— Следовало бы спросить господина Станжерсона, у кого обычно хранился этот ключ? — добавил он.
— У моей дочери, — ответил господин Станжерсон, — и она никогда с ним не расставалась.
— Это меняет дело и противоречит мнению господина Рультабиля! — вскричал господин Марке. — Если мадемуазель Станжерсон никогда не расставалась с ключом, то преступник должен был сперва дождаться ее ночью в комнате, забрать ключ, и кража была бы совершена после нападения. Но к этому времени в лаборатории уже находилось четыре человека! Решительно я ничего больше не понимаю!
И господин Марке повторил это с восторженным отчаянием опьянения, ибо я уже замечал, что наиболее счастливыми минутами его жизни были моменты полного непонимания.
— Кража, — ответил репортер, — могла произойти только до покушения. Это бесспорно. Проникнув в павильон, преступник уже имел ключ с медной головкой.
— Это невозможно, — мягко возразил господин Станжерсон.
— Иначе просто и быть не может, и вот тому доказательства.
С этими словами Рультабиль извлек из кармана номер «Эпок» от 21 октября (напомню, что преступление было совершено в ночь с 24-го на 25-е) и, показав нам некое объявление, прочитал:
— «Крупное вознаграждение будет выплачено тому, кто вчера в магазине «Лувр» нашел утерянную дамскую сумочку из черного атласа. Наряду с другими предметами в сумочке находился небольшой ключ с медной головкой. Обращаться письменно в 40-е почтовое отделение до востребования на имя М.А.Т.С.Н.».
— Не означают ли эти буквы, — продолжал репортер, — имени Матильда Станжерсон? А этот ключ с медной головкой, не ваш ли это ключ? Я всегда читаю объявления. В моем деле, как и в вашем, господин судебный следователь, всегда полезно читать маленькие личные объявления. Сколько там скрыто удивительнейших интриг! И ключей к интригам, которые не всегда имеют медную головку, но, тем не менее, необычайно интересны. В этом объявлении меня поразила таинственность, которой окружила себя эта женщина, потерявшая ключ, предмет, вообще говоря, мало ее компрометирующий. Она, безусловно, дорожила этим ключом, если обещала крупное вознаграждение. Потом я подумал об этих буквах: «М.А.Т.С.Н.». Первые три скорее всего обозначали имя. «Мат, — думал я, — очевидно, Матильда». Женщина, потерявшая сумочку с ключом, зовется Матильда! Однако последние две буквы расшифровке не поддавались. Пришлось отложить газету и заняться другими делами. Когда через четыре дня вечерние газеты вышли с аршинными заголовками, сообщая о покушении на мадемуазель Матильду Станжерсон, то имя жертвы напомнило мне объявление. Немного заинтригованный, я нашел номер газеты, так как забыл две последние буквы. Увидев их вновь я не мог удержаться от восклицания: «С. Н.» — Станжерсон!» Через минуту я уже мчался на извозчике в сороковое почтовое отделение. Обратившись к чиновнику, я поинтересовался корреспонденцией на имя «М.А.Т.С.Н.». Таковой не оказалось. И так как я настаивал, упрашивая посмотреть еще раз, то служащий возмутился: «Это просто глупая шутка какая-то. Три дня тому назад я уже отдал подобное письмо даме, которая его спрашивала. Сегодня это письмо требуете от меня вы. А позавчера с неменьшей настойчивостью еще один господин требовал от меня то же самое. Может быть, довольно мистификаций?»
Я попытался расспросить почтового служащего об этих двух людях, но он даже не ответил мне, полагая, что и так сказал чересчур много.
Рультабиль замолчал, молчали и остальные. Каждый делал свои выводы из этой странной истории с письмом. Казалось, что теперь найдена надежная нить, посредством которой можно будет вытянуть на свет божий это непонятное дело.
— Вполне вероятно, — сказал господин Станжерсон, — что моя дочь потеряла ключ и ничего не сказала, чтобы меня не беспокоить. Могла она, разумеется, и обратиться к нашедшему с просьбой написать ей до востребования. Она, очевидно, опасалась дать свой адрес, ведь таким образом я мог бы узнать о потере ключа. Это логично и естественно, ибо один раз меня уже обокрали.
— Где и когда? — спросил начальник сыскной полиции.
— В Америке, много лет тому назад, прямо из лаборатории в Филадельфии у меня украли секрет двух изобретений, которые могли бы обогатить целый народ. Имени вора я так никогда и не узнал, да и разговоров об этой краже никогда не было. Дело в том, что я сам передал мои изобретения в общественное пользование, расстроив таким образом расчеты вора и сделав кражу бесполезной. С этого времени я стал очень подозрительным и начал прятаться во время работы. Все эти решетки на окнах, уединенное расположение павильона, мебель, которую я сам сконструировал, и даже специальный ключ — все это результаты моих страхов и следствие печального опыта.
— Весьма любопытно, — заметил господин Дакс, а Жозеф Рультабиль поинтересовался судьбой сумочки. Оказалось, что ни господин Станжерсон, ни дядюшка Жак в течение последних дней эту сумочку больше не видели.
Через несколько часов мы узнали от самой мадемуазель Станжерсон, что сумочку действительно украли, или она ее потеряла. 23 октября в 40-м почтовом отделении она получила письмо, оказавшееся всего-навсего шуткой весьма дурного тона. Письмо же она немедленно сожгла.
Чтобы вернуться к нашему допросу или, скорее, к нашей беседе, я должен упомянуть, что начальник сыскной полиции попросил уточнить, при каких обстоятельствах 20 октября, в день потери сумочки, мадемуазель Станжерсон оказалась в Париже. Мы узнали, что она отправилась в столицу в сопровождении Робера Дарзака, которого с этого момента в замке больше не видели. Он появился только на следующий день после преступления. Тот факт, что Робер Дарзак находился в универсальном магазине рядом с мадемуазель Станжерсон в момент исчезновения сумочки, не мог пройти незамеченным и привлек наше внимание.
Этот разговор между чиновниками, обвиняемыми, свидетелями и журналистом уже заканчивался, когда наступила неожиданная развязка, что всегда так нравилось господину Марке.
Пришел бригадир жандармерии и сообщил, что разрешения войти просит Фредерик Ларсан. Разумеется, это было ему немедленно позволено. Войдя, Ларсан швырнул на пол пару грубых, покрытых илом башмаков, которые держал в. руках.
— Вот башмаки, которые носил преступник, — сказал он, — вы узнаете их, дядюшка Жак?
Старик наклонился и с удивлением признал свои старые башмаки, брошенные им некоторое время назад в кучу старого хлама. Он был так поражен, что принужден был высморкаться, чтобы скрыть замешательство.
Указывая на платок, которым воспользовался при этом бедный старик, Ларсан объявил:
— А вот и платок, удивительно напоминающий тот, который был обнаружен в Желтой комнате.
— Да, да, я все знаю, — в ужасе простонал дядюшка Жак, — они почти одинаковы.
— И наконец, — продолжал сыщик, — старый баскский берет, вероятно некогда украшавший голову дядюшки Жака. Все это, господин начальник сыскной полиции и господин судебный следователь, по моему мнению, означает только одно… Успокойтесь, любезнейший, — обратился он к бедняге Жаку, который почти потерял сознание. — Все это указывает на то, что убийца хотел скрыть свое истинное лицо. Он сделал это довольно грубо, или это только кажется нам таковым, ибо мы уверены, что дядюшка Жак, который не оставлял господина Станжерсона, к преступлению не имеет никакого отношения. Но представьте себе, что профессор этим вечером не засиделся бы в своей лаборатории и, расставшись с дочерью, вернулся в замок. Вообразите, что в момент покушения в лаборатории никого нет, а дядюшка Жак спит у себя на чердаке. Никто бы не усомнился в том, что убийца — именно старый слуга! Он обязан своему спасению только тому, что драма разыгралась слишком рано. Тишина ввела убийцу в заблуждение, он подумал, что в лаборатории уже никого нет, и решил, что момент настал.
Человек, который мог столь таинственно проникнуть сюда и подготовить такие улики против дядюшки Жака, без сомнения, хорошо знал этих людей. В котором часу он проник сюда? Во второй половине дня? Вечером? Не берусь объяснить. Хорошо зная обитателей и расположение павильона, он мог войти в Желтую комнату в любое время.
— Но как же он мог войти, если в лаборатории были люди? — не выдержал господин Марке.
— Что мы об этом знаем? — ответил Ларсан. — В лаборатории обедали, слуги приходили и уходили, производились химические опыты, которые между одиннадцатью и двенадцатью часами могли собрать профессора, его дочь и старого слугу в углу возле камина. Кто может утверждать, что преступник, хороший близкий знакомый, не использовал этого момента, чтобы проскользнуть в Желтую комнату, предварительно сняв в туалете свои башмаки?
— Это невероятно! — усомнился господин Станжерсон.
— Во всяком случае, и не невозможно. Впрочем, я ничего не утверждаю. Что касается ухода… о, это другое дело! Как он мог убежать? Самым естественным образом.
