Мартиньер, сидевшая в карете со своей госпожой, испустила крик ужаса, едва увидев молодого человека, и без чувств упала на подушки. Скюдери стала дергать шнурок, приказывая кучеру остановиться, но тот, напротив, почему-то еще сильнее ударил лошадей, так что они, рванувшись, с пеной на удилах в одно мгновение с громом и шумом пронесли карету через Новый мост. Скюдери вылила чуть ли не всю свою скляночку спирта на лежавшую в обмороке Мартиньер, и когда та, наконец, очнулась, бледная, с печатью прежнего ужаса на лице, то, судорожно прижимаясь к своей госпоже, пролепетала:
– Ради небесной Владычицы, чего хотел этот ужасный человек? Ведь это был он! Тот самый, который принес тогда ночью бриллианты!
Скюдери изо всех сил старалась успокоить бедную старуху, уверяя, что ничего дурного не случилось и что они, вероятно, все узнают из брошенной в карету записки. С этими словами она развернула бумажку и прочла:
«Мне грозит неминуемая погибель, которую можете предотвратить лишь вы одни. Умоляю вас, как только может умолять свою мать преданный, нежно любящий сын: верните Кардильяку ожерелье и браслеты – под предлогом необходимой переделки, починки или чего хотите. От этого зависит ваше благосостояние и сама жизнь. Если вы не сделаете этого до послезавтра, то я явлюсь к вам в дом и убью себя на ваших глазах!»
– Ну, – сказала Скюдери, окончив чтение, – теперь ясно, что если этот загадочный человек и принадлежит к шайке злодеев и убийц, то против меня по крайней мере он не имеет никакого дурного умысла. Если бы ему удалось поговорить со мной в ту ночь! Теперь же я вынуждена теряться в догадках, что все это значит. Но в любом случае, что бы там ни было, я исполню его просьбу. Я сама буду рада избавиться от этого убора, который кажется мне каким-то дьявольским талисманом, постоянно приносящим несчастье. Кардильяк же, получив его обратно, уже, конечно, не так легко выпустит из рук.
Скюдери на следующий же день хотела отправиться с бриллиантами к старому ювелиру. Но, как назло, с самого утра ее осаждали литераторы всего Парижа, приходившие к ней кто со стихами, кто с трагедией, кто с интересным анекдотом. Едва успел окончить чтение трагедии Лашапель, глубоко уверенный, что ничего подобного не написал бы даже Расин, как Расин сам внезапно появился в дверях и уничтожил соперника патетическим монологом какого-то короля. А там Буало начал блистать остроумием, осмеивая всех подряд.
После полудня Скюдери должна была ехать к герцогине де Монтансье – таким образом, посещение Кардильяка пришлось отложить до следующего утра. Страшное беспокойство тяготило все это время ее душу. Образ молодого человека постоянно возникал перед ее глазами, и какое-то смутное воспоминание подсказывало ей, что она уже видела эти черты. Ночью она несколько раз с испугом просыпалась под гнетом неотвязной мысли, что она слишком легкомысленно поступила, отказав в помощи несчастному, взывавшему к ней о спасении, и ей все казалось, что самой судьбой ей было уготовано предупредить беду и открыть ужасное преступление. Едва занялось утро, она быстро встала, оделась и, захватив с собой ящичек, немедленно отправилась к Кардильяку.
Приехав на Никезскую улицу, где жил Кардильяк, Скюдери увидела громадные толпы народа, бежавшие со всех сторон к дому ювелира. Слышались крики, брань, шум. Полиция с трудом сдерживала любопытных, старавшихся проникнуть в дом. Угрожающие восклицания: «Смерть! Смерть убийце! На куски его!» – слышались в волнующейся толпе. Наконец показался Дегрэ с отрядом стражи, перед которым толпа немедленно расступилась. Двери дома отворились, и из них жандармы почти вынесли на руках бледного, скованного по рукам и ногам молодого человека, которого толпа встретила взрывом грозных проклятий и ругательств. В ту же минуту чей-то отчаянный пронзительный вопль долетел до слуха перепуганной и подавленной каким-то дурным предчувствием Скюдери.
– Вперед! Скорее вперед! – крикнула она вне себя кучеру, который сумел наконец проехать, никого не задев, сквозь несметную толпу и остановился рядом с самыми дверьми дома Кардильяка.
Скюдери увидела Дегрэ и перед ним на коленях хорошенькую девушку с рассыпавшимися по плечам волосами, полуодетую, с печатью отчаяния на лице. Обнимая его колени, она кричала пронзительным голосом:
– Он не виновен! Не виновен!
Напрасно Дегрэ и его люди старались поднять ее с земли. Наконец, высокий, сильный жандарм, схватив несчастную огромной рукой, оторвал ее от Дегрэ и с такой силой толкнул в сторону, что она без чувств упала на каменную мостовую. Тут Скюдери не могла уже более выдержать.
– Ради самого Создателя, что случилось? – воскликнула она и, отворив сильным движением руки дверцу кареты, выпрыгнула на улицу.
Толпа с уважением расступилась перед ней, между тем как две каких-то сострадательных женщины, подняв несчастную девушку, усадили ее на ступеньки крыльца и, стараясь привести в чувство, стали тереть ей лоб и виски спиртом. Скюдери, приблизившись к Дегрэ, повторила свой вопрос.
– Ужасное происшествие! – ответил Дегрэ. – Сегодня утром Кардильяка нашли убитым. Он умер от удара кинжалом. Убийца – его собственный подмастерье Оливье Брюссон, и мы сейчас ведем его в тюрьму.
– А девушка! Кто она? – спросила Скюдери.
– Это Мадлен, дочь Кардильяка. Злодей был ее любовником. Вон она и плачет, уверяя, что Оливье не виновен, но ей наверняка что-нибудь известно, а потому я и ее отправлю в тюрьму.
Сказав это, Дегрэ бросил на бедное дитя такой злобный, свирепый взгляд, что Скюдери невольно вздрогнула. Между тем несчастная девушка пришла в себя и слабо вздохнула, но, все еще не в состоянии пошевелить ни одним членом, лежала на крыльце. Глубоко тронутая видом этого ангела и взволнованная грубостью Дегрэ и его помощников, Скюдери не могла удержать невольных слез. Вдруг на лестнице послышался глухой шум, и вслед за этим из дверей вынесли труп Кардильяка.
– Я беру девочку к себе! – решительно сказала Скюдери. – А вы, Дегрэ, можете позаботиться об остальном.
Тихий ропот одобрения послышался в толпе. Женщины подняли бедную девочку, сотни рук с готовностью бросились им помочь, и таким образом несчастную бережно перенесли в карету. Народ расточал благословения доброй заступнице, сумевшей спасти невинное существо от рук кровожадного правосудия.
Благодаря усилиям Серона, лучшего из парижских врачей, Мадлен, долгое время пребывавшая в бесчувственном состоянии, наконец пришла в себя. Скюдери довершила старания врача, ласково уговаривая несчастную не отчаиваться, пока та, наконец, не разрешилась обильным потоком слез. Тогда ей стало немного легче, и она рассказала своей благодетельнице о том, что произошло.
Около полуночи, по словам Мадлен, ее разбудил легкий стук в дверь. Затем она услышала испуганный голос Оливье, просившего ее как можно скорее прийти в комнату отца, потому что он умирал. В страхе она выскочила из постели и открыла дверь. Оливье, бледный, растерянный, с каплями пота на лбу и свечой в руке, привел ее, шатаясь, в мастерскую, где она увидела отца, распростертого на постели в предсмертной агонии. С воплем отчаяния бросившись к нему, девушка увидела, что рубашка Кардильяка вся в крови. Оливье тихо отвел ее от умирающего, а затем стал обмывать зиявшую на левой стороне груди рану. Скоро раненый открыл глаза, перестал хрипеть и, посмотрев на Мадлен и Оливье, взял их руки и соединил вместе. Оба упали на колени перед ложем умирающего, который между тем снова заметался с громкими стонами на постели и затем, взглянув с усилием на небо, скончался, глубоко вздохнув. Молодые люди зарыдали. Оливье рассказал, что он по приказанию Кардильяка отправился с ним ночью по какому-то делу и они подверглись нападению разбойников. Кардильяк был смертельно ранен на его глазах, после чего он, с трудом взвалив тяжелое тело на плечи, принес его домой. С наступлением утра прочие жильцы дома, встревоженные услышанными ими ночью стонами и плачем, поспешили в квартиру Кардильяка и нашли обоих молодых людей, безутешно рыдавших, на коленях перед его трупом. Явилась полиция и, заподозрив в совершении преступления Оливье, увела его в тюрьму. Мадлен клялась в его невинности, приводила примеры его добродетели и любви к убитому, которого он всегда чтил и уважал как отца, рассказывала, как любил молодого человека сам Кардильяк, как готов был отдать ее за него замуж, несмотря на его бедность, руководствуясь исключительно верой в его доброе сердце и трудолюбие.
Все это Мадлен поведала Скюдери, окончив свой рассказ словами, что если бы она собственными глазами видела, как Оливье воткнул кинжал в грудь ее отца, то и тогда скорее усомнилась бы в его виновности, чем решилась бы обвинить доброго, честного Оливье в таком ужасном преступлении.
Скюдери, глубоко растроганная несчастьем Мадлен и склонная сама считать Оливье невиновным, немедленно стала собирать сведения. Прислуга, соседки – словом, все единодушно подтвердили, что Оливье всегда был честным и прилежным учеником. Никто не мог сказать против него дурного слова, но, едва речь заходила о том, кто же совершил злодеяние, все с сомнением качали головами и признавались, что тут кроется какая-то страшная тайна.
