— Да сама ее откровенность доказывает, что она невиновна! — стоял на своем я.
— Откровенность, видимо, характерная черта всей семьи, — усмехнулся Пуаро. — С какой помпой открыл нам свои карты новый лорд Эджвер!
— Да уж, — улыбнулся и я. — Он нашел оригинальный способ.
— Как это у вас говорится — на ходу подошвы рвет?
— Подметки, — исправил я. — У нас, наверное, был глупый вид.
— Вот еще! Вы, может быть, и выглядели глупо, но я нет. Напротив, друг мой, я полностью контролировал происходящее, и мне удалось застать его врасплох.
— Вы так думаете? — ехидно спросил я, поскольку считал, что ничего подобного не случилось.
— Уверен! Я слушаю, слушаю, а потом задаю вопрос о совершенно постороннем предмете — и куда девается апломб храброго мосье? Вы не наблюдательны, Гастингс.
— Мне показалось, что известие о смерти Карлотты Адамс вызвало у него неподдельный ужас.
— Как знать.., может быть, и неподдельный.
— Интересно, почему он рассказывал о событиях того вечера с таким цинизмом? Считал, что это остроумно?
— Возможно. У вас, англичан, вообще своеобразные представления о юморе. Но не исключено, что он делал это намеренно. Если факты скрывать, они вызовут удвоенное подозрение. Если о них громогласно сообщить, то им могут придать меньшее значение, чем они того заслуживают.
— Например, его ссора с дядей?
— Совершенно верно. Он знает, что о ней рано или поздно станет известно, и сам спешит оповестить нас о пей.
— Он не так глуп, как кажется.
— Он совсем неглуп! И когда дает себе труд раскинуть мозгами, они у него отлично работают. Он понимает, в каком очутился положении, и, как я уже сказал, спешит выложить свои карты. Вы играете в бридж, Гастингс. Скажите, в каком случае так поступают?
— Вы сами играете в бридж, — усмехнулся я, — и знаете, что игрок поступает так, когда все взятки его, и он хочет сэкономить время и скорей перейти к следующей раздаче.
— Совершенно верно, mon ami. Но есть и другой случай, я несколько раз сталкивался с ним, особенно когда играл с дамами. Представьте себе, что дама открывает карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает снова сдавать. Возможно даже, что остальные игроки не увидят в этом никакого подвоха, особенно если они не слишком опытны. Чтобы разобраться, в чем подвох, нужно подумать, и не исключено, что посреди следующей раздачи кто-то из игроков сообразит: «Да, но ей обязательно пришлось бы убить четвертую бубну своего партнера, а значит, зайти с маленькой трефы. И в таком случае взятку сыграла бы моя девятка!»
— Значит, вы думаете…
— Я думаю, Гастингс, что чрезмерная бравада подозрительна. И еще я думаю, что нам пора ужинать. Une petite omelette, n'est ce pas?[45] А потом, часов в девять, мы нанесем еще один визит.
— Куда?
— Сначала — ужин, Гастингс. И пока нам не подадут кофе, мы даже думать не будем об этом деле. Когда человек ест, мозг должен служить желудку.
И Пуаро сдержал свое слово. Мы отправились в маленький ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и превосходно отужинали омлетом, камбалой, цыпленком и ромовой бабой, к которой Пуаро питал особую слабость.
Когда мы приступили к кофе, Пуаро дружески улыбнулся мне.
— Дорогой Гастингс, — сказал он. — Я завишу от вас гораздо больше, чем вы полагаете.
Признаюсь, его неожиданные слова смутили и обрадовали меня. Он никогда не говорил мне ничего подобного прежде. Иногда, в глубине души, я чувствовал себя уязвленным, потому что он делал все, чтобы поставить под сомнение мои умственные способности.
И хотя я был далек от мысли, что его собственные способности начали потихоньку угасать, мне вдруг пришло в голову, что моя помощь действительно нужна ему больше, чем ему казалось раньше.
— Да, — мечтательно продолжал он, — вы сами не сознаете, как это получается, но вы все чаще и чаще подсказываете мне правильный путь.
Я боялся верить своим ушам.
— Ну что вы, Пуаро, — пробормотал я. — Мне очень лестно… Вероятно, я так или иначе научился чему-то от вас…
Он отрицательно покачал головой.
— Mais поп, ce n'est pas ca.[46] Вы ничему не научились.
— Как? — изумленно спросил я.
— Не удивляйтесь. Все правильно. Никто ни у кого не должен учиться. Каждый человек должен развивать до предела свои возможности, а не копировать кого-то другого. Я не хочу, чтобы вы стали ухудшенным Пуаро. Я хочу, чтобы вы были непревзойденным Гастингсом! Впрочем, вы и есть непревзойденный Гастингс. Вы классически, совершенно нормальны.
— Нормален? Надеюсь, что да, — сказал я.
— Нет-нет, я о другом. Вы изумительно уравновешены. Вы — само здравомыслие. Понимаете, что это для меня значит? Когда преступник замышляет преступление, он непременно хочет обмануть. Кого же? Некоего нормального человека, образ которого имеется у него в голове. Возможно, такого существа вовсе нет в природе, и это математическая абстракция. Но вы приближаетесь к ней настолько близко, насколько это возможно. Бывают моменты, когда на вас нисходит вдохновение, когда вы поднимаетесь выше нормального уровня, моменты — надеюсь, вы поймете меня правильно — когда вы спускаетесь в самые таинственные глубины глупости, но в целом вы поразительно нормальны. В чем здесь моя выгода? Да в том, что в ваших мыслях я, как в зеркале, вижу то, во что преступник хочет заставить меня поверить. Это невероятно помогает мне и дает интереснейшие идеи.
Не могу сказать, чтобы я хорошо его понял. Мне показалось, что в его словах было мало лестного. Но, как бы то ни было, он поспешил рассеять мои сомнения.
— Я неудачно выразился, — быстро добавил он. — Вы обладаете способностью понимать ход мысли преступника, чего мне не дано. Вы показываете мне, какой реакции ждет от меня преступник. Такая проницательность — редкий дар.
— Проницательность… — задумался я, — да, пожалуй, проницательность мне свойственна.
Я взглянул на него через стол. Он курил одну из своих тонких сигарет и смотрел на меня чуть ли не с обожанием.
— Ce cher[47] Гастингс, — улыбнулся он. — Я вами восхищаюсь.
Я был польщен, но сконфужен и решил поскорее перевести разговор на другую тему.
— Итак, — деловито сказал я, — вернемся к нашему делу.
— Eh bien. — Пуаро откинул назад голову и, прищурив глаза, выпустил сигаретный дым.
— Je me pose des questions[48], — сказал он.
— Да? — с готовностью подхватил я.
— Вы, без сомнения, тоже?
— Конечно, — ответил я и, так же как и он, прищурившись и откинув голову, спросил:
— Кто убил лорда Эджвера?
Пуаро немедленно открыл глаза, выпрямился и энергично затряс головой.
— Нет-нет. Ничего подобного. Разве это вопрос? Вы же не читатель детективного романа, который подозревает по очереди всех героев без разбора. Правда, однажды я и сам вынужден был так поступить. Но это был особый случай. Я вам о нем как-нибудь расскажу, потому что горжусь им. На чем мы остановились?
— На вопросах, которые вы себе задаете, — сухо отозвался я.
Меня так и подмывало сказать, что я необходим Пуаро исключительно как слушатель, перед которым он может хвастать, но я сдержался. Если ему захотелось порассуждать, пусть.
— Очевидно, пришла пора их выслушать, — сказал я. Этой фразы было достаточно для его тщеславия. Он вновь откинулся на спинку кресла и с удовольствием начал:
— Первый вопрос мы уже обсуждали. Почему лорд Эджвер изменил свои взгляды на развод? По этому поводу у меня возникло несколько идей. Одну из них вы знаете.
Второй вопрос, который я себе задаю: что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена оставались формально связанными друг с другом?
Третий: что означало выражение его лица, которое вы заметили, обернувшись вчера утром при выходе из библиотеки? У вас есть на это ответ, Гастингс?
Я покачал головой.
— Нет, я в полном недоумении.
— Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс, ваше воображение бывает un peu vif[49].
— Нет-нет, — энергично возразил я. — Я уверен, что не ошибся.
— Bien.[50] В таком случае этот факт требует объяснения. А четвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Что тогда эти очки дела ли в сумочке мисс Адамс?
И наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонить в Чизвик Сильвии Уилкинсон?
Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы я мог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всего лишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amour propre успокоилось бы.
— Есть еще и другие вопросы, — сказал я.
— Какие именно?
— Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась Карлотта Адамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?
— Это слишком очевидные вопросы, — заявил Пуаро. — Им недостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиеся фактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, — психологического порядка. Маленькие серые клеточки…
