Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Что же мне делать, если все обитатели деревни решили меня избегать?

Церковь! Я ведь уже несколько раз проходил мимо нее и кладбища, и даже не рассмотрел их как следует, даже не вспомнил о викарии и его жене, трагически ушедших из жизни один за другим в течение часа. Как я мог быть таким забывчивым?

Вернувшись в деревню, я направился прямиком к церкви. Она была посвящена Всем Святым и представляла собой приземистое сооружение из того же медово-желтого камня, что и местная станция. Трава на кладбище была аккуратно подстрижена. Почти на каждой могиле лежали цветы, судя по виду, свежие.

Позади церкви, по ту сторону низенькой ограды с калиткой, я увидел два дома. Тот, что подальше, походил на дом викария. Другой, длинный приземистый коттедж, куда меньшего размера, задней стеной едва ли не упирался в изгородь. Второй двери у него не было, зато я насчитал целых четыре окна, довольно больших для коттеджа, из которых нечего было наблюдать, кроме могил на кладбище. Я подумал, что надо быть человеком крепкой душевной организации, чтобы жить здесь.

Отворив железную калитку, я шагнул с улицы прямо на кладбище. Плиты на многих могилах были такими старыми, что имена на них стерлись от времени, и прочесть их было невозможно. Не успел я это подумать, как мне в глаза бросилась еще одна плита, совсем новая и даже красивая. На ней, одной из немногих, не было никаких цветов, зато от имен, высеченных на камне, у меня перехватило дыхание.

Этого просто не могло быть… Но это было!

«Патрик Джеймс Айв, викарий сего прихода, и Франсис Мария Айв, его возлюбленная супруга».

Пи Джей Ай. Все именно так, как я и говорил Пуаро: самый крупный инициал в центре соответствовал фамилии. И этот Патрик Айв был когда-то викарием Грейт-Холлинга.

Я опять взглянул на даты рождения и смерти, чтобы убедиться, что не ошибся. Нет, все правильно: Патрик и Франсис Айв оба скончались в 1913 году, в возрасте двадцати девяти и двадцати восьми лет соответственно.

Викарий и его жена, трагически погибшие в течение часа один после другого… Его инициалы на трех запонках, найденных во рту у каждой жертвы в «Блоксхэме»…

Проклятие! Пуаро был прав, как ни трудно мне было это признать. Связь между смертью священника и нашими убийствами явно существовала. Может быть, он не ошибся и насчет той женщины, Дженни? И она тоже имеет какое-то отношение к делу?

Под именами и датами на плите было стихотворение. Сонет, но незнакомый. Я начал читать:

Едва я прочел первые две строки, как за моей спиной раздался голос:

– Автор – Уильям Шекспир.

Обернувшись, я увидел женщину лет пятидесяти, с длинным, слегка костистым лицом, волосами каштанового цвета, кое-где тронутыми сединой, и мудрыми, наблюдательными зеленовато-серыми глазами. Плотнее запахнувшись в темное пальто, она сказала:

– Мы долго спорили, писать ли имя автора.

– Простите?..

– Под сонетом. В конце концов сошлись на том, что на плите должны быть только эти имена… – Она вдруг отвернулась, не закончив фразы. Когда я снова увидел ее лицо, в ее глазах стояли слезы.

– В общем, мы решили… в смысле, я и мой покойный муж Чарльз решили… Хотя нет, решила, в общем-то, я. Но Чарльз во всем меня поддерживал. Мы оба сошлись во мнении, что имя Уильяма Шекспира и без того широко известно, нет нужды писать его еще и здесь. – Она кивнула на плиту. – Хотя, когда я увидела, что вы смотрите, я почувствовала, что просто должна подойти и сказать вам, кто автор.

– Я думал, что я здесь один, – сказал я, удивляясь, как мог не заметить ее приближения, ведь я стоял лицом к улице.

– Я вошла через другую калитку, – сказала женщина, показывая себе через плечо большим пальцем. – Я живу в коттедже. Вас увидела в окно.

Видимо, мои соображения касательно невыгодного расположения ее жилища как-то отразились на моем лице, потому что она улыбнулась и сказала:

– Вы про вид? Меня он устраивает. Я выбрала коттедж специально, чтобы иметь возможность наблюдать за кладбищем.

Она произнесла это так, словно речь шла о самом обычном деле. Наверное, она читала мои мысли, потому что тут же объяснила:

– Могилу Патрика Айва лишь по одной причине не сровняли пока с землей, мистер Кэтчпул: потому что я за ней слежу, и все это знают. – Без всякого предупреждения она шагнула ко мне и протянула руку. Я пожал ее. – Маргарет Эрнст, – представилась она. – Зовите меня просто Маргарет.

– Вы имеете в виду… вы хотите сказать, что в деревне есть люди, способные потревожить прах Патрика и Франсис Айв?

– Да. Раньше я клала на их могилу цветы, но скоро поняла, что это бессмысленное занятие. Цветы легко уничтожить, не то что каменную плиту. Когда я перестала класть цветы, уничтожать стало нечего, разве что сам камень, но к тому времени я уже была в коттедже. Следила.

– Как это ужасно, что находятся люди, способные осквернить чужое место упокоения, – сказал я.

– Люди вообще ужасны, разве нет? Вы прочли стихотворение?

– Начал читать, но тут появились вы.

– Прочтите сейчас, – скомандовала она.

Я снова повернулся лицом к камню и прочел весь сонет целиком.

– Ну, мистер Кэтчпул?

– Странный выбор стихотворения для эпитафии.

– Вы так думаете?

– Клевета – сильное слово. Судя по содержанию этого стихотворения – если, конечно, я не ошибаюсь, – личности покойных Патрика и Франсис Айв подвергались нападкам?

– Именно. Отсюда и сонет. Я его выбрала. Меня отговаривали, уверяли, что гравировка целого сонета будет стоить дорого, советовали обойтись лишь первыми строками, как будто в деньгах дело. Люди такие скоты! – Маргарет Эрнст возмущенно фыркнула и каким-то материнским жестом положила ладонь на плиту, точно это был не камень, а макушка ее ребенка. – Патрик и Франсис Айв были из тех, кто никому не делает зла. Много ли найдется таких людей, о ком можно сказать подобное?

– О. Ну…

– Я сама их не знала – мы с Чарльзом унаследовали приход после них, – но так говорит деревенский доктор, мистер Флауэрдейл, а он единственный человек в Грейт-Холлинге, к чьему мнению следует прислушиваться.

Желая проверить, все ли я правильно понял, я переспросил:

– Значит, ваш муж был здешним викарием после Патрика Айва?

– Да, до самой своей смерти, три года тому назад. Сейчас здесь новый викарий: книжный червь, один, без жены, живет замкнуто.

– А этот доктор Флауэрдейл…

– О нем забудьте, – поспешно сказала Маргарет Эрнст, чем навсегда запечатлела имя доктора в моей памяти.

– Ладно, – отозвался я, покривив душой. Проведя в обществе Маргарет Эрнст не более четверти часа, я успел понять, что полная покорность – единственная возможная тактика общения с этой женщиной.

– А почему плиту с надписью установили вы? – сменил я тему. – Разве у Айвов не было родственников?

– К сожалению, таких, которые могли и хотели бы это сделать, не было.

– Миссис Эрнст, – сказал я. – То есть Маргарет… Сказать вам не могу, насколько лучше я почувствовал себя в этой деревне, встретив вас. Совершенно очевидно, что вы знаете, кто я такой, а следовательно, знаете, и зачем я здесь. Никто больше не хочет со мной говорить, не считая одного старика в гостинице, который несет такую околесицу, что ничего не разберешь.

– В мои намерения вовсе не входило сделать ваше пребывание здесь приятным, мистер Кэтчпул.

– Ну, хотя бы чуть менее неприятным. По крайней мере, вы не бежите от меня с таким лицом, как будто чудовище увидели.

Она расхохоталась.

– Это вы чудовище? О господи!

Я не знал, как реагировать.

– Этот человек, который нес чепуху в гостинице, – у него, случайно, не седая борода?

– Да.

– Он говорил с вами потому, что не боится.

– А не боится потому, что слишком пьян?

– Нет. Потому что он… – Маргарет сменила тему. – Потому что убийца Иды, Ричарда и Харриет ему не угрожает.

– А вам? – спросил я.

– Никакая опасность не помешала бы мне говорить с вами так, как я говорю сейчас.

– Понимаю. Вы такая смелая?

– Скорее, упрямая. Когда я считаю, что есть слова, которые должны быть сказаны, и дела, которые должны быть сделаны, то я их говорю и делаю. А когда замечаю, что окружающим это не по вкусу, то поступаю им наперекор.

– Полагаю, это свидетельствует в вашу пользу.

– Вы считаете, что я излишне пряма, мистер Кэтчпул?