— И давно в военврачах? — полюбопытствовал Потапов.
— Уже десять лет.
— В Афганистане были?
— Пришлось! — потемнели глаза. Женщина сжалась в комок, замкнулась.
— Родные у вас есть?
— Конечно. Как у всех нормальных людей. Дочка в третий класс пойдет. Муж тоже врач. Вместе работаем. Мать с отцом. И даже свекровь имеется. Я к ней в отпуск ездила. В Ростов. Месяц с нею жила. Хорошая она женщина. Умная. И руки золотые. Все умеет. И шить, и вязать, и готовить. А главное — характер у нее добрый. Все понимает. Никого не судит. Плохого слова никому не скажет. Редкий человек! Нашила всяких платьев, костюмов. Едва глянула на наши фотографии, сказала: «Видно, устала ты от военной формы? Столько лет не снимая! Переоденься! Стань снова женщиной! Отдохни от памяти, от работы. Почувствуй себя снова девчонкой! Перестань хоть на время отпуска жить солдатом. Не сокращай себе жизнь. Я хочу чтоб ты жила долго и родила бы еще не меньше троих внуков!»
— Мудрая женщина! Вам и впрямь повезло. Как верно и тонко подметила. С такими матерями светло и легко живется! — сказал Потапов.
Старик сидел на полке в углу, молчал.
— А я как раз из Сумгаита возвращаюсь. Теперь там тихо. Навели порядок. Но случившееся не забыть…
— Вы тоже врач?
— Нет. К медицине никакого отношения не имею. Но жена — врач. Гинеколог.
— Вы долго в Сумгаите жили?
— Восемь лет… Теперь в Россию направили. На родину вернули. Даже не верится в это счастье! — признался Сашка.
— Ох, как я мечтаю о том! Мне после Афгана обещали место в госпитале. В Ленинграде. И мужу Но сорвалось. Снова послали в «горячую точку». А все потому, что немногие умеют работать в военно-полевых условиях, под бомбежкой. Требуют клиники, аппаратуру, лаборатории. А где их взять на войне?
— Рисковать не хотят собою. Боятся. Вот и ищут причины! Под обстрел не каждый голову сунет. Измельчали люди! — согласился Потапов.
— Скажите, Ирина, а не довелось ли вам случайно, встретиться в Афгане с кем-нибудь из моих братьев? Четверо там погибли. На всех похоронки пришли, — назвал фамилию и имена сын старика.
— Знаете, Василий, каждый врач помнит человека не по имени и фамилии, а по болезни, по ранению. У нас своя, профессиональная, память. Но вы говорите к тому же о погибших. Я к ним не имела отношения.
— Может, спасать привелось? — подал голос дед.
— Да разве в том состоянии, когда ко мне на стол попадали, помнили имена? Да и мне не до того было. Помогать надо срочно. Формальности не для военных условий.
— А многие умерли у вас на столе?
— Конечно, случалось. Но в том не моя вина. Ранения были слишком серьезными. Но даже при самом тяжелом пытались спасти человеку жизнь.
— Скажи, а правду говорят, что иногда ошибались? И на живого присылали похоронку? — спросил старик.
— Это не мой вопрос! Я похоронки не отправляла никому. Я делала все, чтобы их было меньше.
— К соседям нашим, в Батуми, пришла похоронка на сына. Они его оплакали, девять и сорок дней отметили. Потом и годовины. А он через три года вернулся. Живой! В плену был. Мать, как увидела его на пороге, поначалу обомлела. Испугалась до смерти, что покойник на своих ногах в дом воротился. Заблажила на весь дом, на всю улицу. А сын ее стоит, ничего не понимая, с чего это мать заходится? Хорошо, отец вскоре пришел. Увел в дом. Быстрей всех опомнился. А сын его потом много чего рассказал про Афган. Вот я и думаю, может, и мои вот так же в плену маются? И воротиться нет возможности. Не отпускают их бандюги…
— Всякое может быть. Но только и в плену не держат бесконечно…
— А вы в Афгане были? — обратилась Ирина к Потапову.
— Нет.
— Вам повезло. Судьба пощадила. Я там не один год жизни оставила, до конца не забуду этого кошмара.
— Я был неподалеку. На южной границе. И тоже, поверьте, незабываемо. Хватило лиха всем.
— Знаете, когда мы уезжали из Афгана, многие ребята плакали от счастья. И я ревела от радости, что все кончилось, не будут приносить мне на стол изувеченных мальчишек! Все женщины, девушки, кому пришлось побывать на той войне, потеряли способность беременеть, все женские функции полностью атрофировались из-за нервных стрессов. Вот вам и последствия войны. Они еще не раз ударят по каждому. За десятки лет не изгладятся.
— В Сумгаите не легче было. За несколько дней, как за годы войны… Скольким я помог, и жена… Но кроме ненависти ничего не увидели, — впервые признался Сашка.
— Они к нам свою ребятню присылали днем. Будто бы за хлебом, либо другой жратвы поклянчить. Мы давали. Жалко детвору. А они за то время успевали мин навтыкать. И уходили… А у нас вскоре, как при бомбежке, начинали палатки взрываться, машины, кухня. Так наши ребята этих пацанов отлавливать стали в горах. Поймают — в мешок его. И в наш лагерь. Потом их на наших пленных обменивали. Но у меня был средь них дружок. Сулейманом звали. Я его отца оперировала. Так этот мальчонка часто нас выручал. Предупреждал, когда «духи» на нас напасть решили. Откуда появятся и сколько человек. Несколько складов оружия указал. Их подчистую смели наши ребята. Взорвали. Но недолго мы дружили. Вскоре по дороге к нам подорвался Сулейман на душманской мине. Своею смертью чью-то жизнь спас. Из наших, — умолкла Ирина. И, достав пачку сигарет, пошла в тамбур перекурить.
— Чья-то мать, жена, а и ее не обошло. Ишь, курит. Знать, душа болит, — пожалел старик женщину.
Сашка попытался уснуть, закрыл глаза. И снова, как наяву, встал перед глазами тот мальчишка…
…Стояла осень, дождливая, промозглая, серая, какая всегда случалась в горах к концу октября. Ветер голодным шакалом выл, обшаривая ущелья. Холод пронизывал насквозь.
Сашка с Артемом возвращались с погранзаставы, где простились с демобилизованными, познакомились с новичками.
— Маловато в этот раз пойдет по нашим стопам. Всего трое. В прошлый раз пятеро ребят пошли в училище. Выходит, не пришлось им по душе служить на погранке. А ведь это будущие таможни. Маловато кадров. Может, ребята трусоватые? — повернулся к Артему и увидел, что тот настороженно разглядывает тропу, вьющуюся высоко в горах. — Ты что там увидел? Да кто в такую погоду нос высунет? Пошли. Дома заждались. Темнеет. Завтра воскресенье. Может, выспаться дадут?
— Смотри! — указал туда, где ручей уходил в ущелье. Потапов увидел осла, груженного чем-то громоздким. Около него двое людей стояли. Пытались увести скотину от воды, но тот уперся, раскорячась на всё четыре. Артем глянул на Сашку.
— Хворостом навьючили. Вообще, тут многие отапливаются хворостом! — сказал задумчиво.
— Пошли живее! Глянем, что за топливо везут? Зачем так далеко забрались? Ведь внизу этого хвороста задницей не истолочь! А значит, топливо лишь ширма. Шустрей! — заторопился к тем двоим.
— Сашка! Давай тише! Ведь эти хмыри смоются, а осла бросят. Ну приведем мы его в Сумгаит. И что дальше? Нас самих ослами назовут. Смеяться станут, что жидкий магарыч сняли с «муллов». Не при медведем! Они с ослом далеко не уйдут.
Но Потапов не слушал. Сердцем почуял неладное. Когда до осла оставалось не больше полусотни шагов, чекистов приметили костлявый, высокий старик и мальчонка лет десяти. Последний сжался в комок. От страха не мог двинуться с места. Кажется, дышать разучился. Смотрел на бегущих к ним людей громадными глазами и громко икал то ли от страха, то ли от холода.
— Беги, Карен! Беги! Спасайся! — крикнул старик, сдернув пацана за шиворот. Но у того ноги отказали. Старик вырвал из-за пояса нож:
— Прочь, шакалы! Прочь от нас! Ничего нет! Мы — бедные люди!
— Тихо, дед! Не кричи! А ну покажи, чем осла загрузил?
— Не видишь! Хворост домой везем!
Потапов разрезал бечевку, связывавшую хворост. Он рассыпался под ноги ослу. Но в хворосте приметил сверкнувшие стволы. Понял.
— Ого, папашка! Да ты и впрямь не зря сюда приехал! Это с какого дерева их снял? — глянул Потапов в сторону старика и увидел, как тот занес нож в спину Артема. Потапов в один прыжок сбил деда с ног, свалил на землю. Завернув руку, вырвал нож. Придавив старика к земле, связал ему руки бечевкой и сорвал с земли. — Сволочь! — взял за грудки.
— Погодите! Найдется и на ваши головы управа! — Сашка хотел подтолкнуть старика вперед, на тропу, но в это время на его руке повис мальчонка:
— Дядь! Не убивай деда! Мы все вам отдадим! Хотите, убейте меня! Его не трожьте! И так уж всех нас поизвели. Чего еще надо? От вас даже под землей не спрятаться! Совсем озверели. Вчера ваши последнюю корову забрали. Одного осла оставили! Как жить станем? — плакат мальчишка.
— Какую корову? Вот эту? — указал Сашка на карабины.
— А это для встречи с вами приготовили, чтоб больше ничего не отнимали. У деда еще с войны два золотых зуба было. Так их выбили, забрали ваши, сказали, что деду уже не понадобятся. Зато вашим нужны!
