Макарыч все погонял коня. Проехал село рысью: торопился домой.
Марья топила печь. Услышав скрип телеги, засеменила навстречу.
— Примай постояльца. Память Акимычеву.
— ?..
— Помер ен.
Марья охнула, схватилась за сердце. Макарыч испуганно выскочил из телеги.
— Мать, голубка моя! Ты-то хочь мине пожалкуй. Не изводись. На што нынче убиватца? Усе там будем. Ты про сибе подумай. Поберегись. Кабы возвернуть старова мог…
— Когда он кончился?
— Не ведаю. К могиле ужо поспел. Она осела. Знать, по зиме погребли.
— Ох, горюшко. Помяни его сегодня.
— Я ж поехал про победу ему просказать.Война-то покончилась.
— Слава тебе, Господи.
— Обрадовать хотел, ан припоздал.
— Не твоя то вина, отец. Судьба все.
— Планида у Акимыча и впрямь сиротская.
— То верно…
Макарыч отвел коня в сарай. И, кликнув Шельму, вошел в зимовье. Перекрестившись на образа, к столу сел. Вздохнул, будто с возвращением в дом снял с плеч тяжелую ношу. Он мысленно здоровался с каждым углом. С каждой половицей.
Марья торопливо накрывала на стол.
— Сядь, Марьюшка, хочь по гляну на тибе.Побудь вот так спокойно. Не тормошись, — удерживал жену Макарыч.
А когда выпил лесник за упокой души Акимыча, снова погрустнел.
— От Кольки ничево не было? — пыталасьрастормошить Марья мужа.
— К Акимычу ехал вон, получил: «Живой, здравай, вышли денег». И все. Денег послал, отписывать не схотелось, — не сумел умолчать Макарыч. Женщина вздохнула. — В обрат кады ехал, на пошту не свернул. Привезуть, ежли ишо чево пришлеть.
— Сам хоть бы приехал. Глянуть бы.
— Схочит — приедит. Нет — Бог с им.
— Могилу деда наведал бы.
— Ево туды не заташшишь.
— ?..
— Живова не почитал. Осрамил. Мертвай Кольке и вовсе не надобен.
— Может, сговорим?
— Не стоит Акимыча гневить. Силком на погост не возют.
— Душа же должна в нем быть. Дед же, что ни говори.
— У всех душа, да у кажнова со свово конца. Мерекаю, в той науке Колька вконец сбалуетца. Ну да бес с им. Подмогать ему буду, сколь сил моих достанит. Но, чую, бесово в ем нутро. Не Акимычево.
— Я тебе об этом говорила.
— Про деньгу стребовал, про деда запамятовал.Давно заведомо схоронил.
— То из-за отца Колька таким уродился, — выдохнула Марья.
Лесник лишь рукой махнул безнадежно.
А через несколько дней они оба ушли в тайгу. Макарыч постепенно приучал к ней жену. В глухомань не вел. Отсаживали молодь неподалеку от зимовья. Очищали участок от коряг, пней, сухостоя. Вдвоем у них все ладилось быстро. За месяц управились. Осталась лишь речка. Ее надо было освободить от заторов, чтоб рыба на нерест спокойно шла. Лесник было решил сам с этим управиться. Но Марья не согласилась остаться в одиночестве.
Прошли еще две недели. Марья с мужем решили возвращаться поутру домой. И не торопились.
Лесник поймал на уху хариусов. Марья костер поддерживала. Готовила к ночлегу шалаш. Макарыч почистил рыбу, бросил в котелок и, сев у огня, грелся.
— Об такой жисти не мыслил я на каторге.Выпало, сядим миром мужичьим и кажнай про свою задумку сказываит. Как наперед на воле жисть начнет. Книжник, тот все про науку буровил. А ишо про жратву. Загранишнаю. С кандибобирами. Как зачнет, пес, про хранцузкую жратву молоть, у нас аж слюни до колен бегли. А в брюхи кошки по-скорбному выли. Книжнику што? В ем спина с животом давно срослись. Нам-то како было? По ночам всякие марципаны да птичье молоко снились. А другой был с хмельнова краю. Все про вино ихнее трепалси. Мол, в жару ево заместо воды там хлещуть. С самово мальства. Потом в их живуть подолгу.
— За что он в каторгу попал?
— Вором был.
— Чево крал?
— Девку! Богатаю! А она запродана была. Другому. Ево словили. Пришибить хотели. Да жаль поимели. Девку возвернули. А ево упекли по этапу.
— Батюшки, а на что девок красть? Или их на свете мало?
— И я про то ж ево выведывал. Срамил. Аль, говорил, нехваток их? Приезжай в наши места. Первую сосватаишь. За милу душу пойдеть. Благодарствовать станит.
— А он?
— Сказывал: девку оне приглядывають, как коня. Здоровую, красивую, скораю. Штоб на скус, как доброе вино, была. Веселила душу.
— Ох, мать честная, разве такие в свете водются?
— В их, можа, и водютца, — вздохнул Макарыч. — Только по мине красть их ни к чему. Не казна. Нехай сама к мужику бигить. Невелика радость из-за ей в каторгу угодить.
— Ну, а ты про что думал?
— Мой спрос мене всех. Бабу я не думал иметь. Не до таво было. Абы хлеба вволю, от пуза штоб. И картох печеных без счету. Ну и без порки, без брани. Без надсмотру. А ишо про свой домишко. С банькой да с вениками. Чарку в праздник. И тишину… Вот и усе. Боле ничево не желалось.
— По первости, верно, нарадоваться не мог?
— Кады сюда пустили?
— Ну да.
— Конешно. Оно все ж воля. Харч слободнай. Всяку живность бил. С полгоду все жрать хотелось. Брюхо было стонит, некуда пихать. А жевал- ка просить. Изболелси навовси. Ить сколько всыто не харчилси?
— После вольной никого из каторжников, скембыл, встречать не доводилось?
— Их на материк свезли, в каво родичи имелись. Мине не к кому отвозить стало. Тута оставили.
— Давай вечерять, — тихо перебила Марья.
— Пора. Да ты чай не студи. Я ключевойлюблю. Бурливай уважаю, с огня.
Марья подвинула чайник к огню.
— Ешь, отец, ешь, родимый.
— Так-то лишь ты мине и потчуишь. В жисть нихто эдак не сказывал, — торопливо хлебал уху лесник.
В зимовье Макарыча с Марьей уже поджидали. Сам председатель сельсовета приехал, а с ним и директор лесничества. С войны вернулся недавно. Это Макарыч по одеже смекнул. Штаны у него чудные — до колен широкие, книзу в обтяжку, по- гусарски. Рубаха толстая, горло петлей захлестнула. Весь он в ремнях, наградах. Сапоги блестят. В них, как в зеркало, смотреться можно.
«Эвот какой шут в мою заимку нарядилси клопином. А на што? По-человечьи собратца не мог. Или не успел?» — подумал Макарыч.
— Твое начальство, теперь по всем вопросам к нему, — указал на директора председатель.
— У мине до ево нужды нет, — обрезал Макарыч.
— Может, будет. Познакомиться привез. Хозяйство показать. Поводишь по участку. Пусть посмотрит.
— Контрольников тут привозют всяких, — заругался лесник словом, услышанным в сельповском магазине.
— Не контроль я. Вы сами себе хозяин и контроль. А участок мне действительно посмотреть надо.
— Иди, гляди, сколь влезить.
— С вами надо.
— Я только с тайги. Передохнуть маленько надоть.
Директор закашлялся, смущенно отвернулся:
— Все верно, Макарыч. Но мне долго задерживаться нельзя. Может, сходим ненадолго?
— Как величать-то тебя? Аль у начальства, окромя звания, имени людскова нет?
Председатель рассмеялся.
— Как он тебя?
— Да! Зовут меня Евгений.
— А по отцу?
— Иванович.
— Ну дак вот, Евгений свет Иванович, погоди денька два. Дай моим мослам остыть. В баньке побалуем. Опосля с Богом в тайгу пойдем.
