— Ну, кто еще? — улыбалась Ольга.
Орава отступила молча, унося с собой Димку. Ольга знала, теперь этому пацану недолго жить в главарях. Побитого не за что уважать. Он не сумел победить и отстоять честь кодлы перед бабой. Такое посчитают стыдным даже совсем зеленые пацаны поселка, а взрослые вовсе засмеют.
— Погоди, стерва, мы еще с тобой встретимся! — выдавил сквозь зубы Димка.
Воронцова хорошо знала отца парня — председателя рыбкоопа, который был дружен со всем районным руководством. Димка был единственным сыном в семье и, зная о связях отца, держался нагло со всеми окружающими с самого детсада. Ему все сходило с рук и прощалось. Парень знал, что отец вступится за него и все уладит, а потому вел себя вызывающе. Загодя прибирал к рукам поселок, накапливал свой авторитет. И вдруг прокол на глазах у всех! Димку побила баба! Сбросила в реку за уши! Ну, уж этого он никак не мог ей простить. Он, как и все поселковые, ненавидел инспекторов рыбоохраны, а Ольгу — особенно.
С того дня в ее окна постоянно летели камни, разбивая вдрызг стекло. Ольге ни разу не удалось поймать Димку или кого-то из его компании. А коли так, стеклил Гошка окна молча. Однажды он решил приловить хулиганов и засел в кустах, выжидая.
К вечеру, когда пацаны увидели, что лодки нет на месте, а значит, инспекторы смотались на реку, подошли поближе к дому, набрали на берегу полные карманы камней. И только размахнулся первый, тут же получил оглушительную оплеуху. Над его башкой неожиданно прогремело:
— В параше утоплю отморозка! — схватил Гошка обоих пацанов за загривки, стукнул их лбами и, тряхнув, пообещал повесить на одном суку.
Поселенец закрыл их в кладовке дома. Он ждал, когда мальчишек хватятся и начнут искать. Ждать Гоша не любил и, сам не выдержав, позвонил Димкиному отцу. Тот, когда понял, с кем говорит, презрительно бросил трубку, предупредив:
— Если с головы сына хоть волос упадет, с тебя слетит голова! Отпускай немедля, либо сам вылетишь из поселка!
— Поцелуешь меня в задницу! — ответил поселенец, но председатель рыбкоопа уже повесил трубку и не услышал Гошкиной насмешки.
До самого утра продержал поселенец пацанов в темной и тесной кладовке. Не отпускал, ждал, когда придут за ребятами родители.
Ждал и отец Димки. Он был уверен, что его сына поселенец отпустит. Ведь тот прекрасно должен был понимать, на кого наехал. Связи и знакомства председателя рыбкоопа были известны всем. Любой, кто бы ни попер против него, будет смят в лепешку. «Корнеев — поселенец! — размышлял председатель. — Ему плевать на должности и связи. Он в зоне сидел! Кто мы для него? Убьет сына в ярости, и что с него возьмешь? Дадут еще срок, ему едино, что тюрьма, что поселок. Такой, как Гоша, убьет и не высморкается. А кто мне сына вернет? Докажи потом, что ждал, когда поселенец образумится. Никто не поверит. Любой на моем месте бегом побежал бы спасать мальчишку!».
Человек быстро оделся и, не глядя на позднее время и кромешную тьму на улицах, заспешил на выручку сына.
Он не хотел преждевременной огласки, не стал обращаться в милицию, боясь, что ее сотрудники не столько помогут, сколько навредят, распустят всякие сплетни и слухи. От них до конца жизни не очиститься.
Председатель, подойдя к двери дома, негромко постучал. Гошка не спеша открыл дверь, но внутрь не пригласил, не предложил гостю присесть на скамейку рядом с домом.
— Моего сына оклеветали, он не мог такое сделать. Я своего пацана знаю.
— Я его поймал с камнем в руке. Уже собрался долбануть окно. В секунду опередил, — нахмурился поселенец, добавив, — это уже девятый случай. Тут я попутал их обоих, до этого стеклил молча, но теперь все!
— Конечно, я понимаю! Сколько должен за все? — спросил человек торопливо и достал из кармана пухлый кошелек.
— За прежние его гадости взять не могу, потому что за руку не поймал. А нынче — не за что! Опередил я его, помешал разбить окно.
— А зачем меня позвал среди ночи? — возмутился гость. — Если тебе ничего плохого не сделали, какое имеешь право беспокоить людей, закрывать в своей кладовке чужих детей? Знаешь, что самому придется отвечать перед законом?
— Отвали, падла! — рявкнул Гошка и, собравшись было снять замок с дверей кладовки, снова закрыл его на ключ. Взялся звонить в милицию.
— Не стоит! Сами договоримся! — услышал над ухом просящее.
Георгий в ответ отмерил по локоть и попросил дежурного подъехать к бывшему бараку. Через десяток минут милицейская машина забрала из дома всех подчистую.
Гошка долго писал заявление. А председатель рыбкоопа разговаривал по душам с дежурным офицером. Едва поселенец вышел из милиции, буквально через несколько минут оттуда выпустили двух ребят.
— С кем не случается? В молодости все ошибаемся! — говорил дежурный милиции слащавым голосом, поглаживая в кармане брюк кредитки. Он остался очень доволен встречей с председателем рыбкоопа, а тот затаил зло на Корнеева.
Поселенец даже не предполагал, сколько неприятностей получит он из-за этого случая.
Уже в тот же день разыскал его Стас и, отведя в сторону от посторонних ушей и глаз, спросил, сжимая кулаки:
— Ты что себе позволяешь? Как посмел?
— Не врублюсь, ты о чем? — опешил Гоша.
— Под дурака косишь, отморозок? Кто позволил базарить с председателем рыбкоопа как со шпаной? — кипел Рогачев.
— Забил я на него!
— Что? Ты это на кого поволок? — наклонился к Гоше и предупредил, — еще звук, и будешь в камере! Слышь, ты, Гоша? Слишком много с тобой мороки. Осточертел ты мне. Ведь если перестану «крышевать», поселковые в тот же день разнесут тебя в куски. Хочешь убедиться?
— А в чем твоя «крыша»? Где помог? Тогда на заставе? И все? Но после того случая прошли годы! Всякое было. Подыхал и выживал сам, без твоей помощи. Можешь снимать свою «крышу». Есть она или нет ее, проживу сам, зато никто не попрекнет своей помощью и не скажет, что засиделся я на белом свете благодаря ему.
— Слушай, Корнеев, не ломай топорище через макушку. Себе больно сделаешь! Не испытывай мое терпение. Доведешь до каления — не порадуешься. Говорю по-доброму, не трогай местное начальство! Неужели не доходит до тебя, что много неприятностей получишь?
Стас только предупредил, а через три дня в рыбкоопе дали зарплату, и рабочие вечером пришли в магазин. Одни отоваривались продуктами, другие глазели на промтовары, третьи, не выдержав, пили пиво за стойкой, не дотерпев до дома.
Георгий пришел сюда за куревом и услышал:
— Эй, поселенец, твою мать! Шурши к нам! Нальем по-братски гаду! Сколько наших ребят пересажал ты, окурок лидера? Сам помнишь свое говно? Иль позабыл, козел?
Гошка хотел выйти, но его не выпустили. Мужики встали стенкой, сквозь них не протиснуться, не пробиться.
Поначалу его грязно материли, потом кто-то потянулся, рванул рубаху на груди поселенца. Это послужило сигналом. На Гошку обрушилась ярость множества кулаков. Одни били поселенца молча, другие приговаривали за что колотят. Вот так и проговорились спьяну:
— А это тебе, чмо, за шефа! Получай, барбос, в нос! — изгалялся прыщавый мужик.
— То тебе за пацанов, которых в кладовке продержал, сучий потрох! — впивались кулаки в виски, в ребра, в грудь, в лицо.
Их было слишком много. Защитить Гошку, отнять его у толпы было некому. Именно такие сборища довольно часто забивали людей насмерть. Унижаемая на работе и дома, измученная безысходными нехватками и нуждой толпа всегда сплачивается и вымещает свое зло на том, кого считает причастным к общим бедам и обрушивает на него весь свой гнев.
— Мочи его, падлюку!
— Вломи, чтоб откинулся, свинота!
— Бей зэка!
— Мужики, уроем психа! — втаптывали инспектора в землю не только мужики, но и бабы.
