Макграт вышел на связь с Центром имени Гувера. Он пытался переговорить с Гарлендом Уэбстером. В одной руке Макграт держал микрофон, другой прижимал наушник к уху. Он говорил о ракетной части, не зная, слышит ли его Уэбстер. Просто повторял снова и снова свое сообщение так громко, как только мог. В конце концов Макграт щелкнул тумблером и сорвал с головы наушники. Швырнул их второму пилоту.
Генерал Джонсон разговаривал с авиабазой Петерсон. Радиоконтакт с ракетной группой так и не был восстановлен. Генерал ограничился просьбой через два часа переслать самую свежую информацию по наземной закрытой линии связи напрямую в передвижной командный пункт. Разобрать ответ ему не удалось. Сняв наушники, Джонсон вопросительно посмотрел на Макграта. Тот молча пожал плечами. Вертолет с грохотом летел вперед.
Оглушительный вой резко оборвался. В наступившей внезапно тишине Гарленд Уэбстер положил трубку и связался по внутреннему переговорному устройству с секретаршей.
– Мою машину.
Пройдя к отдельному лифту, он спустился в гараж. Подошел к лимузину. Водитель предупредительно открыл перед ним дверь.
– В Белый дом, – бросил Уэбстер.
На этот раз водитель промолчал. Завел двигатель и выехал из гаража. Влился в оживленный поток вечернего часа пик. Лимузин медленно протащился тысячу шестьсот ярдов на запад. Уэбстера провели в ту же самую комнату с белыми стенами. Ему пришлось подождать четверть часа. В комнату вошел Декстер, судя по всему недовольный тем, что директор ФБР вернулся так рано.
– Они похитили ракеты, – сказал Уэбстер.
– Какие еще ракеты?
Уэбстер объяснил все как смог. Декстер выслушал его, не задавая никаких вопросов. У него на лице ничего не отразилось. Когда директор ФБР закончил, Декстер лишь попросил его подождать в комнате.
* * *Военный «белл» приземлился на мощенную гравием обочину в двухстах ярдах к югу от того места, где шоссе, ведущее в Йорк, сужалось перед тем, как устремиться в горы. Пилот не стал глушить двигатель, и пятерым пассажирам, выпрыгнувшим из кабины, пришлось пригнуться и быстро бежать от вертолета, спасаясь от мощного воздушного вихря. Дорога впереди была перегорожена машинами. Армейская техника, в беспорядке расставленная на асфальте. Одна машина медленно разворачивалась на узкой полосе, стиснутой с двух сторон скалами. Направившись к приземлившемуся вертолету, машина остановилась в пятидесяти ярдах от него. Генерал Джонсон шагнул вперед. Машина подъехала к нему. Это был новый «шевроле» тусклого оливкового цвета с нарисованными по шаблону буквами и символами на капоте и дверях. Из машины вышел офицер. Козырнув генералу, он обежал вокруг «шевроле», открывая все двери. Пятеро человек втиснулись в салон, и машина, развернувшись, проехала двести ярдов на север к основной массе техники.
– Командный пункт находится в пути, сэр, – доложил офицер. – Он должен прибыть на место через сорок минут. Машины станции спутниковой связи подоспеют еще через час. Предлагаю подождать в машине. На улице весьма прохладно, сэр.
– От ракетной части никаких известий? – спросил Джонсон.
Офицер помрачнел.
– Никаких, сэр.
* * *Уэбстеру пришлось прождать почти целый час. Наконец дверь небольшой белой комнаты со скрипом открылась. На пороге стоял сотрудник службы охраны.
– Пожалуйста, следуйте за мной.
Уэбстер поднялся с места. Охранник поднес к губам руку и что-то произнес в манжету. Уэбстер прошел следом за ним по пустынному коридору до лифта. Крохотная кабина двигалась очень медленно. Наконец она опустилась на первый этаж. Уэбстер с охранником прошли по другому пустынному коридору и остановились перед белой дверью. Охранник постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.
Президент сидел за письменным столом. Кресло было развернуто, и он сидел спиной к кабинету, глядя через пуленепробиваемое стекло в сад, окутанный вечерними сумерками. Декстер сидел в кресле. Уэбстеру никто не предложил сесть. Президент даже не обернулся. Услышав, как за охранником закрылась дверь, он начал говорить:
– Предположим, я судья. А вы – полицейский, пришедший ко мне за ордером на арест.
Уэбстер видел в толстом стекле отражение его лица, казавшееся бесформенным розовым пятном.
– Хорошо, сэр, предположим.
– Что у вас есть? – продолжал президент. – И чего нет? Вам даже неизвестно со всей определенностью, что Холли находится именно там. У вас есть на месте внедренный агент, однако он до сих пор не подтвердил это. Вы можете только строить догадки. Ну а ракеты? Военные потеряли радиосвязь. Может быть, это временное явление. Существуют десятки возможных объяснений. Ваш агент не упоминал ни о каких ракетах.
– Сэр, вероятно, у него возникли какие-то проблемы, – сказал Уэбстер. – И он получил приказ действовать крайне осторожно. Наш агент выходит на связь, когда у него появляется возможность. Он не может просто взять и скрыться в лесу, чтобы развернуть свой передатчик.
Президент кивнул. Розовое пятно на стекле сместилось сначала вверх, затем вниз. В этом движении было сочувствие.
– Мы все это понимаем, Гарленд. Поверьте. Но, учитывая масштабы происходящего, нам приходится предположить, что ваш человек не очень-то и старается что-либо сделать. В любом случае никаких конкретных сведений у вас нет. Так что вы можете предложить нам только свои догадки.
Уэбстер развел руками и заговорил, обращаясь к затылку президента:
– Сэр, все это очень серьезно. Боркен и его люди вооружаются, они захватили заложника, а теперь еще пошли разговоры об отделении от государства.
– Неужели вы не понимаете, что главная проблема именно в этом? – сказал президент. – Если бы речь шла о трех безумцах, засевших в лесу с бомбой, мы бы уже давно приказали вам действовать. Однако это не так. События в Монтане могут привести к самому серьезному конституционному кризису с тысяча восемьсот шестидесятого года.
– Значит, вы все-таки согласны со мной, – сказал Уэбстер. – К происходящему следует относиться серьезно.
Президент печально покачал головой, словно он был расстроен, но не удивлен тем, что директор ФБР его не понимает.
– Нет. Мы не воспринимаем этих людей всерьез. Вот почему все так чертовски сложно. Мы имеем дело с шайкой спятивших идиотов, которым повсюду мерещатся заговоры. И им вздумалось говорить о предоставлении независимости крошечному клочку их никчемной земли. Однако вопрос заключается в следующем: как должна отнестись к этому зрелая демократия? Беспощадно расправиться с несчастными недоумками? Обрушить смертоносный кулак на горсть заблуждающихся граждан? Целое поколение наших политиков обвиняло за такие же действия Советский Союз. Неужели сейчас мы сами поступим так же?
– Сэр, речь идет о преступниках, – напомнил Уэбстер.
– Да, вы правы, – терпеливо согласился президент. – Эти люди изготавливают фальшивые деньги, незаконно владеют оружием, не платят федеральные налоги, разжигают расовую вражду, возможно, за ними даже числится ограбление инкассаторской машины. Но это лишь детали, Гарленд. А главное то, что все они – американские граждане, недовольные существующими порядками. И как нам отнестись к этому? Мы поддерживали недовольных граждан восточноевропейских стран в борьбе за независимость. Так как же нам сейчас относиться к своим собственным недовольным гражданам? Объявлять им войну, да, Гарленд?
Уэбстер стиснул зубы. Он чувствовал, что окончательно сбит с толку. Ему казалось, что густые ковры, мягкие краски и непривычный аромат воздуха Овального кабинета душат его.
– Это преступники, – только и смог сказать он.
Президент кивнул. Снова сочувственно.
– Да, преступники. Но взгляните на все шире, Гарленд. В чем их главное преступление? В том, что они ненавидят свое правительство. Если мы накажем их чересчур строго, это может привести к кризису. Как вам уже говорил Декстер, около шестидесяти миллионов американцев находятся на грани. И нынешняя администрация прекрасно сознает это, Гарленд. Поэтому нынешняя администрация собирается действовать очень осторожно.
– Ну а как же Холли? Не можете же вы просто принести ее в жертву.
Наступила тишина. Президент по-прежнему упорно не поворачивался к Уэбстеру лицом.
– Из-за Холли я также не могу действовать, – наконец тихо промолвил он. – Я не имею права действовать, повинуясь личным мотивам. Неужели вы не можете это понять? Эмоциональный, гневный ответ явится ошибкой. Большой ошибкой. Я должен подождать и все обдумать. Я уже говорил с генералом Джонсоном. Мы беседовали с ним несколько часов. Скажу честно, Гарленд: генерал на меня зол, и, опять-таки честно, я его за это не виню. Вероятно, это мой самый старый друг, и он на меня зол. Так что не говорите со мной о жертвах, Гарленд. Потому что моя должность сопряжена с неизбежными жертвами. Мне приходится ставить общее благо превыше дружбы, превыше личных интересов. Постоянно приходится. В этом и заключается работа президента.
