Брошенный муж Ксении Урвачевой уехал поближе к эпицентру событий, в Подмосковье, и неожиданно разбогател там, употребив довольно бойкий талант на описание самых низменных человеческих инстинктов. Из-под его неутомимого пера ежегодно теперь выскакивали по три-четыре детектива, где каждая страница была обильно полита кровью, где в начале сюжета всячески попиралось “добро”, но зато к концу произведений “добро”, совершив жесточайшее, но праведное мщение, торжествовало. По количеству трупов детективы эти смахивали на братские могилы… Частенько Ксения видела его выступающим перед телекамерами, а однажды, на встрече с читателями “Огонька”, он буквально проговорился, заявив, что, дескать, “каждый настоящий писатель, макая перо в чернильницу, должен знать, что там не чернила, а кровь…”
Разбогатевший и прославившийся муж вздумал вернуть бывшую жену. Как-то вечером он явился с белыми голландскими розами и подписанным трехтомником в целлофановой обертке, встал на пороге, подчеркнуто скромно потупясь — вот, мол, тот, кого ты когда-то столь опрометчиво называла бездарем и графоманом, а оно вон как на поверку обернулось…
Ксения, едва взглянув на него, мгновенно раскусила всю эту тщеславную и самолюбивую затею. Он не успел и слова промолвить, как цветы были ловко выхвачены у него из рук, далее последовали энергичные пинки, вытеснившие знаменитость на лестничную площадку, а после увесистый дарственный трехтомник брякнул ему по затылку.
В данном случае Ксения поступила так, как велела ей натура, неспособная пойти на унизительный компромисс. Хотя к моменту появления бывшего и ныне процветающего супруга она порядочно обносилась, и ей все труднее становилось свою нищету выдавать за нарочитую небрежность и оригинальность. А мысли между тем метались самые отчаянные и горестные: мол, милая, впору тебе на панель… Вот тут-то, в самую критическую минуту судьба ее неожиданно переменилась. Объявился брат Сергей, который когда-то, вернувшись из армии, жил с полгода в ее квартире, затем занялся какими-то коммерческими делами и надолго пропал в неведомых пространствах. Изредка за все это время они виделись урывками, на ходу, перебрасывались двумя-тремя дежурными фразами и снова разбегались. Иногда Сергей, загадочно улыбаясь, подбрасывал ей сотню-другую долларов… Ксения догадывалась, что дела брата темны и страшноваты, но, испытывая безудержную тягу к личной свободе, не посягала и на свободу других, а потому не вникала в эти чужие дела. По городу гуляли смутные слухи, и мелькала в этих слухах фамилия брата, соседи опасливо покашивались на Ксению, но легкомысленная Ксюша данным слухам не придавала большого значения.
Итак, брат явился в самую критическую минуту и предложил ей выгоднейший контракт — нужно было влюбить в себя какого-то богатого прохиндея-американца и поехать с ним в Америку, где, подучившись языку, вести затем неусыпный контроль за делами нового супруга.
— Ксюша?
— Галчонок, солнышко мое! Привет, привет, привет! — Урвачева бросилась к подруге, трижды расцеловала в холодные щеки, отступила на шаг и быстро оглядела ее с ног до головы. — Боже мой, все такая же! Как будто и не расставались, честное слово… Ну как ты тут?
— Я по-прежнему… Ты-то как? — Галина тоже цепко оглядела на диво похорошевшую Урвачеву, и в сердце ее неприятно шевельнулась заноза зависти. — Расцвела на иностранных харчах. Загорелая, надо же… А мы тут, в Черногорске…
— Давай, Галка, в машину. По пути поговорим, а то ветер этот… — Ксения поежилась и запахнула серебристую норковую шубку. — Заходи с той стороны…
Верещагина покорно обошла машину, постучала каблучками о порог, сбивая мокрый снег и грязь. Уселась на кожаное сиденье.
Мягко щелкнула дверь, тихо замурлыкала музыка. Машина невесомо тронулась с места. Вскоре выехали на Загородное шоссе. Ксения прибавила газу, опасно подрезав “Скорую помощь”, стремительно выскочила в крайний левый ряд и — понеслась вон из Черногорска.
— А где твой американский муж? — спросила Галина.
— Торчит в своем Нью-Джерси, как гвоздь в доске, — весело отозвалась Ксения. — А я — в отпуске… От козла этого… Надоел мне хуже горькой редьки, собака такая… Как только он мне денег на личный счет перевел, так я вскорости и укатила от него. Расцеловала, правда… Звонит каждые полчаса, ревнует и рыдает…
— Так ты его, что, бросила?
— Если честно… Вообще-то — да… Ну его к бесу!
— А… как Америка?
— Да что Америка… Тот же совок. Посытнее и почище. Да и то — где и как — вопрос! Ну, получила я стараниями и связями адвокатов супруга спешным порядком эту грин-кард, то бишь вид на жительство, а толку? Кусок пластика, за который только всякая нищета и перекати-поле убиваются… И у кого в башке вместо мыслей — образ купюры достоинством от доллара до сотни… Скучно там, Галя, скучно до одури! И все на одном зациклено — на этом самом долларе… Нельзя там русскому человеку жить. Подработать, скрипя зубами — да, но жить… Упаси Господь! Три месяца от силы — и домой, домой, домой… А я полгода, как на зоне оттянула. Стоит это денег? Еще каких! Сейчас дом мой увидишь, в обморок только не падай…
— Что, как у этих… Новых русских? — дрогнувшим голосом спросила Галина.
— Увидишь…
Машина пролетела по Загородному шоссе мимо поселка Филино, а впереди видны уже были тесно столпившиеся на пригорке терракотовые особняки, отгороженные от остального мира высокими кирпичными заборами, увенчанными коваными пиками и телекамерами.
У одного из таких особняков — крытого бежевой черепицей трехэтажного строения с полукруглыми арочными окнами, Ксения Урвачева остановилась, нажала на кнопку пульта, укрепленного рядом с зеркальцем заднего обзора. Медленно распахнулись ворота, и они въехали во двор, мощенный фигурной плиткой.
Створки ворот неторопливо захлопнулись вслед за вкатившейся в поместье машиной.
“Все нормально, все в порядке вещей, — подавленно думала Галина, поднимаясь по лестнице на высокое крыльцо. — Боже мой, даже ступеньки мраморные!..”
— Это черный ход, но так удобнее, — пояснила Урвачева, отпирая дверь и пропуская подругу вперед.
Они вошли в просторную прихожую, и тут же хлынул мягкий свет из невидимых светильников, отразившись в зеркальных шкафах.
— Ну, ты живешь! — выдохнула Галина, растерянно оглядываясь по сторонам.
— Проходи в холл, Галка, — скидывая шубку, пригласила Ксения. — Переобуйся, вот тебе туфельки. А то там ковры на всех полах, замаешься пылесосить. Домработницу я еще нанять не успела… Как думаешь, сотни за две-три можно нанять? Я еще толком здесь не осмотрелась, честно сказать; неполный месяц назад этот риэл-эстэйт прикупила…
— За три сотни? — призадумалась Верещагина. — Маловато, но, думаю, за пятьсот вполне можно подрядить какую-нибудь аккуратную старушенцию из местных.
— Не может быть! За пятьсот? — удивилась Урвачева и тотчас рассмеялась, догадавшись. — Да нет, я же в долларах считаю, не в рублях. Проходи…
Они вошли в огромный холл, чье пространство перегораживалось раздвижной стенкой на две части — столовую и каминную, затем спустились вниз, осмотрели комнату отдыха, спортивный зал с тренажерами, ванную и расположенную рядом сауну. Здесь же мельком заглянули в запасную спальню и снова вышли наверх, прошли знакомый уже холл, стали подниматься на верхний этаж, где Галине были продемонстрированы два оснащенных компьютерами кабинета с кожаной мебелью и просторные уютные спальни. Здесь же располагались две ванных комнаты-джакузи с выложенных бирюзовой плиткой полами и зеркальными потолками.
Данный осмотр сопровождался восхищенными ахами и охами, всплескиваниями в ладони и восторгами Галины Верещагиной, не вполне, впрочем, искренними. Настроение ее по мере ознакомления с домом катастрофически портилось и ухудшалось.
— Туалеты и биде на каждом этаже, — добивала ее ничего не подозревающая Урвачева. — Есть еще мансарда, но лень туда подниматься, полуподвал с биллиардной и баром, но лень туда спускаться…
“За что, за что этой сучке такое счастье? — сокрушалась про себя Галина Верещагина, через силу улыбаясь и кивая подруге головой. — За какие такие подвиги и заслуги?”
— Великолепный дом! — похвалила она. — Ты, Ксюша, заслужила… После стольких мытарств…
— Да какие там мытарства, Галочка, — махнула рукой Ксения. — Просто дурам везет…
— Ну, не скажи. Не скажи, — фальшиво возразила Галина, внутренне совершенно согласившись с последними словами подруги. — Дур-то много, а не все живут в таких хоромах. Условия существования совершенно разные…
— Да просто я нестарая, неглупая, а главное, красивая дура! — рассмеялась Ксюша и встряхнула густыми золотистыми волосами. — Ох как вспомню этого Джоджа… Он, скотина такая, лезет, домогается, а как мужик — ноль, елозит только зря…
