– Ты мне ничего не хочешь сказать? – заговорила трубка голосом Рафы. Голос спокойный, слегка шепелявый, но так зловеще, наверно, говорила бы змея, умей она говорить.
– Нет.
– У тебя осталось пять дней.
– Я понял.
К Рафе у Святого не было никаких претензий. В конце концов, он всего лишь выполняет волю сходняка и действует как хорошо отлаженный механизм. Не исключено, что на его месте Герасим поступал бы точно таким же образом.
– Если мне не удастся выявить крысятника, что тогда? – спросил он.
– Больше толковища не будет, мы дадим тебе один патрон. А как с ним поступить, тебе не нужно подсказывать. Хотелось бы, чтобы ты ушел по-мужски. Со своей стороны обещаю, что похороним тебя по-человечески, как и подобает твоему статусу. Общак предусматривает такие расходы.
Святой почувствовал, как в голосе Рафы прозвучала язвительная нотка.
– Рановато ты меня хоронишь. Ладно, до встречи, – отключил телефон Святой.
Он посмотрел на окна второго этажа. Теперь свет там показался ему зловещим, как будто он заглядывал в окна склепа.
Святой взглянул на часы. Следовало торопиться, Пантелей уже его ждал.
В отличие от многих воров, Пантелей не скрывал, что любит роскошь. Глядя на его трехэтажный особняк, который он воздвигнул в Подмосковье, даже самому неискушенному человеку становилось понятно, что он вложил сюда немереное количество денег. Выстроенный в виде небольшого средневекового замка и обнесенный по периметру трехметровым забором, дом представлял собой настоящую крепость. Но штурмовать ее желающих не находилось. Двор, не зная усталости, освещали мощнейшие прожектора, даже в самых неожиданных углах были воткнуты видеокамеры слежения, и четыре человека охраны, вооружившись короткоствольными автоматами, круглосуточно обходили дом.
Но даже любовь к роскоши не позволила Пантелею оформить архитектурное чудо на собственное имя – братва может не понять, а потому дом был записан на племянника, который уже третий год чалился в одной из магаданских зон.
Жена у Пантелея была гражданская, как и предписывали традиции, однако такое положение дел не помешало ей нарожать вору троих ребятишек, которые, не пожелав идти по следам родителя и едва выучившись, перебрались на постоянное место жительства в Западную Европу.
У каждого посвященного, кто видел подобное богатство, невольно закрадывалось предположение, что часть наличности казначей непременно должен прятать под мраморными плитами, устилавшими просторный холл. Но подобное рассуждение могло вызвать у Пантелея всего лишь снисходительную улыбку. Если наличность и существовала, то о ней знал очень ограниченный круг людей, и охранялась она не менее строго, чем золотой запас России. И в то же время она должна была находиться все время под рукой, чтобы представить ее по первому требованию схода.
Святой подъехал к особняку в точно назначенное время. Стрелки часов отсчитали час ночи. Иногда казалось, что Пантелей имеет весьма смутное представление о смене дня и ночи – он мог позвонить, например, часа в четыре утра и миленьким таким голоском начать рассказывать о том, что как ему осточертела такая жизнь и что свою старость следует встречать в окружении веселых внуков, а не уподобляться скупому рыцарю, сидящему на сундуке с золотом.
Святой всегда прощал слабость старика. Очевидно, точно так же поступали и другие, имея некоторое снисхождение к жалобщику. Но не исключено, что таким образом старик просто пытался выявить лояльных к себе людей.
Встречать Святого вышел сам Пантелей, подобное случалось довольно редко. Обычно он вел себя как премьер-министр дружественной страны – не спешил выйти навстречу, зато при рукопожатии улыбок не жалел. Сейчас было по-другому, а следовательно, произошло нечто такое, что заставило старика отказаться от своих привычек. Он нервничал, и причину такого его поведения Святой понять не мог. Скрыть настроение Пантелея не смогла и широченная улыбка, от которой, казалось, разрывались его щеки.
Перешагнув через порог калитки, над которой в виде огромной подковы нависала арка, Герасим сразу стал предметом интереса двух телохранителей Пантелея.
– У вас в правом кармане что-то есть? – подошел один из них, худой и гибкий, как русская борзая, и протянул вперед руку.
– Ничего особенного, – попытался уверить его Святой, – это всего лишь скорострельный ствол с полной обоймой.
Шутки у охраны были не в чести – оно и понятно, ребята здесь собрались серьезные, что написано на их широких лбах аршинными буквами, и дело выполняют тоже очень важное.
– Отдайте, пожалуйста, пистолет, он вам здесь не понадобится.
Герасим повернулся к Пантелею, но старик лишь беспомощно развел руками, дескать, что поделаешь с этими супостатами, что хотят, то и творят, и управы на них не отыскать. Вот так и докучают мне, старому.
Дом был напичкан секретами, а неожиданностей Герасим не любил – не исключено, что в это самое время откуда-нибудь с верхних этажей здания ему в голову целился снайпер – достаточно сделать всего лишь резкое движение, и негостеприимный двор придется покинуть с дыркой в черепе.
Ох уж эти пантелеевские заморочки!
Святой усмехнулся:
– Как там полагается? Сунуть два пальца в карман и медленно-медленно вытягивать его за рукоять. Я не ошибся?
Парень лишь сдержанно повел плечом:
– Как вам будет угодно.
У крыльца и у ворот стояло еще по два человека – такое впечатление, что они специально выбрали эту позицию, чтобы поливать смертоносным свинцом стоящего у калитки. На плечах, короткими стволами в землю, висели «АКМ». Вяловатый и безмятежный вид охраны был обманчив, в них чувствовались спецы – им достаточно только тряхнуть плечом, как оружие окажется в умелых руках.
Святой достал «беретту» и протянул ее поджарому рукоятью вперед. Тот, слегка кивнув, взял оружие. В глазах – лишь чувство выполненного долга.
– Мы вернем вам оружие на выходе, – вежливо произнес охранник.
Интересно, где Пантелей выцарапал этих парней: из спецназа, ФСБ, а может быть, из десятого управления? Не скажет ведь, стервец! Но, судя по его хитреньким глазкам, их действиями он очень доволен.
– Помнится, у тебя тут деревья вокруг дома были, их что – вырубили? – спросил Святой, поднимаясь по лестнице.
– Охрана распорядилась! – распахнул перед гостем дверь Пантелей. – Говорят, среди них может спрятаться снайпер. Вот и живу теперь в чистом поле, – посетовал старик. – А вот раньше как бывало, выйдешь во двор. Хорошо! Соловушки всюду поют. Голуби любятся. А сейчас одна трава кругом! – очень искренне пожаловался Пантелей.
Внутри помещение тоже было неслабым. Роскошь фонтанировала с каждого квадратного сантиметра. Святой был уверен, что где-нибудь в личных апартаментах Пантелея стоит унитаз из чистого золота, куда сиятельный вор изволит справлять нужду. Когда Герасим шел по паркету из черного дерева, то у него возникало ощущение, что он двигается по алмазным копям.
Возможно, так оно и было, если Пантелей в действительности вознамерился спрятать половину общака под паркетом.
Святой не крутил головой и старался воспринимать бьющую изо всех щелей роскошь как дело заурядное. Человека, прожившего не один год в монашеской келье, невозможно удивить серебряными писсуарами и платиновыми вазочками. А потом, аскетическая обстановка всегда добавляет мудрости.
Вряд ли братва, тоскующая в сибирских зонах, по достоинству оценит подобные вложения общаковских денег в недвижимость.
Пантелей прошел по длинному коридору, утопая в густом ворсе персидского ковра. Еще один пунктик, по которому идейный блатной мог сделать Пантелею предъяву, но вряд ли его голос будет услышан. Небожители живут на снежных вершинах.
Пантелей остановился перед одной из дверей и, взявшись за ручку, произнес:
– Надеюсь, я не разочарую тебя, – на его губах играла иезуитская улыбка. Такое впечатление, что старик хотел отправить своего гостя на костер.
Едва переступив порог комнаты, Святой понял, что находится совсем рядом с истиной. На высоком кресле сидел Шаман, казалось, что он спит. Его руки были пристегнуты к широким подлокотникам ремнями, а в горло впивался узкий ошейник.
Рядом с ним в белом халате колдовал мужичок. С засученными рукавами и расстегнутым воротом, из-под которого густо пробивалась рыжая растительность, он скорее напоминал какого-то колдуна, нежели врачевателя.
– Как он? – поинтересовался Пантелей, всматриваясь в неподвижное лицо Шамана.
Эскулап повернулся. Он оказался мужчиной лет сорока пяти с приятным полноватым лицом. Чем-то он напоминал откормленного хомяка.
– Держится крепко, дали уже четвертую дозу, но он все равно молчит.
– Вы уверены, что он ничего не вспомнит, когда проснется? – в голосе Пантелея послышалось едва заметное беспокойство.
Мужчина в белом халате лишь улыбнулся. Похоже, он знал, что делал, это все равно что спрашивать у профессора математики таблицу умножения.
