– Ни друзьями, ни врагами, – сказал Микин. – Так оно лучше всего, если содержишь гостиницу. От врагов да от друзей жди беды. Вот миссис Сиппель и мисс Грэнсбери в нее и попали. И мистер Негус тоже.
Что за странная интонация послышалась мне в его голосе при этих словах? Неужто удовольствие?
– Простите меня, мистер Микин, но… вам, кажется, доставило удовольствие известие о смерти этих людей или я ошибаюсь?
– Ошибаетесь, мистер Кэтчпул. Определенно ошибаетесь. – Его голос прозвучал уверенно и твердо.
Минуту-другую мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд хозяина гостиницы светился подозрительностью, лишенной всякого намека на теплоту.
– Вы мне кое-что сообщили, я проявил интерес, вот и все, – сказал Микин. – Точно такой же интерес я проявил бы к сообщению любого моего постояльца. Так положено, раз уж держишь гостиницу. Однако убийство – подумать только!
Я повернулся к нему спиной и сказал решительно:
– Спасибо, что показали мне мою комнату. Вы были очень добры.
– Полагаю, вы захотите задать мне немало вопросов? Гостиница принадлежит мне с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Вряд ли вы найдете кого-то, кто знает больше, чем я.
– О да, конечно. Вот только разберу свои чемоданы, поем и разомну ноги. – Перспектива долгой беседы с этим человеком нисколько меня не привлекала, однако, похоже, была неизбежной. – Еще одна просьба, мистер Микин, довольно важная: я буду вам признателен, если сведения, которые я вам сообщил, останутся между мной и вами.
– А, так это секрет?
– Нет, не то чтобы. Просто я предпочитаю сам сообщить об этом людям.
– Значит, вы будете задавать вопросы? Во всем Грейт-Холлинге не найдется ни одного человека, кто скажет вам хоть что-то путное.
– Уверен, что это не так, – ответил я. – Вы ведь уже предложили мне поговорить с вами.
Микин покачал головой.
– Что-то я не припоминаю такого, мистер Кэтчпул. Я говорил, что вы захотите меня поспрашивать, а не что я захочу вам отвечать. Одно я вам все-таки скажу… – Он нацелил на меня свой тощий, с узловатыми костяшками указательный палец. – Раз уж вы натолкнулись на три трупа в вашем развеселом лондонском отеле, да и сам вы полицейский из Лондона, так и задавайте ваши вопросы там, а не здесь.
– Намекаете, что мне лучше уехать отсюда, мистер Микин?
– Вовсе нет. Ваш маршрут – ваше личное дело. В этом заведении вас будут принимать ровно столько, сколько вы сами захотите остаться. Мне нет до этого дела. – С этими словами он развернулся и вышел.
Я озадаченно покачал головой. Трудно было примирить этого Виктора Микина и того, который беззаботно чирикал о Лондоне и своей тетушке, питавшей отвращение к грязи, когда я только переступил порог «Головы Короля».
Я сел на кровать, но тут же встал, испытывая потребность в свежем воздухе. Жаль, что в Грейт-Холлинге нет другой гостиницы, кроме «Головы Короля».
Я надел пальто, снятое всего пару минут назад, запер дверь комнаты и спустился по лестнице вниз. Виктор Микин за стойкой вытирал стаканы. Он поклонился, когда я вошел в комнату.
В углу, за столиком, уставленным многочисленными стаканами, как пустыми, так и полными, сидели два субъекта, исполненные решимости упиться до смерти. Искусством раскачиваться на стуле оба владели виртуозно. Один из этих отъявленных пьяниц был мелким старикашкой, похожим на гнома, но зато с седой окладистой бородой, как у Санта-Клауса. Другой был молодым человеком крепкого сложения, с грубым, топорным лицом, на вид не старше двадцати. Он говорил что-то старикашке, но его язык заплетался от выпитого, и разобрать, о чем он болтал, было невозможно. К счастью, его компаньон и сам был не в том состоянии, чтобы слушать, да и без внимания осталась, скорее всего, какая-нибудь чушь, а отнюдь не тонкая острота.
Вид юноши меня встревожил. Как он довел себя до такой кондиции? Пока он походил на человека, только примеряющего чужую маску, однако, если не изменит своих привычек в ближайшем будущем, маска непременно прирастет.
– Не хотите ли выпить, мистер Кэтчпул? – спросил Микин.
– Возможно, позже, спасибо. – И я тепло улыбнулся. Я всегда стараюсь быть особенно вежливым с теми, кому не доверяю или к кому просто не испытываю симпатии. Это не всегда срабатывает, но иногда они отвечают тем же. – Сначала надо размять эти старые ноги.
Пьяный молодой человек, шатаясь, встал. Казалось, он внезапно рассердился, и выдал тираду, которая начиналась со слова «нет». Остальное было неразборчиво. Качаясь, он прошел мимо меня и вышел на улицу. Старик протянул руку – на что ему понадобилось секунд десять, – и его указательный палец уткнулся прямо в меня.
– Ты, – сказал он.
Я провел в Грейт-Холлинге не больше часа, и за это время уже второй человек грубо тыкал пальцем мне в лицо. Возможно, у местных жителей это жест гостеприимства, хотя навряд ли.
– Прошу прощения? – переспросил я.
Санта-Клаус издал какие-то звуки, которые я перевел так: «Да, ты, ты, парень. Иди-ка, сядь здесь. Вот на этот стул, парень. Рядом со мной, парень. Все равно этому несчастному молодому бездельнику, который только что вышел отсюда, стул больше не нужен».
В обычных условиях услышать повторное приглашение в таком роде мне вряд ли было бы приятно, но, раз уж я решил потренироваться в искусстве перевода с языка пьяных, то почему бы и нет.
– Вообще-то я собирался немного пройтись по деревне… – начал было я, но старик, видимо, уже решил, что ничего подобного я не сделаю.
– Успеется! – рявкнул он. – А сейчас иди и садись, поговорить надо. – Тут он, немало меня встревожив, затянул такой куплет:
Посидим рядком,
Поговорим ладком,
Господин полицейский из Лондона.
Я посмотрел на Микина, но тот не отрывал взгляд от пивных стаканов. Гнев придал мне смелости, и я сказал ему:
– Кажется, не прошло еще и десяти минут с тех пор, как я просил вас ни с кем не обсуждать того, кто я и по какому делу прибыл.
– Я не говорил ни слова. – Но ему не хватило наглости посмотреть мне в лицо.
– Мистер Микин, каким образом мог этот джентльмен узнать, что я полицейский из Лондона, если вы ему об этом не говорили? Никто в деревне, кроме вас, не знает о том, кто я.
– Не спешите с выводами, мистер Кэтчпул. Ни к чему хорошему вас это не приведет. Я никому не сказал о вас ни слова. Ни единого.
Он лгал. Он знал, что я это знаю, но ему было все равно.
* * *
Потерпев поражение в борьбе с хозяином гостиницы, я подошел к столику в углу зала и сел напротив похожего на гнома старикашки. За его спиной с темных потолочных балок свисали какие-то инструменты из латуни и меди, и на мгновение я представил его странным беловолосым созданием в еще более странном гнезде.
Он продолжал говорить так, словно наша беседа и не прерывалась:
– …не джентльмен, а бездельник, и родители у него такие же. Ни читать, ни писать не умеют, вот и он тоже. Какая уж там латынь! Двадцать лет, а посмотрите на него! Вот я в его возрасте – ну, это было давно. В незапамятные времена! В молодости я был незаурядным человеком, но некоторые берут посланный им божий дар и развеивают его по ветру. Не понимают, что величия способен достичь каждый, вот и не пытаются.
– Латынь, говорите? – только и смог выдавить я в качестве ответа.
Какое еще величие? Я был счастлив всякий раз, когда мне удавалось избежать унизительной неудачи, а он толкует о величии. Голос старика был на удивление чист и звонок, что как-то не вязалось с его сизым носом и мокрой от эля бородой. «Когда он трезв, слушать его, должно быть, одно удовольствие», – подумал я.
– И что же, вы совершали великие дела? – спросил я его.
– Я пытался, и преуспел куда больше, чем мог хотя бы надеяться.
– Неужели?
– Да, но это было давным-давно. Мечтами денег не заработаешь, и самые дорогие из них никогда не становятся реальностью. В молодости я этого не знал. И хорошо, что не знал. – Он вздохнул. – Ну а ты, приятель? Чего ты достигнешь в жизни? Разгадаешь загадку убийства Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса?
Старик говорил так, словно эта цель не заслуживала внимания.
– С Негусом я не был знаком, хотя раз-другой его видел, – продолжал он. – Он уехал из деревни вскоре после того, как я тут обосновался. Один уехал, другой приехал, и оба по одной и той же причине. Оба с тяжелым сердцем.
– Что же это была за причина?
Одним стремительным движением старый гном влил себе в горло невероятное количество эля.
– Она не смогла этого пережить! – сказал он.
– Кто не смог пережить что? Ида Грэнсбери не смогла пережить отъезда Ричарда Негуса из деревни?
– Потери мужа. Так, по крайней мере, говорят. Харриет Сиппель. Говорят, из-за того, что ее муж умер так рано, она стала тем, чем была. Но это, я вам скажу, не причина. Немногим старше, чем тот парень, что сидел тут до вас. Слишком молод, чтобы умереть. Нет им конца.
– Когда вы сказали «она стала тем, чем была», что вы имели в виду, мистер… э-э-э… Не могли бы вы объяснить?
