Хозяин скользнул вдоль стены. Одним прыжком сбил с ног уцелевшего в живых парня, ударом кулака лишил его сознания. Связал накрепко. И тут же сообщил немцам. Те отдали пойманного и всю семью в полное распоряжение Комара. Он этим воспользовался всласть.
Лентами снимал кожу с незадачливого поджигателя. И посыпал солью истекавшего кровью. Тот орал не своим голосом. Но пока он был жив, видел и понимал — Комар отрубил голову его матери и. отцу. А сестру — девку-перестарку, повесил над костром вниз головой.
Никто не избежал его мести. Даже пышнотелая, видная жена председателя колхоза, пробежавшая на привязи за лошадью нагишом километров десять, испустила дух у чужого дома, так и не ставшего ей своим.
Голову деревенских коммунистов, бездельника и болтуна, известного пьяньчугу — Федота, закопал живьем в землю. А чтоб не вылез, придавил камнем, какой тройка лошадей не могла свернуть, принять.
Теперь не Комар, его обходили деревенские, боясь попасться на пути.
В своей семье далеко не все знали о расправах, какие чинил Иван Иванович в деревне.
Агриппина с детьми радовалась возвращенному хозяйству, а оно занимало все силы и время. Знала, что такое надо отрабатывать мужу. Потому, допоздна задерживается.
Сам Иван Иванович всегда был немногословным.
Да и узнай Агриппина, что делается за стенами дома, чем занят муж, вряд ли его осудила. А уж помешать, отговорить, остановить его и вовсе не подумала бы.
Сыновья Комара — трое мальчишек — знали все. И хотя отцу не помогали, матери тоже ничего не говорили.
Отцом они гордились. Сумел же. он все свое вернуть. И всю деревню в страхе держать.
Лишь однажды, кто-то из деревенских, запустил камнем в голову Андрею из-за забора. Мальчишка до вечера лежал без сознания. А отец, узнав о случившемся, сжег дом вместе с семьей, из-за забора которого был брошен камень. Спрашивать, выяснять не стал.
В его селе, где никого из молодых не осталось, о партизанах даже думать было некому. Не столько немцев, сколько Комара боялись.
Он умел пролезть на чердаки, подслушать под окнами все, о чем говорят, чем живут люди.
Он не жалел никого. От детей до стариков ненавидел каждого, и с удовольствием перекрошил бы, уничтожил всех, не пощадил бы ни одного дыхания. Но немцы сдерживали, говоря, что новой власти потребуются работники. Кто же будет пахать поля и сеять хлеб, растить скот и кормить Германию?
На это Комар отвечал смеясь:
— Этих, коль выживут, Германии кормить придется! Они никогда не умели работать. Ни на себя, ни на колхоз. Только пили и плодились. А потому их надо отстреливать, как бешеных собак, забывших хозяина. Их надо уничтожать из милосердия, чтобы не плодили себе подобных. Чтобы не развелось на земле человечьего мусора больше, чем его уже появилось. Ведь эти паразиты не способны ничего создавать. А только грабить и разрушать умеют. Они от самого дьявола на землю посланы — наказанием…
Немцы лишь головами качали, слушая Комара. Но войдя в его дом, хвалили порядок, трудолюбие семьи. Ее уменье управляться с хозяйством. Им нравилось, как вкусно готовит Агриппина, как помогают ей дети. И каждый раз дарили семье то новую корову, то ящик шоколада, то рулон шерсти, а то и мотоцикл завели во двор. В подарок. За то, что солдатам рейха голодать не дают.
Советы никогда ничего не давали и не дарили Комарам. А потому каждый подарок новой власти воспринимался в семье как большая радость. Много отрезов, вкусной еды получали Комары от немцев. И, привыкнув, считали, что так будет всегда. Они даже не интересовались, как идут дела на фронте, считая, что война закончена. Ведь дальше своего села никто из семьи не выезжал, и с деревенскими не общались.
Они и не знали, что где-то идут жестокие бои, что гибнут люди— за Россию. Что отступление наших войск остановлено. И в тылу днем и ночью работают люди на оборону— для Победы.
Скажи такое Комару — он убил бы в упор любого, кто осмелился такое произнести. Он не поверил бы даже родному брату.
Иван Иванович считал, что немцы пришли сюда навсегда, навечно.
Когда же попривыкнув, прижившись, он заметил, что немцы спешно собираются — глазам не поверил. Решил узнать у них, что случилось. И вот тут впервые услышал о наступлении советских войск и отступлении немцев.
Эго было так неожиданно, что Комар от потрясения получил нервный удар. Он потерял на время дар речи. Он тогда впервые в жизни плакал навзрыд. Дома его не могли успокоить долго. А когда пришел в себя — в село вошли советские войска, а немцы были далеко от его деревни.
Комару некуда было уйти, негде спрятаться. Его взяли на следующий день. И вечером на нервной почве у него отказали ноги. Потом и рассудок помутился.
Вызвали эксперта. Тот осмотрел Ивана Ивановича, сказав, что близок его конец, что психика его вконец сломана и он сегодня не может отвечать за вчерашнее, отказался лечить, сославшись на бесполезность.
И все же Комара увезли в тюрьму.
В камере-одиночке он провел несколько месяцев. Там понемногу пришел в себя. Приступы бешенства, буйства сократились. Он стал осознавать, где он и за что попал в тюрьму, что грозит ему. И хотя ничего хорошего для себя не ждал, нечеловеческими усилиями воли заставил себя встать на ноги и учиться ходить заново.
Вскоре его увезли на суд в свое село.
Комар знал: спасенья и пощады ждать не приходится. И молился Богу, прося прощенья за то, что взымая за свое пережитое, нарушил заповедь. В чем раскаивается, но только перед Создателем… Он ни о чем не просил для себя. Об одном молил, чтоб не отняли власти жизни у его сыновей и жены.
…В зале суда тогда набилось стольконароду, что Комар удивился. Неужели он столько в живых оставил? Значит, не доработал, не доглядел…
Уж как только не обзывали его сельчане на том суде. Самыми грязными, самыми обидными словами. Забывая, что получают все это за собственные зверства, за свое глумленье над семьями. Ему припомнили все. Свидетели выступали один за другим, и не просили, а требовали для него расстрел…
Его и приговорили к исключительной мере наказания. Едва дошло такое до сознания, прямо в зале суда приступ начался. Долгий, страшный.
На этом адвокат сыграл. Обжаловал. И заменили «вышку» сроком. Пять лет в зоне мучился. А потом — надоело врачу лечить его. Устал от Комара. И списал по нетрудоспособности. Администрация, даже не заглянув в уголовное дело, в ссылку его перебросила. Выпустить на волю сразу не решилась. И Комар сообщил жене, она тут же к нему приехала с детьми, прибыла в Усолье на целых десять лет.
Агриппина рассказывала мужу, как жилось в деревне ей с мальчишками.
Всякого натерпелась. Унижения и оскорбления со всех сторон сыпались. Пришлось перебраться в деревню к родителям. Там хоть душу им терзать не стали. Было кому вступиться за них. Отец и старшие братья не дали в обиду. Мальчишки в школу пошли. Учились неплохо. И она на коровнике в доярках была. Думала, сгинул ее Иван Иванович, убили его изверги. И все молилась. Не зная, поминать ли за упокой, или просить о здравии? А тут — письмо из зоны. Его Андрей прямо на скотник принес. Читал, руки от волненья дрожали. Живой!..
То первое письмо из деревни Комаров принесла Агриппине почтальонка. Не потому, что не разделяла мнение сельчан — работа заставила доставить письмо адресату.
Получив за добросовестность буханку домашнего хлеба, вовсе расчувствовалась, взялась отправить ответ Комару. И вскоре баба снова получила письмо от мужа. С ним ей разлуку легче было одолеть.
Родня никогда не осуждала и не ругала Комара. Она также ненавидела Советы, но молча. Зная, куда приведут откровенные высказывания.
— Из-за нас даже браты горя натерпелись. Микишку с трактористов скинули по недостойности. За то, что он нас в доме приютил — немецких прихвостней и лизожопов, так в собрании ихнем порешили. И прогнали его из механизаторов на свинарник. А Савелия — из бухгалтеров. За это же! Но он без работы не остался. В город на хорошее место устроился. Ездил всякий день. Но нашлась на его голову беда. Взяли его за родство с нами. Теперь он в Архангельске… Уже второй год, — всхлипнула Агриппина и продолжила;
— Он нас не упрекал. Наоборот, говорил, чтобы жили, ждали тебя в их доме. И тебе поклон просил передавать. Младший — Сенечка — из техникума вернулся, в котором на агронома учился.
Прогнали его. Бедный, на чердаке с неделю хворал. Еле одыбался. И теперь об науке думать закинул.
Иван Иванович слушал жену, сыновей. Молчал. Лишь в сердце кипела злоба. Нет, надо сдержаться. Надо выжить…
Бревно к бревну ложились, как по линейке. Какой по счету дом строили Комары? Даже здесь, в Усолье, первый дом поселковая шпана спалила. А легко ли новый поднять? Где столько сил набраться? Да и много ли той жизни осталось? Хоть бы остаток прокоптить спокойно, под своей крышей, в собственных стенах.
