— Дорогая Люси, обо мне не беспокойтесь, — сказал Эдвард Энгкетл.
— Ты, как всегда, деликатен, Эдвард. Но есть еще Дэвид — за ужином я заметила, как он много ел. Интеллектуалы всегда много едят. Кстати, а где Дэвид?
— Как только услышал, что случилось, сразу пошел в свою комнату, — сказала Мэдж.
— Ну да, это было довольно тактично с его стороны. Пожалуй, он в затруднительном положении. Конечно, что там ни говорите, а убийство всех ставит в щекотливое положение — слуги волнуются, заведенный порядок рушится, нам подают утятину к обеду — к счастью, ее отлично можно есть и холодной. А вот что делать с Гердой, как вы думаете? Отправить чего-нибудь на подносе? Может, немного крепкого бульону?
«Честное слово, Люси бессердечна», — подумала Мэдж. И тут же, в припадке раскаяния, у нее мелькнула мысль, что Люси, наоборот, слишком человечна, и эта гуманная рациональность так отталкивает. Разве не было простой и неприкрашенной правдой то, что все несчастья окружены этими маленькими обыденными заботами? Просто Люси выразила мысли, в которых большинство людей не призналось бы. Все они также думают о слугах, беспокоятся насчет еды и даже сами испытывают голод. Голод испытывала и сама Мэдж. Голод и одновременно тошноту. Страшная смесь.
А еще была, несомненно, та тягостная неловкость, когда не знаешь, как дальше относиться к тихой, ничем не примечательной женщине, которая еще вчера была «бедной Гердой», а теперь, вероятно, вскоре предстанет перед судом по обвинению в убийстве.
«Такое случается с другими, — подумала Мэдж, — но у нас этого не может быть». — Она взглянула на Эдварда: «Не может быть с людьми вроде Эдварда. С людьми, до такой степени мирными». Глядя на Эдварда, она обрела утешение. Какой он спокойный, рассудительный, добрый и милый.
Вошел Гаджен и с доверительным поклоном сказал, приличествующе понизив голос:
— Кофе и сэндвичи я подал в столовую.
— О, благодарю вас, Гаджен!
— Право же, — продолжала леди Энгкетл, когда дворецкий вышел, — Гаджен чудо. Не представляю, что бы я делала без него. Он всегда знает, как именно надо поступить. Несколько солидных сэндвичей — это в самом деле не хуже ленча — и ничего тут нет бессердечного.
— Ох, Люси, не надо!
Мэдж вдруг почувствовала, как горячие слезы побежали по ее щекам. Леди Энгкетл пробормотала удивленно:
— Бедняжка. Для нее все это, как видно, чересчур!
Эдвард пересел к Мэдж и обнял ее за плечи.
— Не терзай себя, малышка Мэдж, — сказал он.
Мэдж зарылась лицом в его плечо и зарыдала. Она вспомнила, как утешал ее Эдвард, когда в Айнсвике, как-то на пасху, у нее околел кролик.
— Люси, ей плохо, — сказал Эдвард. — Я дам ей немного бренди?
— На буфете в столовой. Но я не думаю…
В комнату вошла Генриетта, и леди Энгкетл не договорила.
Мэдж распрямилась. Она почувствовала, как Эдвард одеревенел и замер.
«Что должна испытывать Генриетта?» — подумала Мэдж. Она почти боялась взглянуть на свою двоюродную сестру. Но смотреть, собственно, было не на что. Если и было в ней что-то сейчас, так это вызов. Она вошла с поднятой головой, стремительная и отнюдь не бледная.
— А вот и Генриетта, — воскликнула леди Энгкетл.
— А я в недоумении. Полицейские заняты с Генри и господином Пуаро. Что ты дала Герде — бренди или чай с аспирином?
— Я отнесла ей бренди и грелку.
— Вот это правильно, — с одобрением сказала леди Энгкетл. — Об этом как раз говорят на курсах первой помощи — про грелку, я имею в виду, при шоке, — не про бренди. Нынче все ополчились на стимуляторы. Но я думаю, это просто мода. Нам всегда в Айнсвике давали бренди от потрясений, когда я еще была девчонкой. Хотя, между прочим, я не думаю, чтобы у Герды был настоящий шок. Я правда не знаю, как чувствуешь себя после убийства мужа. Такого рода вещи даже и представить невозможно. Только вряд ли от этого случился бы именно шок. Я имею в виду, вряд ли здесь мог быть элемент изумления.
Умиротворенную атмосферу рассек ледяной голос Генриетты.
— Почему вы все так уверены, что это Герда убила Джона?
На миг повисла тишина, и Мэдж ощутила удивительную перемену обстановки — воцарилось замешательство, напряжение и какое-то внутреннее ожидание. Каким-то совершенно негнущимся голосом леди Энгкетл ответила:
— Но это же, кажется, самое очевидное. А что еще вы можете предположить?
— Ну разве не может быть так, что Герда шла мимо, что она увидела лежащего Джона и подняла револьвер в тот самый миг, когда… когда мы появились на сцене?
Снова наступило молчание. И прервала его опять леди Энгкетл:
— Это так Герда говорит?
— Да.
Это не было простое подтверждение. За ним звучала сила. «Да» прозвучало как револьверный выстрел.
Брови леди Энгкетл взмыли вверх, и она сказала намеренно невпопад:
— Там, в столовой, сэндвичи и кофе.
Она осеклась, когда Герда Кристоу вошла в распахнутую дверь. Герда сказала торопливым и извиняющимся тоном:
— Я почувствовала, что лежать больше просто не могу. Мне так… так тревожно.
— Вам надо сесть, — воскликнула леди Энгкетл. — Вам надо сейчас же сесть.
Она подняла Мэдж с кушетки, усадила туда Герду, подложила ей под спину подушку.
— Устраивайтесь поудобнее, милочка, — сказала она.
Хотя говорила она очень четко, все слова ее казались совершенно бессмысленными. Эдвард пересек комнату и стал глядеть в окно. Герда отвела со лба растрепанные волосы и заговорила вконец замученным голосом:
— Я… я только сейчас начинаю понимать. Понимаете, я никак не могла почувствовать… и сейчас не могу… что это на самом деле, что Джон… Джон мертв. — Ее начало слегка трясти. — Кто мог убить его? У кого могла подняться рука?
Леди Энгкетл испустила глубокий вздох и тут же быстро повернула голову. Дверь кабинета сэра Генри распахнулась. Оттуда вышел он сам в сопровождении инспектора Грейнджа — крупного, мощного сложения мужчины с вислыми пессимистическими усами.
— Моя жена. Инспектор Грейндж.
Грейндж поклонился и сказал:
— Хотелось бы узнать, леди Энгкетл, смогу ли я поговорить немного с миссис Кристоу?
Он замолк, увидя, как леди Энгкетл кивает в сторону фигуры на кушетке.
— Миссис Кристоу?
— Да, я миссис Кристоу, — стремительно отозвалась Герда.
— Мне бы не хотелось утомлять вас, миссис Кристоу, но я должен задать вам несколько вопросов. Вы можете, конечно, если хотите, сперва послать за своим адвокатом…
— Иногда так благоразумнее, — вмешался сэр Генри.
Но Герда не дала ему договорить.
— Адвокат? Зачем адвокат? Откуда адвокату знать что-то о смерти Джона?
Инспектор Грейндж кашлянул. Сэр Генри собирался что-то сказать, но Генриетта опередила его.
— Просто инспектор хочет выяснить, что произошло утром.
Герда повернулась к нему и сказала с недоумением в голосе:
— Все было похоже на страшный сон — как будто не на самом деле. Я не могла даже закричать. Просто вообще ничего не чувствуешь.
— Потрясение, миссис Кристоу, — успокоительно разъяснил Грейдж.
— Да, да наверное. Вы же видите — это было так неожиданно. Я шла из дому по дорожке к бассейну…
— В какое время, миссис Кристоу?
— Незадолго до часу дня — за минуту, может быть, за две. Я знаю, потому что посмотрела на часы. А когда я подошла, там был Джон, он там лежал — и кровь по всему бетону.
— Вы слышали выстрел, миссис Кристоу?
— Да… нет… не знаю. Я знала, что сэр Генри и господин Энгкетл пошли охотиться. А я, как увидела Джона…
— Да, миссис Кристоу?
— Джона… кровь… и револьвер. Я подняла револьвер.
— Зачем?
— Что, извините?
— Зачем вы подняли револьвер, миссис Кристоу?
— Я… я не знаю.
— Понимаете, вы не должны были прикасаться к нему.
— Не должна была? — у Герды был потерянный, отсутствующий вид. — Но я прикоснулась. Я взяла его в руки.
Она взглянула на свои руки, словно все еще видела в них револьвер. В ее голосе послышалась острая мука.
— Кто мог убить Джона? Никто не мог желать ему смерти. Он… был лучшим из людей. Такой сердечный, такой бескорыстный, все для других. И все любили его, инспектор. Он был чудесным врачом. Лучшим и добрейшим из мужей. Это, наверное, случайность. Иначе не может быть, не должно быть!
Немного помолчав, Герда добавила:
— Спросите кого угодно, инспектор. Никто не мог желать смерти Джону, ведь правда?
Она обращалась ко всем. Инспектор Грейндж захлопнул свой блокнот.
— Благодарю вас, миссис Кристоу, — сказал он ровно. — На сегодня все.
Эркюль Пуаро и инспектор Грейндж вместе шли через каштановую рощу к бассейну. То, что было Джоном Кристоу, а теперь стало «телом», сфотографировали, обмерили и описали. Его обследовал полицейский врач, и труп был отправлен в мертвецкую. «Бассейн же, — подумал Пуаро, — остался на диво невинным. Сегодня все какой-то сплошной мираж». Кроме Джона Кристоу — он миражом не был. Даже и в смерти он оставался каким-то положительным и целеустремленным. А плавательный бассейн был теперь не просто бассейном — он стал теперь местом, где было найдено тело Джона Кристоу и где кровь его лилась на серый бетон и в неестественно голубую воду. Неестественно — Пуаро не мог вдуматься в это слово. «Да, во всем этом было что-то неестественное. Как будто…»
