Один из обломов-охранников по-турецки уселся мне на ноги, для уверенности лапами прижав их к земле, другой схватил за волосы и подбородок, запрокинув голову и обнажив шею, двое других крепко держали руки. Я был словно распят на могильном камне и мог пошевелить разве что пальцем…
Все, что я мог реально сделать как священник, – это вслух читать «Отче наш». Я повторял святые слова снова и снова, не обращая внимания на удары по разбитому и без того лицу.
– Отче наш, иже еси на небесех… Да святится имя твое… да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
В конце концов один из державших руки громил, повинуясь нараставшему гулу толпы и категоричному жесту Каллистрата, накрыл мне рот шершавой, бугристой от мозолей ладонью и надавил сверху всем своим весом – в его бычьей туше было никак не менее полутора центнеров. Кости черепа у меня заскрипели, дышать стало невозможно, и я начал терять сознание. Однако все еще ни на секунду не переставал, уже мысленно, повторять слова святой молитвы. Перед глазами все плыло…
Сквозь застилавшую взгляд кровавую пелену я увидел, как Каллистрат, взяв с плиты череп, вручил его подобострастно опустившемуся на одно колено Самуэлю. Приняв импровизированную чашу для жертвенной крови, удостоенный высокой чести свершить ритуальное убийство сектант медленно поднялся, расправил плечи и с видом палача шагнул ко мне, в одной руке держа череп, а другой сжимая сверкающий обоюдоострый кинжал…
Опахнув меня ароматом мало уместного здесь и сейчас дорогого французского одеколона, Воланд на миг застыл, по-актерски подчеркивая торжественность наступившего момента, а затем растянул в оскале тонкие губы, обнажив два ряда белоснежных фарфоровых зубов, и резким, решительным взмахом занес над моей оголенной шеей дьявольский клинок…
В этот момент воздух возле моего разбитого лица вдруг знакомо колыхнулся. Я отчетливо уловил кожей этот характерный толчок и горячую волну…
Мне ли, бывшему боевому офицеру, не знать, что это за волна!
Снайперская пуля.
Во лбу продюсера-сатаниста появилась маленькая, похожая на раздавленную ягоду красной смородины дырочка, а затылок вместе с мозгами разлетелся во все стороны, обдав студенистыми сгустками рожу и балахон Каллистрата. Вмиг обмякший Воланд начал оседать, складываясь пополам, словно невидимая рука схватила его за задницу и разом выдернула позвоночник…
«Господи, неужели… еще не конец?» – как-то слишком отстраненно пронеслось в моей гудящей голове. Сердце больно защемило.
Но радость моя была преждевременной – рука с кинжалом, занесенная для удара, успела набрать инерцию и сейчас помимо воли мертвеца летела отвесно вниз. Остановить ее, отвести в сторону снайпер был не в силах.
Повинуясь врожденному инстинкту самосохранения, я всем телом что было сил рванулся в сторону, последним усилием пытаясь высвободиться из цепких лап распявших меня на могильном надгробии боевиков Нессельроде, все еще не понимавших, что произошло, и тупо хлопавших глазами. Тщетно. Вцепившийся в жертву дрессированный бультерьер-убийца, а тем более целых четыре сразу ни за что не разожмут свои челюсти. Только если им прикажет хозяин…
И тут в который уже раз мне на помощь пришел сам Господь!
…Удар клинка, зажатого в падающей руке Воланда, пришелся в грудь – прямо в незаметный под рясой серебряный православный крест. Однажды, в камере маньяка Маховского, он уже спас меня от заточки!
Скользнув по кресту, ритуальное оружие выпало из разжавшихся мертвых пальцев сектанта на сырую кладбищенскую землю…
Зияющий пустыми глазницами череп, так и не напоенный жертвенной кровью, выпал из другой руки Самуэля и, как пустая консервная банка, покатился в сторону.
До собравшихся на кладбище сатанистов наконец-то стал доходить смысл происходящего. Но бежать, даже на автомобиле, было уже слишком поздно. Вторая снайперская пуля угодила точно в правый глаз держащего мою голову амбала. Отброшенный ударной силой, тот забулькал и повалился назад, раскинув руки в стороны…
Трое ошалевших громил, еще недавно похожих на автоматически выполняющих команды зомби, заполошно заорали и отпрыгнули в стороны с таким сайгачьим проворством, какого трудно было ожидать от этих неуклюжих с виду качков.
Впрочем, их можно было понять: две подряд снайперские пули со смещенным центром тяжести, которые на их глазах вошли между бровей лощеного брата Самуэля и коллеги-бройлера, залепив рожи подельников ошметками мозгов, заставят бежать без оглядки кого угодно!
Да только кто им, отморозкам, теперь позволит? Спецназ, как известно, на то и существует, чтобы всякий раз появляться внезапно и действовать с предельной жесткостью. Тем более в случае захвата всякой мрази, которую любой нормальный человек с ходу назовет отребьем рода человеческого. А если кто из сектантов рискнет оказать сопротивление, потянется за припасенным стволом, разговор у суровых мужиков в масках и камуфляже короткий. Одно движение указательного пальца, и собаке – собачья смерть…
– Внимание, вы, уроды!!! – прогремел, казалось, сразу со всех сторон утопавшего в промозглой ночи кладбища усиленный мегафоном грозный голос капитана Томанцева. В эту минуту он показался мне таким родным и близким, словно мы с оперативником были братьями.
– Здесь спецназ МВД! Всем оставаться на местах! В случае сопротивления или попытки к бегству огонь открывается без предупреждения! А тебя, Милевич, это особо касается, – после короткой паузы на полтона тише добавил из темноты опер. – Только пошевели грабкой, мразь поганая, и пиздец тебе!.. Впрочем… как хочешь…
Эмоции капитана явно били через край, иначе он публично не позволил бы себе матерщину. Впрочем, ситуация, что и говорить, соответствовала на все сто. Тут уже не до сантиментов и нормативной лексики…
– А ты, я гляжу, остроумный… мент, – с вызовом процедил Каллистрат, зыркая по сторонам в поисках предъявившего ультиматум Томанцева. Однако с места все-таки не сошел, прекрасно зная, что за этим последует. Не исключено, что бойцы спецназа именно попытки к бегству от него и ждали. Один выстрел и никакого суда, никакого адвоката, вообще никаких сложностей. Во времена тотальной «демократии» и свободы вероисповеданий спецназ только в одном случае может быть уверенным в неотвратимости наказания – если сам приведет приговор в исполнение. Думаю, чем больше будет помилований и смягчений приговоров, тем чаще задержание убийц и насильников будет заканчиваться «ликвидацией при попытке к бегству»…
– Ладно, ваша взяла, псы! – сплюнул под ноги оборотень. – Банкуйте…
…Я спихнул с себя на траву труп Воланда, скатился на землю с гранитной плиты Анне-Марии Гордон, лег на спину и, глядя на звезды, мерцающие в разрывах плывущих по ночному небу грозовых туч, сделал первый глубокий вдох. А затем, не шевелясь, лежал в таком положении целую вечность, совершенно не ощущая терзающей все тело боли и истово благодаря бога за чудо.
Лежал и с застывшей на лице улыбкой внимал одной из самых приятных, как мне тогда показалось, музыкальных мелодий среди всех, что мне приходилось когда-либо слышать…
Странное дело, до той минуты мне и в голову не могло прийти, что эта весьма своеобразная музыка, до зубного скрежета знакомая большинству питерских бандитов, музыка, звучащая в злачных местах моего любимого города едва ли не каждые день и ночь и всякий раз вызывающая у криминального люда легкий озноб, переходящий в судорожную икоту, – что это музыкальное сопровождение спектакля под названием «маски-шоу» когда-нибудь доставит мне такое удовольствие!
Я слушал, как ругаются матом, отрывисто кричат, бряцая оружием, бойцы спецназа, как истошно воют, получив удар пониже живота, сникшие двухметровые громилы, как скулят от боли в почках и ребрах лежащие на брюхе с заломленными за спину руками в «браслетах» облаченные в балахоны «жрецы», как испуганно визжат дамочки и сперва качают права, а потом, вскрикнув, гнусаво ноют разбитым носом холеные господа, приехавшие на шабаш в своих роскошных авто… Я слушал эту музыку и улыбался, ибо лично для меня этой промозглой ночью она означала только одно: ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!
Я отказался во второй раз ложиться в больницу: не слишком веселое это место, лучше лечиться дома. К тому же врачи при обследовании не нашли у меня архисложных повреждений, требующих ежечасного внимания медперсонала, – только сотрясение мозга, два сломанных ребра, тяжелые множественные ушибы ног, пара десятков саднящих царапин по всему телу и один разрыв мягких тканей. Плюс приличный фронт работ для стоматолога-протезиста…
На первый этап выздоровления, после которого я, даст бог, смогу передвигаться самостоятельно, не опираясь на костыли или чужое плечо, отводилось примерно шесть недель, и эти недели я провел на даче капитана Томанцева в окрестностях Шлиссельбурга, под присмотром его младшей сестры-художницы. Когда оперативник неожиданно сделал мне предложение погостить у него, я решил не отказываться. Ведь именно благодаря Томанцеву, который не раз имел веские основания выражать недовольство моими поступками, я в конце концов остался жив. А что касается памятного предложения капитана устроить отцу Сергию фиктивную страховку на сгоревший дом и последовавшей за этим ссоры, то мы о них больше никогда не вспоминали…
