тотальному опустошению, однако с этим приходилось мириться как со стихийным бедствием – наводнением, ураганом, засухой. Но самое главное было даже не это – миллионы людей пытаются склеить свое счастье из обломков несостоявшейся семейной жизни, – а сознание того, что я оказался никудышным отцом для своего ребенка. Сознавать это было больно.
Когда по ходу движения нашей лодки показались огни Пьи, я пришел в полное смятение. Анюта, моя Анюта, самая желанная женщина в мире, была где-то здесь. Я верил и не верил в свое возвращение с планеты по имени Тибет. Теперь мне предстояло найти ее в этом чужом незнакомом городе.
Переночевав на пристани, мы решили разделиться: Садовский остался на охране лодки, а я с Игнатием отправился на поиски древней пагоды Шуэзандо, главной достопримечательности Пьи, возле которой у нас была назначена встреча с Анютой.
Денег, чтобы устроиться в гостиницу и закупить провиант, у нас не было, но мы могли продать лодку и некоторое время скромно существовать на вырученные средства. Единственная проблема состояла в том, что любой контакт с полицией мог обернуться для нас выдворением из страны. У Садовского вообще не было при себе никаких документов, даже просроченной визы, поэтому он имел все шансы загреметь в местную тюрягу. Мы были заинтересованы в том, чтобы сократить время нашего пребывания в славном городе Пьи до минимума.
Охочие до разъяснений и внимательные к приезжим горожане показали нам дорогу к храму, и мы без труда разыскали Шуэзандо. Анюты, как и следовало ожидать, поблизости не было.
– Что будем делать? – спросил я.
– Ждать. Что нам еще остается? – пожал плечами Игнатий.
– Тебе лучше вернуться на пристань. К этому времени мы постараемся толкнуть нашу лодчонку и прикупить что-нибудь из еды.
Я пристроился в тени какой-то харчевни, то и дело поглядывая на пагоду и присматриваясь ко всем женщинам европейского вида, пересекающим площадь. Собственно, не было никаких женщин европейского вида, были только бирманки, одетые в пестрые тамейн. Лишь однажды мимо меня протопала экскурсия, насчитывавшая дюжину янки, среди которых были какие-то тщедушные парни, по-видимому, выходцы из Юго-Восточной Азии, один здоровенный негр и девушка в очках, типичная интеллектуалка, представительница многоязыкого студенческого племени. Вскоре ко мне подошли мои друзья. Садовский успешно справился с возложенной на него задачей и меньше чем за час нашел покупателя: теперь мы были обеспечены более-менее сносным трехразовым питанием.
– Штаб-квартира в лодочном сарае, – сказал он. – Она же наша крыша над головой.
Мы перекусили в харчевне каким-то блюдом национальной кухни (слава Богу, это был не питон, нарезанный колечками), запили его тростниковым соком и вновь разделились: Игнатий остался возле храма, поскольку он знал Анюту в лицо, а мы с Садовским вернулись в наш «отель» на пристани.
Так прошло три дня. Анюта подошла ко мне на четвертый. Одета она была просто, без изысков и внешне ничем не отличалась от местных женщин. Я был несколько разочарован ее неброским нарядом и будничным выражением лица, на котором нельзя было прочитать ничего свидетельствующего о том, что по системе опознавания «свой-чужой» я все-таки отнесен к своим. Ее подчеркнутое равнодушие задело меня.
– Сразу о деле, – сухо проговорила Анюта. – Где Богуславский?
– Не знаю.
– Нам стало известно, что он все это время находился в монастыре.
– Ничего не могу сказать по этому поводу.
На ее лице, бесконечно дорогом мне лице, не было косметики. Она не старалась казаться привлекательной, не хотела нравиться, ей было все равно, что я подумаю о ней...
– Здесь недалеко есть гостиница. Зайдем ко мне в номер, – сказала Анюта.
Через маленький пыльный базарчик мы вышли на тихую безлюдную улочку и свернули в какой-то постоялый двор.
– Я сняла эту каморку, чтобы встретиться с тобой.
В ее голосе не было даже намека на наши прежние отношения.
– Анюта, – без всякой надежды произнес я, когда дверь номера была закрыта на ключ и мы оказались в маленькой грязной комнатушке с кроватью и умывальником. – Я безумно соскучился по тебе...
– В данный момент меня интересует только Богуславский, – четко проговорила она (вероятно, чтобы я не ослышался). В ее интонации присутствовала какая-то неотвратимость, окончательность приговора. – В июле прошлого года он сделал пластическую операцию в одной из частных клиник Непала и изменил свою внешность, придав ей некоторый восточный колорит...
– О чем ты говоришь? Мы не о том разговариваем.
Она не хотела меня слушать.
– Это был он, потому что врач подтверждает наличие на его правой руке татуировки «Танкер „Гродно“, которую Богуславский впоследствии вывел хирургическим путем.
Когда-то я не смел поверить в свое счастье, не мог понять, что она во мне нашла. Теперь же казалось невероятным, чтобы она ничего, ничегошеньки ко мне не испытывала. Передо мной была другая Анюта – умная, жесткая, целеустремленная, ни на йоту не отступаюшая от требований инструкций.
– Кстати, как поживает твой суженый?
– Тебя это не касается, – холодно проговорила она. – Что с Миледи?
– Она погибла.
– Как?
– К ней пришла смерть и сказала: «Я твоя смерть». «Ну и что»? «Ничего», – ответила смерть. За эти полгода она приходила ко многим.
– Не ерничай, прошу тебя. Тебе это не идет.
Анюта закурила, устроившись на подоконнике, поскольку стульев в комнате не было; садиться на кровать в присутствии мужчины она сочла излишним, чтобы не привлекать к ней и к себе чересчур пристального внимания и исключить всякую взаимосвязь между мной, собой и этим фундаментальным, системообразующим предметом домашней обстановки.
– Я тебя понимаю, – сказал я.
– Прекрасно. Тогда отвечай по существу.
– Ее по ошибке устранил Эрнст-киллер, выдававший себя за писателя. Илию тоже устранил он. Намеренно. Если я прав в своих выводах, то Богуславский и Спокойный – одно лицо. Еще Ирокез говорил мне, что кобры, с которыми дрался Спокойный, лишены ядовитых зубов – он обнаружил это сразу после поединка. Богуславский – держатель казны. Все деньги при нем, в голове Будды. Это тайник, устроенный особым образом. Никто не сможет открыть его без ключа...
– У кого ключ?
– У меня. Рано или поздно он разыщет нас. И возьмет то, что по праву принадлежит ему.
– Почему ты не попытался задержать его или... ликвидировать? – прямо спросила Анюта.
– Мы сами чудом спаслись – я и мои друзья. У нас не было выбора. Только объединившись с Богуславским и его людьми, можно было противостоять террористам. Всех, кто там был, они взяли в заложники. На сегодняшний день многие из них погибли. В живых не осталось ни одного буддийского монаха. К тому же у меня не было полной уверенности, что Спокойный не тот, за кого себя выдает. Он сумел изменить не только внешность, привычки, образ жизни, но и голос.
– Операцию на голосовых связках Богуславский сделал чуть позже. Он глубоко законспирировался, – задумчиво пароговорила Анюта.
– У меня такое ощущение, что в этой стране его уже нет.
– Возможно, ты и прав.
– Есть одна проблема...
Раз уж мы взяли официальный тон, то я решил быть последовательным до конца.
– Нам нужны новые визы и дубликаты паспортов.
– Что еще?
– Из чеченского плена был освобожден мой друг – Михаил Садовский. Он с нами. Разумеется, никаких документов у него при себе нет.
– Ксивами мы всех обеспечим. Билеты на обратный путь самолетом из Рангуна тебе передадут здесь же, в это же время, послезавтра. Вместе с деньгами и паспортами. Ключ от тайника пусть останется при тебе. Они обязательно должны на тебя выйти. Я думаю, произойдет это в России...
– Ты сказала «передадут»...
– Да, мы с тобой больше не увидимся. Прощай, Бирма. Я улетаю домой, в Израиль.
– Я правильно тебя понял – ты вышла за этого еврейчика замуж?
– Ты правильно меня понял.
Она нервно затянулась и посмотрела в окно, словно опасаясь слежки со стороны агентов «Моссада».
«Как прекрасны ваши длинные ресницы и как печальны глаза». Эту фразу я произнес однажды, когда знакомился с девушкой в троллейбусе. Не знаю, почем она вдруг пришла мне в голову... С тех пор красивые девушки перестали ездить в троллейбусах – только женщины с хронически усталыми лицами и неидеальными ногами, спешащие на работу или с работы.
– А если я сделаю обрезание, ты выйдешь за меня замуж?
Глупость, готовая сорваться с моего языка, благополучно сорвалась, была озвучена и оценена по достоинству.
