— Ты хорошо знаешь отца?
— А чего ж не знать? — несколько смешался Куделькин. — Когда я рос, отец часто приходил. Приносил деньги. Не ругался Потом вместе жили. Когда мать вернулась к отцу.
— Не очень, видать, отец с тобой откровенничал, — пожал Валентин плечами.
И подумал, да и не очень-то пооткровенничаешь с сыном на месте Куделькина-старшего. Рассказать, что ли, сыну, как вышибают по заказу долги с должников? — Или как закатывают в огонь на твоих глазах гроб с живым человеком? Или как в пьяной драке калечат в общем-то случайных, просто не вовремя попавших под руку людей?
Тактический гуманизм.
Впрочем, Куделькин-младший все понял правильно.
— Зачем мне откровения отца? Чему он мог меня научить? Он же в самом себе не разобрался, не смог выбрать правильную дорогу, запутался в трех соснах. Ведь отец в свое время вполне мог пройти в чемпионы. Мог стать чемпионом, как вы. Прямой и нормальный путь. Даже не очень долгий. На дороге, собственно, вы только и стояли, — с обидой ухмыльнулся Куделькин. — Только ведь отец был немного моложе. Рано или поздно он бы вас все равно сделал. А он? «Да Валька!.. Да Кудима!.. Да чемпион!..» И выбрал в итоге не великое государство и звание чемпиона СССР, а нищую Россию и прилавок мясной лавочки, в которой время от времени можно надираться с бывшим чемпионом.
— А почему? Ты думал?
— А все просто, — с пьяной прямотой ответил Куделькин. — Слаб отец оказался. Он боялся делать и говорить то, что думал. А трусов, дядя Валя, нигде не любят. Особенно тайных трусов. Такие трусы, как правило, становятся неудачниками. — Куделькин тяжело поднял на Валентина пьяные невеселые глаза. — Вы ведь тоже из таких, дядя Валя? А? Иначе бы, наверное, не сбежали за кордон… Куда подальше… От сложностей… Сбежать всегда можно. Сложней остаться. Вы вот деду Рогожину сочувствуете, а сочувствовать следует Губанову. Этот крутой дед что делает? А выбивает самостоятельность из хорошего пацана. Сам не привык к самостоятельности и в других этого не терпит. Только я, дядя Валя, так скажу… Вы не обижайтесь. Из пацанов самостоятельности уже не выбить. Такие, как этот Губанов, уже поняли мир. Свастика — это так… Всего лишь знак неприятия. Знак отталкивания. Ничего больше. На этих пацанах будущее стоит. Они не просят милотостыню, а занимаются. В России таких пацанов много. Россия страна большая. Такая большая, что никто ее не развалит окончательно. Ни крутой дед Рогожин, ни Китай, ни Америка. Россия и в руинах выше какой- то там вашей сраной Франции. Ни гунн с Востока ее не развалит, ни германец с Запада. Ни сраная тупая Америка ее не развалит, ни сраная умная Япония. И знаете, что главное в России сейчас?
— Ну?
— Да этот пацан Губанов. Именно он. Не крутой дед Рогожин, отстаивающий свои закаменевшие идеалы, и не хилый пацан, что ищет замусоленные окурки в уличных урнах, а именно самостоятельно размышляющий пацан Губанов Он ведь даже свастику рисует не просто так. Даже в свастике пацан Губанов видит особый смысл. Этот паренек, дядя Валя, с детства привыкает к самостоятельности. Если ему правильно все растолковать, а мы растолкуем, он поймет. У него есть голова и руки. Он уже сейчас знает, что завтра именно ему придется заниматься настоящим делом. Он не хочет и не будет жить так, как его крутой, но нищий сосед, и он не хочет ковыряться в мусорных урнах, как тот жалкий попрошайка. Крутой дед Рогожин всю жизнь прожил в социалистическом коммунальном клоповнике. Для него отдельная квартира всегда казалась почти необъяснимым чудом. Он считал и считает, что жизнь только такой и может быть. А пацан Губанов не желает никаких чудес Он не верит ни в какие чудеса. Он просто хочет конкретную отдельную квартиру и все прочее. Как данность.
— Данность надо заработать.
— А он заработает. Крутой дед Рогожин за семьдесят с лишним лет ничего не заработал, а пацан Губанов заработает. Задачи нынче изменились, дядя Валя. И игроки нынче не те. Самостоятельные нынче игроки. Крутой дед Рогожин пенсию месяцами не может получить, а пацан Губанов не станет ждать пенсию. Он сам заработает на старость. Он уже сейчас понимает, что все следует взять в свои руки. Собрать вместе думающих, как он. Создать мощный железный кулак. Железным кулаком, дядя Валя, можно запросто расколотить всю грязную заразную посуду прошлого. И заставить людей работать. Каждого заставить работать. На самих себя. Обеспечить всех отдельными квартирами, оторвать от коммуналок и безразличия. Если человек живет в отдельной квартире и имеет нормальную работу, дядя Валя, он не будет шляться по улицам и с ненавистью поглядывать на соседей. Людям нужно дать то, что они хотят. Работу. Квартиру. Машину. Оружие. Да, да, и оружие. Никто не полезет в чужую квартиру, никто не нападет на человека в темном переулке, если будет знать, что за поясом любого прохожего может оказаться пистолет. А может, и гранатомет в кладовой хранится, — ухмыльнулся Куделькин. — От таких пацанов, как Губанов, во многом зависит, жить нам завтра в нормальном мире или снова жить в жопе. Ну, а когда, дядя Валя, такой первичный железный кулак будет создан, вот тогда можно будет переходить к глобальным задачам. Огородить на хер все границы. Чтобы ни одна мышь к нам не прошмыгнула. Ни кавказская, ни китайская. Кавказ вообще огородить бетонной стеной, обнести ее колючкой и бросать туда за стену побольше оружия. Пусть сами разбираются, где лучше и с кем лучше. Всякие умные мозги из страны не выпускать, а, наоборот, прикармливать чужие. А если кто-то ну прямо не может жить, скажем, без какой-нибудь там Канады или Германии, хер с ними, пусть сваливают Но таких лишать языка! Какого хрена они будут вывозить беспошлинно наше главное достояние? — в уголках губ Куделькина-младшего выступила легкая пена. — Я ведь тоже учился, дядя Валя. Я знаю, что язык наше главное достояние. Не нефть, не газ, не всякие там ресурсы, это само собой, а именно язык. Выбросили же французы из своего языка все ненужные им американизмы. А? Не будете спорить? Вот и хорошо. И французы от этого хуже жить не стали. И не говорите мне, дядя Валя, про железный занавес. В новых условиях не будет никакого занавеса. Ни железного, ни шелкового, ни золотого. Большой капитал в принципе разрушает границы. Перед большим капиталом все границы прозрачны. Главное в людях. Как будут люди думать. Готовы они, например, честно служить в своей собственной крепкой армии или они, как сейчас, будут с самого детства готовиться в дезертиры? Это же просто, дядя Валя. Это все лежит на поверхности. Только таким образом, силой, можно решить все проблемы и зажить, наконец, действительно нормальной приличной жизнью. А всякие там бомжи, отребье, дезертиры, мелкая братва, шлюхи, криминальные авторитеты, гуманные воры- чиновники, вся эта грязная тупая масса, дядя Валя, которая пьет, ворует и плодит нищету и преступность, она свалится с общества сама собой, как сваливается грязь с золотой статуи.
Где-то я это слышал, усмехнулся про себя Валентин. Вид пьяного Куделькина был ему неприятен. Ну да, вспомнил он, Куделькин-младший всего лишь, правда, по-своему повторяет тезисы большого либерал-демократа.
— Ладно, дядя Валя, — сказал Куделькин, поднимаясь. — Наверное, вам не понравилось то, что я вам сказал. Но дело, как ни крути, обстоит именно так. Нам из России виднее, как все происходит на самом деле, — зло, даже агрессивно подчеркнул он. — И мне, как более молодому, как человеку нашего времени, виднее, чем вам или отцу. Отец что? Он прикопил себе деньжат и сидит сейчас в своей лавке, как в дешевом раю. Отцу абсолютно наплевать, что там будет после него, лишь бы день прожить, а вот мне не наплевать. Мне совсем не наплевать. Мне жить после отца. Активно жить. Вот почему я так активно во всем участвую.
Куделькин тряхнул головой, как бы отгоняя внезапные мысли.
— Ладно. Ложитесь спать, дядя Валя. Поздно уже.Телефон я отключил, мешать не будет. Я сейчас на минуту поднимусь наверх в квартиру крутого деда Рогожина. Крутой-то он крутой, а вот, уезжая, ключи всегда оставляет мне. Не без этого. Знает, гусь, кому оставлять ключи. Не тете Мане и не дяде Саше. Знает, что мне оставить надежнее. Газ там, краны… А то, не дай Бог, воры… Ну, и все такое прочее. Я сейчас поднимусь на минутку.
