«Ну да… он же обморозился…» – вспомнил Костины слова отец Василий.
– Борис, – тихо позвал он. – Ефимов… Ты меня слышишь?
Костолицый медленно приоткрыл глаза.
– Это я. Узнаешь?
– А-а… поп… – слабым голосом произнес миссионер. – Живой…
– Живой, – кивнул священник. – Спасибо тебе, Боря.
– Нам не жалко, – улыбнулся костолицый. – Как твоя… супруга?
– Родила. Сын. Три семьсот пятьдесят.
– Богатырь… – Костолицый медленно повернул голову в сторону окна.
Священник проследил за его взглядом. На окне стояла толстенная металлическая решетка. Эта палата у Кости всегда была особой, для подобных случаев…
– Ничего не поделаешь, Боря, – печально произнес отец Василий. – Закон есть закон.
– Я знаю… – Костолицый снова повернул голову и пронзил священника ясным, тревожным взглядом. – Против закона… я ничего не имею.
Кажется, это надо было понимать так, что есть вещи и пострашнее закона.
– Помнишь, я тебе про Хозяина говорил?
– И что?
– Достанет он меня здесь. Обязательно достанет… Никакие менты не спасут… – Глаза костолицего на секунду затуманились. – Тебя-то он трогать не станет, ты ему никто, интереса не представляешь… уж, извини… а меня…
В интонации, с которой говорил костолицый, чувствовалась такая тоска, что священник не на шутку перепугался. Он давно не встречался с такой невероятной тоской.
– Что я могу для тебя сделать? – спросил он.
– Булавка, – одними губами произнес костолицый и показал глазами на пижаму священника. – Дай мне булавку.
Отец Василий кинул взгляд на приколотую к воротнику пижамы английскую булавку, на секунду рассердился – опять Ольга со своими суевериями! – и невольно посмотрел на скованные наручниками кисти костолицего.
– Зачем тебе? – задал он, может быть, самый глупый вопрос в своей жизни.
– Дай… – посмотрел ему в глаза костолицый.
И было в этом взгляде столько мольбы, что священник смутился. Он видел, что костолицый не врет; отец Василий давно уже научился отличать правду от кривды, но преступить закон самому…
– Дай, – повторил костолицый, и священник, сам не веря, что делает это, медленно расстегнул булавку и положил ее на серую больничную простыню. Костолицый моментально накрыл ее ладонью и как-то сразу успокоился, стих…
– Спасибо, друг, – вздохнул он и закрыл глаза. – Тебе это там зачтется.
Священник попятился и торопливо вышел. Милиционеры привстали со своих стульев и проводили батюшку долгими, удивленными взглядами.
* * *
Отец Василий отбыл домой немедленно. Он не хотел ничего слышать ни о больнице, ни о показаниях, которые необходимо давать, ни о чем. Единственное отступление от маршрута, которое он себе позволил, был заход в храм. Священник быстрым шагом, не замечая вокруг никого и ничего, подошел к иконе святого Угодника Николая, упал перед ней на колени и долго, страстно молился, благодаря за свое спасение, а еще пуще – за спасение своей жены и новорожденного сына Михаила.
И это уже потом, когда священник поднялся, к нему кинулись прихожане, стараясь потрогать, убедиться, что батюшка жив и здоров и все снова пойдет по-прежнему… И отец Василий улыбался им, ласково отвечал на пожатия, но упорно пробивался к выходу. Теперь у него оставалась только одна цель – дом. Правда, за ним увязался-таки диакон Алексий, но, как бы ни был благодарен ему священник за беспрерывную работу храма, уделить диакону сколько-нибудь времени он не мог. Да и не хотел. И Алексий все понял и, уже проводив батюшку почти до самого дома, отстал и с любовью осенил уходящую вдаль крепкую фигуру крестным знамением.
И только войдя на знакомый двор, отец Василий понял, что все прошло. Что больше ни за что на свете он не позволит втянуть себя ни в одну авантюру, потому что вся его жизнь, весь смысл его существования заключен здесь.
Он вприпрыжку преодолел последние метры, взлетел на крыльцо и толкнул дверь. И, словно отвечая на это его хозяйское движение, изнутри пахнуло блинами.
– Ольга! – крикнул он. – Ты здесь?
И перед ним, как в сказке, немедленно появилась та, ради которой…
– Не кричи, Миша, – улыбнулась ему жена. – Мишка спит.
Он подошел, обнял ее и уткнулся носом в теплую, нежную шею.
* * *
Отец Василий наворачивал блины и слушал. Ему было так хорошо, как не было, пожалуй, никогда.
– Стрелка совсем извелась, – подкинула ему прямо со сковороды очередной блин Олюшка. – Одно то, что соскучилась… Я когда открыла, кинулась лизаться! Всю обслюнявила!
– Бедная кобыла, – засунул в рот блин священник.
– Потом даже в сарай заходить не захотела… Так я ее прямо на улице оставила. Ты ее, кстати, не видел?
– Не-а, – намазал следующий блин сметаной отец Василий.
– Ну, значит, на Студенке со своим другом бродит. Тут у нас жеребец появился…
– Чей?
– Не знаю. Полина говорит, совхозный, а я так думаю, какой там совхозный? Уже и совхозов-то не осталось… Так я что говорю, – спохватилась жена. – Шутка ли сказать, три дня кобыла взаперти провела! Хорошо еще, что ты ей воду оставил.
Священник поперхнулся и положил блин обратно в тарелку.
– Неужели наелся? – удивилась супруга.
Священник метнулся в прихожую, стремительно надел сапоги…
– Куда ты, Миш?
Отец Василий закашлялся и вылетел во двор. Кинулся к цистерне, одним махом преодолел несколько металлических ступенек, обеими руками ухватил запор, сорвал его и откинул крышку.
Внутри было тихо и темно. Глаза еще не привыкли…
– Эй! – крикнул он. – Вы еще здесь?! Изнутри цистерны раздался нестройный то ли стон, то ли плач.
– Господи, прости меня, грешного! – перекрестился священник. – Господи, прости! Не хотел!
– Ольга! – обернулся он. – Какое сегодня число?
– Восьмое, – пожала плечами стоящая на крыльце удивленная вопросом и поведением мужа попадья.
– Мать честная! – схватился за голову отец Василий: эта троица просидела в ледяной цистерне без еды и питья четверо суток!
– Оля! – снова повернулся он. – Быстро звони Скобцову! Скажи, нужно троих бандюг принять, накормить и отогреть!
* * *
Менты приехали быстро – минуты через три. Бандиты настолько промерзли, что были неспособны не только сопротивляться, но даже самостоятельно выбраться наверх, и милиционерам самим пришлось спускаться в цистерну и, надрывая пупки, подсаживать полуторацентнерных Юрка и Игорька на собственных шеях. И, конечно же, на этот раз отвертеться от дачи показаний священнику не удалось.
– Знаете что, ребята, – предложил он молоденьким офицерам. – Давайте, я буду есть и рассказывать, а вы будете есть и закусы… ой! то есть записывать.
Милиционеры переглянулись, но священник смотрел на них с такой мольбой, что они дрогнули.
– А с этими что делать? – спросил офицеров сержант.
– Их тоже можно покормить, – смущаясь, предложила Ольга. – Все же люди…
– Э-э, хозяюшка, не надо, – засмеялись менты. – За ними глаз да глаз нужен! Будьте уверены, там их покормят…
* * *
Весь этот, да и почти весь следующий день священнику пришлось посвятить силовым органам. Правда, и от них какая-никакая, а польза была. По крайней мере, те же гибэдэдэшники сами, безо всякого нажима со стороны властей, достали из траншеи бедный поповский «жигуленок», как могли, используя личные связи, его подшаманили и уже к вечеру загнали во двор отца Василия.
– Принимайте, батюшка! – хлопнул работящую машину по капоту молодой милиционер. – Не как новенькая, но еще послужит.
– Храни тебя господь! – чуть не прослезился отец Василий. Ему самому такой ремонт был пока еще не по карману.
А на следующий день он лично встретился со Скобцовым и еще раз рассказал ему все, что с ним произошло. Но начальник милиции слушал с откровенным недоверием.
– Знаете, батюшка, – сказал он, качая рано поседевшей головой. – Были мы на этой даче. И – никого! Нашли хозяина дачи, он, кстати, сейчас в Москве работает, солидный такой дядька… И оказалось, что никому он свою дачу в аренду не сдавал. Как вы это объясните?
– А что вы у меня спрашиваете? – усмехнулся священник. – Вы у тех орлов, что в цистерне четыре дня просидели, спросите.
– Молчат орлы, – вздохнул Скобцов. – По документам они работники частного охранного предприятия, ни в чем таком не замешаны, я проверял… сюда приехали по служебным делам; я опять-таки проверял – все так и есть…
– И что, вы их отпустите? – похолодел священник.
– Нет, конечно, – снова покачал головой начальник милиции. – Ваши показания у нас есть, и пока мы их досконально не проверим, никто никого не отпустит. Вот только неувязочек слишком уж много выходит.
– Стоп, стоп! – аж привстал отец Василий. – А «Рено»? Тот самый, что вы забрали! Это же улика!
– Да какая это улика! – отмахнулся Скобцов. – Ни одного отпечатка пальцев! Кроме ваших, разумеется… Да и числится он в угоне – поди докажи, что это они его сперли! Скорее уж на вас надо подумать.
