Элинор Карлайл вступила на землю своих бывших владений через заднюю калитку.
Был жаркий, ясный летний день. Благоухал душистый горошек. Она прошла мимо разноцветной гряды и увидела младшего садовника Хорлика, который оставался здесь, чтобы содержать в приличном виде сад.
– Доброе утро, мисс, – с почтением приветствовал он Элинор. – Я получил ваше письмо. Боковая дверь открыта, мисс. Я открыл ставни и большую часть окон.
– Благодарю вас, Хорлик.
Она хотела пойти дальше, но молодой человек, судорожно дернув кадыком, застенчиво пробормотал:
– Извините, мисс…
– Да, – повернулась к нему Элинор.
– Правда, что дом продан? Я имею в виду, соглашение уже подписано?
– Да.
– Хотел бы вас попросить, – робко заговорил Хорлик, – не могли бы вы замолвить за меня словечко майору Сомервелу… Ему ведь нужны будут садовники. Может, он решит, что я слишком молод для должности главного садовника, но я четыре года работал под началом мистера Стивенса и много чему научился. Ну и когда один тут остался, тоже все здесь поддерживал в полном порядке, даже без помощников.
– Конечно, Хорлик, я сделаю для вас все, что смогу, – заверила его Элинор. – Я и сама собиралась порекомендовать вас майору Сомервелу и сказать ему, какой вы замечательный садовник.
Лицо Хорлика стало пунцовым.
– Спасибо, мисс. Вы очень добры. Вы понимаете, столько сразу всего на нас обрушилось, ну… смерть миссис Уэлман, и потом эта быстрая продажа усадьбы… а я… я собираюсь осенью жениться, ну и хочется быть уверенным…
Он замолчал.
– Надеюсь, майор Сомервел вас возьмет. Можете на меня рассчитывать – я сделаю все, что смогу, – снова пообещала Элинор.
– Благодарю вас, мисс. Вообще-то мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи. Благодарю вас, мисс.
Элинор пошла дальше.
Внезапно, как поток, прорвавший дамбу, ее захлестнула волна ярости, дикого негодования.
«Мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи…»
Они с Родди могли здесь жить! Она и Родди! Родди, наверное, хотел этого. Да и она сама – тоже. Они ведь так всегда любили Хантербери. Милый Хантербери… Задолго до того, как ее родители умерли… на чужбине… в Индии… она приезжала сюда на каникулы. Она играла в лесу, гуляла у ручья, собирала целые охапки душистого горошка, лакомилась огромными зелеными ягодами крыжовника и темно-красной сочной малиной. А позже созревали яблоки… Здесь столько укромных местечек, где можно было свернуться калачиком и часами читать какую-нибудь книжку.
Она любила Хантербери. Где-то в глубине ее сознания всегда таилась уверенность, что когда-нибудь она будет здесь жить постоянно. Тетя Лора все время поддерживала эту уверенность. Отдельными словами и фразами.
«Когда-нибудь, Элинор, тебе, возможно, захочется спилить эти тисовые деревья. Они немного мрачноваты, ты не находишь?»
Или:
«Здесь можно было бы устроить водоем. Когда-нибудь ты это сделаешь!»
А Родди? Родди тоже видел в Хантербери свой будущий дом. Может, эта подспудная мысль и лежала в основе его чувства к ней, к Элинор. Именно: ему была удобна эта любовь. Она давала возможность и ей и ему жить в Хантербери. Как все удачно складывалось.
Они жили бы здесь вместе. И сейчас они тоже были бы здесь вместе – и совсем не для того, чтобы готовить поместье к продаже, а для того, чтобы устроить по своему вкусу дом и сад. Бродили бы тут рука об руку, наслаждаясь теперь уже своей собственностью, счастливые – да, счастливые оттого, что они вместе… Если бы не роковая случайная встреча с этой девушкой – прекрасной, как дикая роза…
Что знал Родди о Мэри Джерард? Ничего – меньше чем ничего! Как он мог полюбить Мэри… реальную Мэри, а не тот образ, который он себе выдумал? Возможно, у нее действительно много привлекательных качеств, но что Родди мог о них знать? Все это старо как мир – злая шутка природы, непредсказуемое влечение.
Недаром ведь и сам Родди назвал это «наваждением»?
Кто знает, может, он даже хотел бы избавиться от этого наваждения…
Если бы Мэри, например, умерла, то, возможно, какое-то время спустя он сказал бы: «Это даже к лучшему. Теперь я это понимаю. У нас ведь не было ничего общего…»
И добавил бы, возможно с мягкой грустью:
«Она была прелестным созданием…»
Пусть бы она навсегда и оставалась для него просто… ну да… восхитительным воспоминанием… воплощением вечно юной красоты и счастья[18].
Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось, Родди снова вернулся бы к ней… Элинор была совершенно уверена в этом!
Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось…
Элинор повернула ручку боковой двери. Из солнечного теплого дня она шагнула в прохладный сумрак дома. Ее охватила дрожь.
Этот холод и мрак были так зловещи… Будто здесь ее поджидало нечто ужасное…
Она прошла через холл и толкнула обитую сукном дверь буфетной.
Повеяло запахом плесени. Она широко распахнула окно. Выложив свои покупки – масло, батон, небольшую бутылку молока, – Элинор вдруг подумала: «Вот бестолковая! Я же забыла купить кофе!»
Она заглянула в банки, стоявшие на полке. В одной из них оказалось немного чая, но кофе не было.
«А, да ладно, – подумала она, – какая разница».
Она распаковала баночки с рыбным паштетом и долго их разглядывала. Потом, выйдя из буфетной, поднялась по лестнице и направилась прямо в комнату миссис Уэлман. Она начала с массивного комода: вытаскивала вещи из выдвинутых ящиков и складывала их в отдельные кучки…
3
В сторожке Мэри Джерард беспомощно огляделась.
Она и забыла уже, как здесь тесно и убого.
На нее нахлынули воспоминания. Мама, склонившаяся с иголкой над платьицем для куклы. Злое лицо отца, вечно чем-то недовольного. Не любил он ее. Нет, не любил.
Она внезапно обернулась к сестре Хопкинс:
– Отец перед смертью ничего не просил мне передать?
– Нет, дорогая, ничего, – бодрым и веселым голосом отозвалась та. – Он ведь умер, не приходя в сознание.
– Я должна была приехать сюда и ухаживать за ним, – тихо проговорила Мэри. – Ведь все-таки он был моим отцом.
После некоторого замешательства сестра Хопкинс сказала:
– Послушай-ка меня, Мэри: отцом не отцом – не в этом дело. В наши дни дети не слишком-то заботятся о своих родителях. Да и многие родители тоже не очень-то пекутся о своих чадах. Мисс Ламбер из средней школы считает, что так и должно быть. По ее мнению, отношения в семье настолько далеки от совершенства, что дети должны воспитываться государством. По мне, так это глупость: плодить сирот при живых-то родителях. Так о чем я говорила-то? Ах да! Нечего тебе себя изводить. Было – и прошло. Теперь нужно жить дальше. Пусть даже наша жизнь совсем не сахар.
– Наверное, вы правы… Но… но, может быть, я сама виновата в том, что у нас с отцом были неважные отношения.
– Чушь! – решительно возразила сестра Хопкинс. Это коротенькое слово прозвучало, как взрыв бомбы. Мэри почему-то сразу успокоилась. А сестра Хопкинс перевела разговор на более конкретные проблемы: – Что ты собираешься делать с мебелью? Сохранишь? Или продашь?
– Даже не знаю. А вы как считаете?
Окинув обстановку наметанным глазом, сестра Хопкинс сказала:
– Некоторые вещи вполне добротные и хорошие. Ты можешь отдать их на хранение и когда-нибудь обставить свою квартирку в Лондоне. Старье выброси. Стулья еще крепкие. И стол тоже неплох. И эта милая конторка – такие, правда, сейчас не в моде, но она из красного дерева, а, говорят, викторианский стиль[19] скоро снова будет в чести. На твоем месте я бы избавилась от гардероба. Слишком уж он громоздкий. Занимает половину спальни.
Они составили список вещей, какие следовало оставить, а какие продать.
– Поверенный, мистер Седдон, был ко мне очень добр, – сказала Мэри. – Он дал мне в качестве аванса немного денег. Так что я смогла частично оплатить свои занятия и кое-что купить. Он сказал, что через месяц-другой я смогу получить всю сумму.
– А как тебе твоя работа? – поинтересовалась сестра Хопкинс.
– Думаю, со временем она очень мне понравится. Поначалу было тяжеловато. Так уставала, что едва хватало сил добраться до дому.
– Я тоже уставала до смерти, когда проходила практику в больнице Святого Луки, – хмуро проговорила сестра Хопкинс, – думала, и трех лет не выдержу. Однако ничего – выдержала…
Они разбирали вещи старика. Дошла очередь до металлической шкатулки, полной бумаг.
– По-моему, мы должны их просмотреть, – решила Мэри.
Они сели за стол друг против друга.
– Ну ты подумай, какой хлам хранят люди! – проворчала сестра Хопкинс. – Газетные вырезки! Старые письма, какие-то ненужные квитанции!
Разворачивая очередной документ, Мэри сказала:
– А вот свидетельство о браке отца с матерью. Из церкви Сент-Олбанс, тысяча девятьсот девятнадцатый год.
– Брачная запись, это более старое название. Многие в деревне и по сей день говорят именно так, – заметила сестра Хопкинс.
