В этом к ним отношении виноват был глава семьи, рассказавший, как на духу все, за что отбывал наказание на Печоре — целых пять лет, а потом, сосланный в Усолье властями, не простившими Комару того, же, за что его жгуче ненавидели даже свои — ссыльные.
Иван Иванович Комар был желчным, злопамятным стариком. Неприятное лицо его производило отталкивающее впечатление на случайных встречных.
Скуластое, желтое, с маленькими, похожими на шляпки гвоздей, глазами, с широким, желтозубым ртом оно нравилось лишь самому Комару, да бабке Агриппине, какая тем и отличалась от мужа, что до глубокой старости имела косу в руку толщиной. В остальном, как две капли воды, походила на Ивана Ивановича. Да еще не была сварливой, скупой.
Она любила мужа, как никто больше. Да и понятно. Другие мужики на нее смолоду не оглядывались. Увидев Агриппину, даже в сумерках, либо матерились на чем свет стоит,либо истово крестились, словно не девка, а черная кошка, или неведомое страшилище повстречалось на пути.
Агриппина жила и росла в работящей семье. Где с зари до зари все трудились. От детей до стариков.
Жесткие мозоли были с детства на руках у каждого. И никогда они не проходили.
Девкой она без роздыху работала в поле. Вечерами пряла, ткала. Управлялась по хозяйству вместе с матерью.
Только в престольные Божьи праздники отдыхала семья. Да и то хозяйство без забот не оставишь. А оно немалое — пять коров, столько же телят, свиней — десяток, кур — белым-бело, трое лошадей, да овец три десятка, большая пасека.
Дом — громадный пятистен всегда вовремя ремонтировался. Каждую Пасху встречал свежепобеленным, отмытым, выхоленным. И семья себя в порядке содержала.
Агриппину в семье любили. Наперекор всей деревне, называли красавицей, голубушкой, ясной зоренькой. И всегда внушали ей, что лучше чем она — на свете нет.
У Агриппины не было подруг. На них времени не хватало. Некогда было ей бегать на посиделки. Даже в праздники не сидела сложа руки. А когда выдавалась свободная минута — молилась. Просила Бога дать ей мужа подобного себе. И Господь услышал. Пришли сваты, когда девке пошел восемнадцатый год.
Глянула Агриппина на жениха и глазам не поверила. Будто, в зеркало посмотрела на свое отражение. Полюбила его. Да и Комар другую не хотел. С Агриппиной у них сразу все наладилось.
В доме мужа для нее ничего не изменилось. Будто в своей семье осталась жить, только в другой комнате.
Здесь ее тоже все любили и никому не давали в обиду. В коллективизацию жестоко ощипала обе семьи новая власть, отняв все, забрала в колхоз весь скот, разграбила подворье.
Но Комары были живучи. Недаром, в давние времена и до самого раскулачивания, считались лучшими хозяевами, первыми богачами в селе. Да и то сказать не лишне, все мельницы, маслобойка — их собственностью были. И конезавод, приносивший хорошие прибыли, тоже Комарам принадлежал.
Вся семья, не в пример другим, была одета и обута с ног до головы. Но новая власть раздеть сумела.
Сельская голытьба, испокон веку не имевшая ни в хлеву, ни на подворье ничего, кроме пьяных криков, жгуче завидовала Комарам, никогда не бравшим на работу ни одного из деревенских. С приходом Советов, объявивших равенство и правление кухарок, ринулась не просто раскулачивать, а откровенно грабить Комаров. В три дня опустошили все. В своем дворе умер глава семьи, вместе со старшими сыновьями, застреленными чекистами.
Сельские активисты даже над могилой их глумились. А вскоре и живых выгнали из дома в хлев. В доме их тогда поселился председатель колхоза с семьей. Он был сознательным, партийным, а потому даже здороваться с Комарами считал для себя зазорным и обходил их не видя, не замечая хозяев.
Комары не остались без дела. Дали им работу. И отстроив новый дом, понемногу пришли в себя. Но с той поры, никогда никого не пускали на порог, не кормили, не одалживали. И сами ни к кому не приходили, помня, что нет ничего страшнее зависти.
Злую память берегли. Помнили и во сне те страшные три дня, сделавшие их нищими. Помнили, как председатель колхоза, поселившийся в их доме, все удивлялся, почему Комаров новые власти не сослали из села в ссылку, как махровых кулаков? Ведь вон, они и поныне на всех колхозников зверюгами смотрят…
Новые власти не тронули молодую семью лишь потому, что и при разграблении никто из Комаров не сопротивлялся, плохого слова о Советах не сказал. Но главу семьи и сыновей убили, чтоб впредь знали оставшиеся в живых, что будет с ними, если поперек дороги встанут.
Комары с тех пор совсем притихли. Их обзывала недобитым кулачьем деревенская пьянь и рвань, щеголявшая в добротных сапогах, полушубках и портках Комаров.
Все лучшее, что хранилось в сундуках бережно, для будущего, было роздано лежебокам, пропойцам.
Комары молчали, стиснув зубы. Как пережили они то время, лютый голод, выкосивший половину семьи, знали и помнили только они.
Понимая, что за каждым словом и шагом их следят фискальные сельчане — были настороже.
Из уважаемых, знатных, они стали гонимыми и презираемыми толпой.
Сколько слез пролили оставшиеся в живых Комары, холодными, голодными ночами, то знал Бог и они…
А новая власть набирала силу. Крепла. И, казалось, она стала незыблемой. Но… Началась война…
Никто из деревенских не успел уйти на фронт, уехать подальше в тыл. О предстоящей войне никого не предупредили. И когда немцы вошли в деревню, люди растерялись. За два часа до их появления узнали по радио о нападении фашистской Германии. Не успели ничего сообразить, опомниться, и уже затарахтели по улицам танки, мотоциклы, загудели над головами самолеты со свастикой.
Семья Комаров вышла им навстречу открыто, на виду у всех. Встретила хлебом-солью. Пригласила в дом.
Иван Иванович, оставшийся в семье за старшего, рассказал немцам о своих горестях, о пережитом, обидах на власть, с какою хотел бы свести счеты за все выстраданное, за все муки. Он показал могилы Комаров, ушедших от пуль и голода. И немцы посочувствовали, поняли, помогли.
Оцепив село автоматчиками, вместе с Комаром выловили всех коммунистов. И вместе с председателем колхоза вывели на середину села. Согнали жителей, чтоб видели все. И дали Ивану Ивановичу в руки автомат. Тот от счастья дрожал. И подойдя вплотную, убивал в упор.
Сначала тех, кто расстрелял отца и братьев. В самый лоб, потом все — животы очередями изрисовал.
Ни разу рука не дрогнула. Когда же дошла очередь до председателя колхоза, попросил немцев повесить его на дереве, средь села, потому что смерть от пули, мол, наградой ему будет.
Сам ему петлю соорудил. Продержал под нею полдня. Пока тот, поседев вконец, едва рассудка не лишился. Не хотел умирать.
Старика-конюха, измывавшегося над лошадьми, привязал вожжами к уздечкесамого резвого коня и, сев на него, гонял по улице, пока окровавленный труп не превратился в лохмотья.
Девку-активистку, Пашку-трактористку, лично сам из дома за косы вытащил из-под лавки. Помнил, как она иконы его на крыльце била и хулила Бога, ругала Комаров.
С нее кнутом одежду вместе с кожей снял. Запорол насмерть на глазах старухи-матери. И целую неделю не давал хоронить.
Всех, кто грабил его, из подвалов, с печек, с чердаков содрал…
Даже немцы удивлялись его свирепости. Но не мешали. Дали сорвать зло за перенесенное.
А Комар от радости сон потерял. Он знал наперечет каждого деревенского. И сводил счеты со всеми.
Старуху, отрекшуюся от Бога и порвавшую его Библию, на кол ее забора посадил. Да так, что кол макушку бабки пробил. Ее дочь — одноглазую разводягу — повесил над входом в дом, чтоб никогда и ничей погост не оскверняла. Даже пятилетнюю ее дочь, за обзыванье, в колодце утопил.
Детей председателя колхоза, обоих, связал, облил бензином, сжег живьем.
Соньку — главаря комсомольцев села — вытащил из бочки, куда она от немцев и от Комара пряталась. И после того, как две дюжины солдат натешились Сонькой досыта, затоптал ее конем на глазах деревни.
Стонало село от жуткой ярости Комара. Что ни день — новые смерти. С муками, глумленьем, издевательством.
Он обчистил всех сельчан, выводя с их дворов коров и свиней, гусей и кур. Раздевал донага. А все, что отнимал, отдавал немцам.
Он был самым преданным старостой, какого немцам самим и не сыскать. Он быстро указал, где прячутся от немцев парни и девки, не желавшие ехать на работу в Германию. Их живо взяли. И на другой день — увезли. Село после того и вовсе залилось слезами, а к утру утихло, обдумывая месть.
Но Комар наперед все предугадал. И никогда не спал в доме. Лишь в сарае. Потому услышал сразу осторожные шаги. Встал неслышно, приоткрыл дверь, увидел, как дом обливает бензином недавний еще завклубом.
Хозяин скользнул вдоль стены. Одним прыжком сбил с ног уцелевшего в живых парня, ударом кулака лишил его сознания. Связал накрепко. И тут же сообщил немцам. Те отдали пойманного и всю семью в полное распоряжение Комара. Он этим воспользовался всласть.
