— Верните бумажник, — потребовал я.
— Всему свое время.
— Я хочу переговорить с шерифом.
— Он спит.
— Но дежурит же сейчас кто-нибудь из вашего начальства?
— Лейтенант, но он на месте происшествия. Вы сможете переговорить с ним утром. Ночь вам придется провести здесь, врач опасается, что у вас сотрясение мозга… Чем вас ударила женщина?
— Меня ударил ее муж рукояткой револьвера.
— Вряд ли беднягу можно винить в этом после того, что вы сделали с его женой! — с чувством воскликнул шатен.
— Вы спали с ней? — поинтересовался брюнет.
Я взглянул сначала на одно здоровое, гладкое лицо, потом на другое… Нет, на садистов они не походили и взятку пока не требовали, и все же я начал их побаиваться.
— Послушайте, — обратился я к полицейским, — вы напрасно тратите время. Я был в мотеле по делу. Я веду расследование… — Тут меня охватил страх — страх за жизнь юного Хиллмана, и я не решился продолжать.
— Что вы расследуете? — спросил брюнет.
— Как у вас соблюдаются законы? По-моему, плохо.
— Вот я покажу тебе «соблюдение законов»! — заорал брюнет и поднес к моему лицу здоровенный кулак.
— Попридержите-ка лучше руки, — посоветовал я.
В дверях палаты появился доктор.
У вас тут все в порядке? — осведомился он. Полицейские в один голос заявили, что в порядке, но громко потребовал, чтобы мне предоставили возможность позвонить по телефону.
— Не знаю, не знаю… — нерешительно ответил врач, взглянув на полицейских.
— Я расследую серьезное преступление и не могу ничего рассказывать, не заручившись согласием клиента.
— Отсюда позвонить невозможно, — возразил один из моих стражей.
— А вы что скажете, доктор? Здесь вы хозяин.
Только теперь я разглядел, что он очень молод.
— Право же, я … А впрочем, в вестибюле есть телефон-автомат. Вы сможете дойти туда сами?
— Я чувствую себя почти здоровым.
Однако едва я спустил ноги со стола, как пол закачался и стал уходить куда-то вниз. С помощью полицейских я кое-как добрался до кабины автомата, уселся в ней на подставленный стул и закрыл дверцу. Сквозь зеленоватое стекло кабины лица полицейских казались круглыми рыбами — темной и светлой, — тыкающимися в погруженный на морское дно батискаф.
Вообще-то моим клиентом был доктор Спонти, однако, опустив в автомат единственную завалявшуюся в кармане монету, я позвонил Хиллману. К счастью, он оказался дома и сразу же поднял трубку.
— Да?
— Говорит Арчер.
У Хиллмана вырвалось похожее на стон восклицание.
— Вы слышали что-нибудь о Томе? — спросил я.
— Ничего. Я в точности выполнил все указания, но когда вернулся с берега, денег на месте уже не оказалось. Этот негодяй подло обманул меня!
— Вы видели его?
— Нет, и не пытался.
— А я пытался. — И я рассказал все, что случилось со мной за последние часы.
— По-вашему, это те самые люди? — каким-то тоненьким голосом спросил он.
— По-моему, вас шантажирует именно Браун, но вряд ли это его настоящая фамилия. Скажите, имя Гарольда Гарли вам что-нибудь говорит?
— Как? Повторите.
— Гарольд Гарли. Или Гар Гарли. Фотограф.
— Первый раз слышу.
Меня не удивил ответ Хиллмана. Рекламные карточки, подобные желтой карточке Гарли, обычно рассылаются по сотням адресов, и вполне возможно, что между Гарли и Брауном не было ничего общего.
— У вас все? — нетерпеливо спросил Хиллман. — Я стараюсь не занимать телефон.
— Я еще не сказал главного: мною занялась полиция. Я не смогу объяснить полицейским, почему я оказался в мотеле, если не расскажу им о похищении вашего сына и о том, что за этим последовало. Совершено тяжкое преступление, и рано или поздно нам все равно придется прибегнуть к помощи полиции.
— Я запрещаю… — на высокой ноте начал было Хиллман, но тут же сменил тон: — Пожалуйста, я очень прошу вас, не вмешивайте пока полицию. Ну хотя бы до утра — может быть, за это время Том вернется домой.
— Хорошо, до утра. Но это последний срок.
Я повесил трубку и вышел из кабины. Мои телохранители посадили меня в лифт и привели не в палату, где я до этого лежал, а в какую-то комнату с плотно завешенными окнами, разрешили лечь на койку и принялись по очереди допрашивать. Диалог был настолько скучным и нудным, что передавать его нет смысла, тем более, что часто я просто не слушал полицейских.
Около полуночи в комнате появился помощник шерифа, лейтенант Бастиан, высокий, с коротко подстриженными седеющими волосами и вертикальными, похожими на шрамы морщинами. Он подошел ко мне и хмуро проговорил:
— Доктор Мэрфи утверждает, что вы недовольны тем, как выполняются законы в нашем графстве.
— У меня есть все основания утверждать, что это именно так.
— Видите ли, мы испытываем большие трудности с подбором работников. Никто не хочет идти в полицию на то жалованье, которое нам платит городское начальство. Чернорабочие получают больше, а ведь работа у нас каторжная.
— Поэтому-то ваши люди и не упускают случая сунуть руку в карман ближнего!
— Вы о чем?
— О том, что у меня исчез бумажник с деньгами и документами.
Лицо Бастиана помрачнело еще больше. Он молча вышел, и я услышал, как в соседней комнате он злым шепотом выговаривает кому-то. Через минуту он вернулся и вручил мне бумажник.
— Документы потребовались для установления вашей личности. Власти Лос-Анджелеса дали о вас хороший отзыв. Извините, если с вами обошлись тут не вполне тактично.
— Пустяки. Мне не привыкать к хамскому обращению…
— Послушайте, я же извинился! — сердито заявил Бастиан и сухим тоном начал задавать вопросы о миссис Браун и о причинах моего интереса к ней. Когда я объяснил, что не могу говорить без разрешения клиента, он перешел на фигуру Брауна, потребовал охарактеризовать его внешность, описать его машину и т. д.
Я плохо помнил, что произошло непосредственно перед выстрелом и сразу после него, но все же попытался выжать из себя хоть что-нибудь. Браун был человеком выше среднего роста, физически сильным, с грубым, хрипловатым голосом и массивным подбородком; на нем был темно-серый или синий пиджак и широкополая шляпа, глубоко надвинутая на лоб; приезжал он на сером или желтовато-коричневом седане с двумя дверцами, вероятно, «форде», какие были в моде лет восемь назад.
В свою очередь Бастиан сообщил, что, по словам жильцов мотеля, на машине был номерной знак, выданный в штате Айдахо, и Станислаус сейчас всячески изворачивается, пытаясь объяснить, почему он не записал этот номер. Кажется, лейтенант рассчитывал, что в обмен на его информацию я расскажу ему то, о чем пока должен был молчать, но в конце концов махнул рукой и согласился подождать до утра.
Я с радостью приветствовал наступление утра, хотя все еще страдал от боли в голове. Вот уже сутки я ничего не ел, если не считать бутерброда миссис Перес, и потому теплый кофе за завтраком и крутые яйца показались мне прямо-таки пищей богов.
Я уже приканчивал завтрак, когда в комнату, задыхаясь от быстрой ходьбы, ввалился доктор Спонти. На его полном лице проглядывали следы плохо проведенной ночи. Его холодная рука напомнила мне о мертвой женщине, и я невольно выпустил ее.
— Я удивлен, доктор Спонти. Как вы узнали, что я тут?
— Несколько необычным путем. Среди ночи мне позвонил некий лейтенант Бастиан. Наверное, на глаза ему попался чек, который я вам вчера вручил. Лейтенант буквально замучил меня вопросами.
— Обо мне?
— Вообще обо всем, что произошло.
— Вы рассказали ему о Томе Хиллмане?
— А что мне оставалось делать? — Спонти потрогал свежий порез на губе — видимо, он очень спешил, когда брился. — В пригороде Приморский убита женщина. Как честный человек, я считал своим долгом сообщить властям все, что знаю.
— И о требовании выкупа за Тома тоже сообщили?
— Естественно. Лейтенант Бастиан нашел мое сообщение исключительно важным, поблагодарил меня и обещал, что наше заведение не будет упоминаться в прессе.
— Самое главное для вас!
— Не спорю. Школа для меня — источник существования.
Вот так получилось, к большой моей досаде, что я напрасно столь героически соблюдал обет молчания. Теперь мне нечего было ставить на кон, чтобы поторговаться с Бастианом. Вместе с тем я испытывал облегчение при мысли, что история с Томом стала известна полиции, поскольку вето Хиллмана сильно осложняло мне работу.
— А что мистер Хиллман?
— Позвонил мне сегодня чуть свет. О сыне по-прежнему никаких вестей. — Спонти уставился на меня мрачным взглядом. — Родители Тома дошли до предела отчаяния, и мистер Хиллман сказал мне нечто такое, о чем ему, несомненно, придется потом пожалеть.
