Елизавета подскочила, схватила ее на руки и отбежала подальше от развалин. Она посадила девочку на бочку, стала лихорадочно ощупывать, осматривать, попутно гладя по головке и говоря ласковые слова. Крошка размазывала слезы кулачками, звала маму.
Люди обступили их. Это действительно было невероятно.
У каждой девочки имелась своя спальня. Комната Зои находилась с краю. Осколки сюда не долетели. Часть стены устояла, а сверху ее накрыла рухнувшая плита перекрытия. Девочка потеряла сознание и всю ночь пролежала без чувств на своей искореженной кроватке. Дым от пожара поднимался вверх. Плиты защитили малютку от запаха гари. Она не пострадала и, видимо, только недавно пришла в себя.
Елизавета закутывала ребенка в какие-то тряпки, ругалась с командиром спасателей, ни в какую не хотела отдавать Зою обезумевшим родственницам. Может, потом, когда-нибудь, но не сейчас. Она способна успокоить ребенка, одеть, накормить и обеспечить ему приличное существование. Ведь девочка росла у нее на глазах, они знают друг друга. И вообще Елизавета по профессии медик!
Командир в итоге махнул рукой. Мол, делай что хочешь. Пристраивать сирот в мою компетенцию не входит. Девочку унесли в дом, а части тел ее родных стали загружать в подъехавший фургон для отправки в морг, расположенный в Мазино.
Это был тяжелый день. Глава местной администрации, черный от усталости, бродил по поселку в сопровождении представителей армии ДНР, разговаривал с местными жителями. Они единодушно утверждали, что снаряды и мины летели с запада, откуда же еще?
Но зачем? У любого обстрела, даже самого жестокого и циничного, должен быть смысл. Ради чего уничтожать мирных жителей? Чтобы еще больше разозлить выживших?
Самые догадливые вздыхали. Дескать, политика, мать ее! Провокация с целью запустить очередной виток лживой пропаганды. Ополченцы обстреляли свою территорию! Украинцам только повод нужен, чтобы двинуть вперед огромную, вооруженную до зубов махину, зависшую на западных рубежах мятежных республик. Сколько можно ей впустую жрать хлеб и переводить казенный бензин?
Составлялись списки погибших и раненых, описывался ущерб с точностью плюс-минус километр, раздавались пустопорожние обещания похоронить за казенный счет, возместить убытки.
Старший лейтенант Ткач в мрачнейшем расположении духа бродил по селу, здоровался со знакомыми, выслушивал их печальные истории. Люди спрашивали у него совета. Что делать, как дальше жить? Когда все это кончится? Он сокрушенно вздыхал, отговаривался. Дескать, я советы не даю, потому что самому нужны.
Вторую половину дня Илья провел дома. Елизавета уложила девочку, немного посидела с ней и вышла в зал, где в подавленном расположении духа сидела семья.
Илья опять затянул надоевшую песню о переезде в какой-нибудь спокойный уголок земного шара.
Родители отнекивались. Во-первых, им на старости лет не нужна лишняя головная боль, а любой переезд чреват ею. Да и сыну ни к чему навешивать на себя дополнительную заботу. Проживут, ничего им не сделается. Ведь сам говорил: больше бомбить не будут. Разовая акция.
– Не должны, – сказал Илья и пожал плечами. – Да вот только каратели в последнее время стали какими-то непредсказуемыми. Один черт знает, что им в головы взбредет… Ладно, – скрепя сердце согласился Илья. – Живите, но обязательно приспособьте подпол в качестве бомбоубежища и при первых же подозрительных звуках прячьтесь туда.
– Это можно, сынок, – согласился Владимир Иванович. – Подпол у нас глубокий, знатный. Завтра же начну приводить его в порядок. Пусть соленья подвинутся.
– Никуда мы не уедем отсюда, Илюша, – грустно глядя ему в глаза, сказала Елизавета. – Мы народ, а не население. Если все отсюда рванут, то кого вы будете защищать? Пустые жилища и подвалы с прошлогодними огурцами?
Брат посмотрел на нее с печальной иронией. Елизавету иногда заносило в ненужный пафос. Семье Скобарей ведь тоже предлагали уехать в Россию. Отказались, и вот что из этого вышло. Могли бы жить сейчас. Карина не лежала бы в морге раздавленной тряпочной куклой, а радовалась бы жизни, готовилась бы к поступлению во второй класс.
Мама стала кормить сына обедом. Он что-то глотал, не чувствуя вкуса. Все сидели нахохленные, злые. По такому случаю Владимир Иванович достал из заначки увесистую емкость с самогоном, вопросительно глянул на присутствующих. Выпили все, включая Елизавету, озабоченную своей самопровозглашенной ролью опекунши.
Даже Илья. Кому вредили сто граммов за рулем? Дорожная инспекция канула в Лету, нынче трезвым никто и не ездит.
К восьми часам вечера он засобирался.
– Хорошо с вами, родные мои, но пора на службу. Карабас ждет.
Илья обнялся со всеми, снова были слезы, долгое прощание. Отец улыбался, а у самого глаза были красные.
– Ладно, сынок, езжай с богом. Не думай про нас, все будет хорошо. До конца жизни доживем, а дальше и не надо.
Он выезжал из села мрачный, подавленный, весь исполненный тяжелыми предчувствиями. Что-то не так было с этой войной. Вроде бы с весны ее не было, но и мир не приходил. Люди жили так, словно этот день – последний. Никто не знал, чем он кончится и что будет дальше.
Где-то в Минске, Брюсселе, Москве политики оптимистично заявляли, что все позади, наступает долгожданная эра мирного урегулирования. Но продолжали гибнуть люди, не унимались обстрелы. На всем протяжении линии фронта то там, то здесь вспыхивали мелкие стычки и даже серьезные бои. Чья-то незримая рука дирижировала событиями на востоке Украины и не давала противоборствующим сторонам расслабиться.
Проезжая часть была уже почти расчищена. Автотранспорт на дороге присутствовал, но большинство машин, доезжая до развилки, сворачивало влево – на Мазино. В сторону Краснодола почти никто не ехал.
Проскочив полверсты от развилки, Илья обнаружил, что ни впереди, ни сзади никого нет. Он пребывал на дороге в гордом одиночестве. В принципе, ему было без разницы. Самогон выветрился, он у отца был хороший, без дури и сивухи.
Ткач настороженно поглядывал по сторонам. За окном «УАЗа» пробегали поля, перелески. Мелькнуло озеро, по которому скользили блики от заходящего солнца. Памятуя об утренних событиях, он внимательно смотрел на дорогу перед капотом. Если обстреляли, могут и управляемый фугас зарыть на обочине, и мину установить в качестве сюрприза.
Илья проехал семь километров и остановился в низине, заросшей крупным кустарником. В открытое окно проникал неприятный запах аммиачных испарений. Неподалеку было болото.
Старший лейтенант закурил, задумался, машинально вскинул руку с часами. Он же никуда не торопится, да? У него законный выходной? Разведчик не боится идти на дело в одиночку? Нет, конечно. Трус не играет в хоккей и не прячется в шкафу при появлении мужа.
Илья быстро сориентировался. Справа, если выбраться из низины, будет поле, расчерченное оврагами. На нем трава по пояс, а кое-где и по грудь. За полем – осинник, из которого кто-то стрелял по «УАЗу». Дорога уходит направо, огибает осинник и уносится по сельской идиллии к Краснодолу.
Ткач включил первую передачу и съехал с обочины. Ветки кустарника сомкнулись за задним бампером, качественно «тюнингованным» пулями.
Он проверил: все при себе, нож в чехле, «ПМ» в кобуре. Автомат тоже не будет лишним.
Дорога была пустынна. Илья перебежал ее, вскарабкался на небольшой обрыв и залег на краю поля. В осиннике, расположенном в четырехстах метрах, признаков засады не наблюдалось.
Острый запах полевых трав раздражал ноздри. В мутнеющем небе носились друг за дружкой стрижи. Выше их барражировала по кругу хищная птица, высматривала добычу. Этакий природный беспилотник с зорким глазом.
Илье нестерпимо захотелось разуться, расслабиться хоть на пару минут, слиться с природой. Нет, не сегодня. Может, и зря он это затеял.
«Партизаны», сидевшие утром в осиннике, не обязаны это делать весь день. Но он должен был проверить.
Ткач отмерил на корточках метров тридцать, спустился в лощину, сделал еще шагов семьдесят по пади, увертываясь от корней, плетущихся по глине.
Этой тропой часто пользовались люди, ходили туда и обратно. На ней отпечатались следы от кроссовок сорок первого и сорок второго размеров.
Лощина сворачивала параллельно осиннику. Ткач вылез из нее, снова погрузился в душистое разнотравье. Он полз по-пластунски, спустился в параллельный овраг, и тот вывел Илью к лесу. Теперь разведчик двигался на цыпочках, по-гусиному, тщательно предугадывая последствия неверного шага. В лесу еще перекликались птицы, прыгали с ветки на ветку.
Старший лейтенант шел как опытный следопыт. Он подолгу замирал за стволами деревьев, вслушивался, держался подальше от сушняка, заблаговременно обходил залежи бурелома. Лесополоса оказалась неглубокой, метров сто в поперечнике.
Ткач услышал отдаленные голоса и присел. Есть контакт! Не ушли!
