сторону окопа. Собирался ли он стрелять в преследователей? Отдавал ли он себе отчет, что сколько ни стреляй, а спастись все равно не удастся, потому что он один, а преследователей, кем бы они ни были, много, да плюс еще – там же, в окопе, целый взвод солдат, которые, если будет надобность, помогут преследователям? Скорее всего, не отдавал, потому что полоснул длинной очередью в сторону окопа, а затем дал еще одну такую же длинную очередь.
– Не дури! – крикнул из окопа Ольхин. – Бросай оружие! Выходи с поднятыми руками! Ты один, нас много!
– И немцы твои тебе тоже не помогут! – добавил Волошко. – Где они, твои немцы? Далеко они! Были да кончились!
Больше Никита не стрелял. Все-таки он был игроком до самого донышка своего нутра, и сейчас, когда первый приступ испуга миновал, он, лежа за камнями, принялся лихорадочно искать шансы на выигрыш в сложившемся положении. Даже ту ситуацию, в которой он оказался, он воспринимал как некую игру – рискованную, предельно для себя опасную, может быть, даже смертельную, но все равно – игру. Иначе воспринимать мир и себя в мире он просто не мог. Себя не переделаешь.
И вот: он лихорадочно обдумывал ситуацию, надеясь найти какой-то неожиданный спасительный для себя ход – и не находил такого хода. Похоже, его просто не было. Разве что броситься в море, и плыть, плыть, пока тебя не сразит пущенная с берега автоматная очередь. Но разве это был выход? Разве таким ходом можно было выиграть партию?
Никита неожиданно для себя почувствовал, что он улыбается. Сейчас улыбка у него была все той же – широкой, искренней, она просто-таки озаряла его лицо, будто это улыбался не предатель и не убийца, а человек, на совести которого нет ни единого темного пятнышка. И с этой улыбкой он встал из-за камней, отшвырнул автомат и поднял руки.
Ольхин, Волошко и Завьялов, держа оружие на изготовку, подошли к Филиппову, и какое-то время молча смотрели на него. Они смотрели, а он продолжал улыбаться.
– Красиво улыбаешься, Улыбка, – сказал Волошко. – Как младенец. Теперь-то я понимаю, почему тебя так прозвали…
Филиппова обыскали и отвели в окоп. Бойцы, кто с интересом, кто недобро прищурившись, молча смотрели на Никиту.
– Вот, – сказал Ольхин всем сразу и никому в отдельности. – Герой Афанасий Рыбаков. Он же – Никита Филиппов. Он же – гестаповский агент Улыбка.
Ротный и взводный переглянулись и отвернулись. Кто-то из бойцов от души выматерился. Невдалеке, за спиной других бойцов, испуганно и растерянно мигал глазами тот самый солдатик, который предупредил Никиту о ночном разговоре между ротным и взводным. На лице солдатика явно читалось: «Да если бы я знал, что такое дело!..» Впрочем, никто не всматривался в лицо того солдатика…
24
Они встретились в бывшей конспиративной квартире. Пришли все оставшиеся в живых участники подпольной группы «Салгир»: и Ласточка, и Лихой, и Абдулла, и Стратег. Да и как было не прийти? Наконец-то все должно было разъясниться, и должен был прозвучать ответ на самые главные вопросы. Как так случилось, что группа «Салгир» оказалась разгромлена гестаповцами? Кто в том повинен? Найден ли виновный? Есть ли против него доказательства? Сознался ли он?
Ольхин, Завьялов и Волошко тоже были здесь. Это они пригласили подпольщиков на встречу. Нельзя было держать их в неведении, заставлять томиться в ожидании и вынуждать их подозревать друг друга. Это было несправедливо и жестоко, они этого не заслужили.
– Вас, сдается, было четверо? – поинтересовалась Ласточка. – Где же четвертый?
– Его звали Гиви Вашаломидзе, – сказал Ольхин.
– Звали? – растерянно произнесла Ласточка.
– Да, – коротко ответил Ольхин.
– Это значит, что он… – женщина не договорила.
– Да, – еще раз сказал Ольхин.
– Как же это случилось? – печально спросила Ласточка.
– А как это случается на войне? – глянул на нее Ольхин. – Со всеми это случается одинаково.
– В бою, – уточнил Волошко. – С фашистскими диверсантами. Искали вашего предателя, а попутно натолкнулись на диверсантов. И вот…
Подпольщики переглянулись и встали. Вместе с ними встали и смершевцы. Постояли, помолчали.
– Вот и помянули нашего Гиви, – сказал Ольхин. – А теперь будем говорить об Улыбке…
– О чем? – за всех спросил Стратег.
– Не о чем, а о ком, – устало усмехнулся Ольхин. – Об Улыбке. Это – кличка одного мерзавца. Который известен всем вам под прозвищем Бильярдист.
Подпольщики молча переглянулись.
– Вы правильно поняли, – сказал Ольхин. – Вы его знали как Бильярдиста, в гестапо он значился как Улыбка. Он вас и выдал. И еще одну подпольную группу – «Чатыр-Даг». Вот такие дела.
– Это достоверные сведения? – спросила Ласточка.
– Куда уж достовернее, – скривился Ольхин.
– Вот как, – в раздумье вымолвил Стратег. – Бильярдист… Кто же он на самом деле? И как вы его разоблачили? Если, конечно, это не секрет.
– Степан, – глянул Ольхин на Волошко. – Расскажи ты. У тебя это получится лучше.
…После того как Волошко закончил рассказывать, все долго молчали.
– И все равно я не могу понять, – отозвалась наконец Ласточка. – Ведь он же – свой, советский. Хотя и авантюрист, но все равно – русский. Зачем же он так?
– Предательство вообще невозможно понять, – вздохнул Ольхин. – Сколько я с ними ни сталкивался, с разными предателями, шпионами, диверсантами, а все равно – не понимаю! Ну да ладно! – махнул он рукой. – Наше дело – изобличить и поймать предателя. Вот мы изобличили и поймали. А размышлять над их мотивами и копаться в их душах будем потом – когда закончится война.
– И что же нам делать теперь? – спросил Лихой.
– Жить, – сказал Ольхин. – Как полагается честным людям. Воевать. Война-то еще не закончилась.
– В городской милиции требуются толковые люди, – вспомнил Завьялов. – Закаленные, с боевым опытом. А то ведь там сейчас такое горе горькое… – он вспомнил девушку-следователя и невесело усмехнулся. – Я уже говорил о вас с начальником милиции. Сказал, что подошлю ему нескольких серьезных кандидатов на должности милиционеров. Так что вы подумайте. Там – тоже война.
– Мы подумаем, – сказал Лихой, а остальные кивнули.
Когда Ольхин, Завьялов и Волошко вышли из бывшей конспиративной квартиры и уже уселись в свой верный
