— В самом деле. И каждый раз, как только я перестаю быть наэлектризованным собственной виновностью, ты будешь счастлива перезарядить мои батареи.
Она издала странный звук, смесь нервного смешка и перехваченного дыхания.
— Я презираю тебя, дерьмо!
— Неправда.
— Да, это неправда. Я люблю тебя, грубый садист. И прошу тебя сказать вслух, что ты любишь меня.
— Да.
— Что да?
— Я люблю тебя. И эти два дня были действительно фантастическими.
— Эротическая мечта всех бойскаутов?
— Нет, больше, гораздо больше.
— Это что, много? Будем серьезны. Объясни мне.
— Согласен. Когда я с тобой, я перевоплощаюсь.
Я становлюсь квинтэссенцией самого себя. Широко открытым настежь и всепоглощающим. Познаю все, что со мной происходит. Становлюсь гигантским алчным и чувственным нервом.
— И это действительно так. Я схожу за дозой ЛСД.
— Вот потому-то, дорогая, я и прекращаю подачу тока. Слишком опасно, рискуешь оказаться разгуливающим по потолку вниз головой.
— А кто сказал тебе, что не этим ты сейчас занят? Просто новая доза меня вернет тебе уверенность.
— Знаю я, и ты знаешь: наши два дня кончились. И не будет их для нас больше никогда.
— О! Ни за что!
— Вив, будь разумна.
— Я очень разумна. Это не я веду себя так, будто мы вместе открыли нечто ужасающее и я должна быстро ретироваться. А то, что ты называешь прекращением подачи тока, я называю просто отключением. И перенести такого не могу. Как ты можешь так быстро отключиться? Вспыхнул — и погас. Как чертов электрокамин с автоматическим регулятором.
— Поверь мне, семья и положение — самые сильные регуляторы.
— Разве я пытаюсь оторвать тебя от семьи, от твоей работы? Ты отлично знаешь, что нет.
Это правда, и я это знаю.
Играя в открытую, она тотчас предложила иное решение.
— Все, чего я хочу, Пит, это взаимопонимания, чтобы мы пришли к согласию. Никогда я не постучусь в твою дверь, если буду знать, что ты не один. Но если я постучусь, ты должен впустить меня.
— Дорогая, моя дверь находится в Нью-Йорке. В шести тысячах километров отсюда.
— Где бы она ни была.
Она смотрела, как я открываю нижний ящик, набитый бельем.
— Что за восхитительные вещицы! Но ты не можешь взять их с собой. Потому что все белье твоего размера. С интересными пятнами и следами губной помады. Это тебя выдаст.
— Если не сказать хуже.
— Тогда оставь все у Герды перед отъездом в аэропорт. Она сможет переслать по надежному адресу в Нью-Йорк, со всеми вещицами, купленными тобой для жены.
— Она должна переслать их к Кенне.
— Ну? Ты хочешь сказать, что все предусмотрел? И для этого ты сделал такие дорогие подарки своей жене?
— Ты лукавишь.
Она широко раскрыла глаза и заморгала ресницами.
— Я? О! Рэт Батлер, что за гнусным льстецом вы стали!
Ирвин Гольд ликует.
— Вы внимательно следили за этой сценой, господин председатель? За возней с бельем? Вот что называется раскрыть себя. Неотвратимое свидетельство того, что присутствующий здесь мистер Мускул имеет обыкновение переодеваться травести.
— Верно, мэтр.
— Верно?
Я хотел рвануться, но боль сковала меня и я едва смог говорить. Создалось впечатление, что эти инквизиторы трут все мое тело наждачной бумагой.
— Вы осмеливаетесь заявлять, что столь беспочвенное обвинение верно?
— Ах, Пит, Пит, диагностика — не обвинение, одумайтесь. Но то вызывающее белье, о котором вы сейчас поведали, было вашего размера.
— Так же как Вивьен. И Карен. Это на них вы видели его надетым.
— Тоже верно. Но не забывайте, что вы теперь восстанавливаете воспоминания, которые бессознательно изменяете под тот образ, который хотите создать.
— А то, что желаете видеть вы, — так это меня, предстающего в женском одеянии.
— Вы находите это трудным для восприятия? Бессознательное перевоплощение, восходящее, вне всякого сомнения, к заре человечества. К доисторической эре, когда впервые одежда соотнеслась с полом?
— Я нахожу это омерзительным. И не думал, что мой адвокат знает, что такое лжесвидетельство.
Гольд взорвался.
— Послушайте, Хаббен, вы приплели Карен для того, чтобы столь здоровая бабища облегчила вашу тягу к переодеванию. Вы покупаете нижнее белье, делаете это впервые в своей жизни. Оставляете его у себя после того, как Карен ушла. Потом пересылаете его к себе. Если вы не считаете это солидным доказательством, хотелось бы знать, что за козыри у вас в рукаве, чтобы его опровергнуть!
— Не в рукаве, Гольд. Здесь, на краю этого ряда восковых фигур.
Гольд повернулся.
— Моя жена?
— Моя бывшая жена. Заставьте ее сказать правду, и вы увидите то, что вы называете солидным доказательством для мужчины вроде меня.
— Господин председатель, — запротестовал Гольд, — я не понимаю, почему моя жена…
— Истина, мэтр. Истина превыше всего.
Герр доктор нежно посмотрел на Джоан, сидевшую с покорно сложенными на коленях руками.
— Дитя мое…
Джоан грациозно поднялась; она некогда получила в школе приз за успехи и так и осталась лучшей ученицей.
— Господин председатель?
— Не могли бы вы описать интимные детали отношений с обвиняемым? Это вас не очень затруднит?
— Нет.
— Началось все…
— Немного погодя после его прихода к Макманусу и Нэйджу в качестве редактора отдела художественной литературы. Оказалось, я к нему неравнодушна. Каждый раз, когда меня вызывали в его кабинет, я чувствовала, как переворачивается все внутри и дрожат руки.
— Он был так хорош?
— Ну да, господин председатель, он был рослым, крепким, да и красивым мужчиной среди толпы невзрачных и хилых. Он был воспитан, образован, и, наблюдая, как он выслушивал глупости Чарли Макмануса, становилось очевидным, что в издательском доме он станет незаменим. В общем, прекрасная кандидатура для любой девственницы с ее полным незнанием мира.
— Ах! Как ему легко было выбирать!
— Чтобы быть точной, господин председатель, я должна признать, что с самого начала атакующей стороной была я.
— Он сопротивлялся?
— Не очень. Как-никак я была не лишена очарования. Не такой zoftik, как сейчас, но тем не менее красотка. И главное, у него не было союзников, чтобы поддержать его сопротивление. Ни в семье, ни в окружении. Не было надежных друзей.
— Не было друзей совсем?
— Ни одного. Деловые связи, коллеги в издательстве, члены спортивного клуба — и это все.
— Дурной знак.
— Тогда я так не думала. Мне не нужны были соперники, я хотела получить его в полное свое распоряжение. Когда его семья заявила, что не приедет на свадьбу, я привела в полное расстройство свою мать, выразив глубокое удовлетворение.
— Вы никогда не были знакомы с его родителями?
— Никогда. Тем не менее на протяжении нескольких лет я посылала им к Новому году открытки с Ханукой. В конечном счете обвиняемый застал меня врасплох и был взбешен. Ему не очень-то нравилось, что я еврейка. В нашем кругу это сходило, но он не желал выставлять мою национальность перед родителями.
— Ach, so. Но вначале вы не предполагали, что столкнетесь с подобными трудностями?
— Ну что же, скажем так: я закрывала глаза на некоторые факты.
— Например?
— Вначале он был несколько скуповат. Я не знала, что скупые на деньги люди скупы и на чувства. Они рассматривают щедрость в любви как своего рода чаевые.
— А за исключением этого знака опасности?
— Кроме того, в первый период нашей совместной сексуальной жизни появился тревожный симптом. Крайне тревожный, когда я вновь вспоминаю это. Я должна признать, что обвиняемый пытался научить меня… скажем так, большей активности.
— Он не достиг этого?
— Ни малейшего успеха. Поэтому мы впервые поговорили открыто, и он сознался мне, что никогда в жизни он не спал с… как бы это сказать? С непрофессионалкой. Половую жизнь он начал с шестнадцати лет, с несколькими приятелями из колледжа, членами команды регбистов. Они делили пухленькую подружку, бравшую с них по доллару за свою любовь. Восемь дней спустя, взбешенная тем, что ни один парень ею больше не интересуется, она обвинила их в коллективном изнасиловании. Дело закрыли, как только узнали о деньгах. Что больше всего поразило обвиняемого, так это то, что его мать чуть не хватил удар, а отец, напротив, был весьма доволен, что он утратил девственность. Он отпраздновал это и подарил роскошное охотничье ружье, о котором уже давно мечтал обвиняемый.
— Символично.
— Символично почти так же, как и имя, данное ему отцом. Как бы там ни было, обвиняемый переспал затем с немалым числом женщин, но все они были профессионалками. Оказавшись перед миленькой девственницей, он не знал, что с ней делать.
