– Иваныч! – помолчав, проговорил вдруг Моисей. – Может, я того… сгоняю на полустанке за пивом?
– Сдурел? – укоризненно посмотрел на него почтенный Иван Иванович. – Это тебе не пассажирский поезд. Ты бы еще вагон-ресторан спросил. На полустанках не останавливаемся, а если когда и стоим, выходить на перрон строго воспрещается. Инструкция такая, система, – говорил Иван Иванович, которому, кажется, очень нравилось, объясняя сложности милицейской службы, произносить такие слова, как «инструкция» и «система». – Структура, – сказал еще Иван Иванович, – милицейских органов – это да-а…
Протянув последнее слово, Иван Иванович замолчал, не зная, о чем говорить дальше. На молодого Моисея такие слова, как «структура» и «система», произвели гнетущее впечатление.
– Так нам что? – горестно осведомился он. – Всю ночь тут припухать?
– Ага, – кивнул Иван Иванович.
– И даже пиво нельзя?
– Нельзя, – строго проговорил Иван Иванович. – И спать нельзя.
– А если я прикорну, а ты подежуришь?..
– По инструкции не положено, – сказал Иван Иванович, покосившись на неподвижного и безмолвного Щукина. – Мы должны вести постоянное наблюдение за конвоируемым.
– По инструкции, – выговорил ненавистное слово Моисей, – нас давно сменить бы должны. А мы здесь припухаем без всякой инструкции.
– Нельзя так говорить! – повысил голос Иван Иванович. – Милицейская структура в системе государства переживает не лучшие времена. Но последнее время вся направленность государственной политики нацелена именно на улучшение вы… вы… вышеозначенной структуры… – Иван Иванович закатил глаза к потолку, словно вспоминая что-то, напрягся и выговорил: – Такая вот тенденция!
От последнего слова Моисею стало совсем нехорошо. Он потупился, некоторое время рассматривал носки своих форменных ботинок, потом предложил:
– Может, в картишки?
– Играли уже, – не таким голосом, каким он выдавал сложные слова, а вполне человеческим ответил Иван Иванович.
– В шашки?
– Неохота.
– А может быть, в шахматы?
– В шахматы я не умею, – сказал Иван Иванович.
Моисей обреченно замолчал.
– Тогда я выйду покурю, – предложил он.
– Не положено, – и на это сказал Иван Иванович. – Кури здесь. Кстати, и мне дай сигареточку.
Они вдвоем задымили. Щукин сглотнул горькую слюну и отвернулся к стене.
Минут пять в купе не слышно было разговоров. Потом Моисей снова начал нудеть, тоскливо сминая в пальцах сигаретный окурок.
– Спать хочется, – говорил он, – прямо ужас какой-то. Нам всю ночь не спать придется?
– Такова служба, – степенно ответил Иван Иванович.
– Давай, может быть, в подкидного?
– Надоело.
Моисей замолчал. Густая, как табачный дым, скука клубилась вокруг него. Он вроде бы даже физически ощущал ее, как ощущают неприятный запах изо рта собеседника.
– Спать хочется, – проговорил он и, обернувшись, посмотрел на Николая. Тот молча лежал, отвернувшись к стене. – Ему можно, – неприязненно выговорил Моисей, – а нам нет. Почему так? Это же мы его охраняем, а не наоборот. Он делает что хочет, а мы, как гаврики, сидим и даже вздремнуть нет никакой возможности.
Иван Иванович не отвечал Моисею, и тот через какое-то время стал разговаривать сам с собой.
– Конечно, ему сидеть, а нам до Москвы только доехать и обратно. С другой стороны – еще неизвестно, что лучше, а что хуже. Вот ему каждый день и жилплощадь бесплатная, и горячая пища. А я уже второй день горячей пищи не видел. И с жилплощадью у меня проблемы. Тесть, старый козел, не хочет квартиру разменивать, так я с Ленкой на съемной квартире это самое… ютюсь… ющусь… Понятно, короче. Нет, а если с другой точки зрения посмотреть, так у меня отпуск бывает, мне отпускные платят, правда, маленькие… Хотя какие-никакие, а деньги. Ленке можно обновки купить, да тесть – старый козел – просил взаймы. Опять, гад, не отдаст…
Иван Иванович достал из кармана горсть грецких орехов и начал есть их, с шумом разгрызая крепкую скорлупу и бросая огрызки прямо на пол. Щукина, который стал уже задремывать, разбудил этот хруст. Моисей тоже зыркнул на Ивана Ивановича, потом замолчал и начал смотреть на него пристально, словно ожидая, что тот угостит его орешком. Но Иван Иванович молча щелкал один орех за другим.
Какие-то мысли забродили в голове Щукина. Он вдруг ощутил что-то похожее на вдохновение и подумал, что давно уже не чувствовал ничего, кроме тупой апатии и полного безразличия к себе.
Впрочем, почему безразличия?
Ведь он не пропускал мимо ушей ни одного неосторожно сказанного слова своего следователя. Другой кто на месте Николая, может быть, и прослушал бы что-то важное, но Николай-то уловил какие-то крупицы правды в речи мента, обращенной к нему, и по старой тюремной привычке отсеял их от привычной, вязнущей в ушах лжи.
– Дай орешек, – не выдержав, попросил Моисей у Ивана Ивановича.
– Последний, – сказал Иван Иванович.
Моисей замолчал.
Иван Иванович опустил руку в карман и достал еще один орешек. Разгрыз его, плюнул скорлупку на пол и снова полез в карман. Извлек еще один орешек и так же ловко разгрыз и его. Потом достал еще один.
– Ты же говорил – последний?! – возмутился наконец Моисей.
Иван Иванович удивленно посмотрел на орешек в своей руке.
– Последний, – подтвердил он. – И как он у меня в кармане завалялся?
Съев и этот орешек, Иван Иванович снова опустил руку в карман. И достал сигареты.
Моисей шумно выдохнул.
– Чего ты? – покосился на него Иван Иванович.
– Скучно, – отвечал Моисей. – Одуреть можно от скуки. И главное – спать хочу, а глаза закрою, и все плывет. Тошнит и спать не хочется.
– Это от переутомления, – авторитетно заявил Иван Иванович. – У меня тоже такое бывает.
– Слушай, – взмолился Моисей. – Сделай ты что-нибудь! Ты же это – опытнее меня, придумай, как хоть немного развлечься!
Иван Иванович закурил и выпустил струю дыма с таким видом, будто готов был прямо сейчас изречь пророчество, способное изменить ход истории. Моисей во все глаза смотрел на него.
– Ладно, – сказал Иван Иванович и, покосившись на Щукина, полез в карман своей форменной куртки, висевшей на полке рядом с ним.
Щукин открыл глаза.
– Вот, – сказал Иван Иванович, и Николай услышал восторженный голос Моисея:
– Водка!
– А ты думал, – прогудел Иван Иванович. – Первое средство от скуки. Хотел на ночь оставить, да смотрю, ты совсем измучился.
– Молодец… – сказал Моисей. – Я и правда совсем измучился. А закусывать чем? Не скорлупой же от твоих орехов.
«Скорлупа, – стукнуло в голове у Щукина. – Скорлупа ореха…»
Перед глазами его мелькнули солнечные летние вольные дни – широкий базар, многолюдная толпа и Вячик, старинный приятель Щукина, последние годы своей длинной жизни промышлявший на базаре игрой в скорлупку, – Вячик, научивший Щукина всем нехитрым премудростям этой игры.
«А что? – подумал вдруг Щукин. – Чем черт не шутит. Дай-ка попробую…»
Это был момент истины.
* * *
– Мужики! – рывком поднявшись, проговорил Щукин. – Дайте водяры стакан.
Моисей и Иван Иванович ошеломленно молчали.
– Вот это да! – первым опомнился Моисей. – Молчал, молчал всю дорогу, а теперь заговорил!
– Я ведь ее очень долго не попробую, – постаравшись придать своему голосу жалобные интонации, сказал еще Щукин.
Моисей и Иван Иванович переглянулись.
– Нам и самим мало, – сказал Моисей, а Иван Иванович строго посмотрел на Николая и добавил:
– С конвоируемыми воспрещается разговаривать. Тем более – водку пить.
– Водку пить вообще нельзя, – сказал Щукин. – В смысле, на работе. Тем более – на вашей.
– Ты чего это? – возмутился Моисей. – Накапать хочешь?
– Нет, – проговорил Щукин. – Ни в коем случае. Лучше вы мне накапайте стакан. Или полстакана.
Моисей посмотрел на Ивана Ивановича и пару раз хлопнул белесыми ресницами.
– Может, и правда дать ему немного? – неуверенно предложил он.
– Ни за что на свете, – твердо произнес Иван Иванович.
– Да он же ее сколько лет не увидит, – сказал Моисей. – Эй ты, – обратился он к Щукину. – Сколько тебе дали-то?
Щукин не успел ответить.
– Его еще не судили, – сказал за него Иван Иванович. – Везут на следствие.
– Вот видите, – тут же подхватил Николай. – А по закону, пока я не осужден, я считаюсь только подозреваемым. Может быть, я вообще невиновный? Как вы мне в глаза посмотрите, когда через год встретите на улице?
– Угрожает, – произнес Моисей, глядя на Ивана Ивановича. – Обещает встретить, как выйдет…
– Нисколько я не угрожаю, – поторопился Николай. – По-человечески прошу – дайте стакан водяры. Это ведь немного. Вы завтра гулять будете по улицам, хоть сотню бутылок сможете купить на свои бабки, а я в камере пухнуть буду… Ну дайте, – проныл Щукин. – Чтобы хоть вкус ее не забыть.
