— Я уже говорила твоей матери, Седрик, что у меня есть основания полагать, что Пэнти не имеет никакого отношения к этой истории.
— О Господи, — вздохнул Седрик. — Как трогательно. Такая вера.
— И на зеркале твоего деда она тоже ничего не писала.
— Видите, у нашей Пэнти появился еще один сторонник. — Седрик театрально склонился перед Трой.
Полин быстро повернулась в ее сторону, а та, испытывая ощущение человека, переходящего из партера на сцену, негромко проговорила:
— По-моему, Пэнти действительно не виновата. Меня она в этом убедила.
— Ну вот! — воскликнула Полин и порывисто протянула Трой руку. — Слышите? Спасибо, миссис Аллейн. Хоть кто-то сохранил веру в мою бедную старушку Пэнти.
Но веру Трой в Пэнти Кентиш, и без того уже несколько пошатнувшуюся, ждали впереди новые испытания.
Из столовой она прошла в театрик. Холст стоял там, где она его и оставила, — у стены. Она вытащила его на середину сцены, укрепила на подрамнике и принялась разглядывать.
Глаза и нос уже завершенной головы были закрыты черными очками.
Секунд пять Трой попеременно бросало то в жар, то в холод, по спине и животу бегали мурашки. Потом она прикоснулась к лицу. Оно было совершенно сухим. А вот черные очки — еще влажными. С чувством облегчения, настолько сильным, что оно походило на внезапный приступ тошноты, Трой окунула тряпку в растворитель и осторожными движениями стерла дорисовку. Затем села и сцепила дрожащие руки. Ни единого пятна, ни пылинки на голубоватых тенях, что она проложила под глазами, ни следа грязи на блекло-розовой коже под лобной костью.
— О Боже! — прошептала Трой. — О Боже! Слава тебе Господи! О Боже!
— Доброе утро. — Через боковую дверь вошла Пэнти. — Мне разрешили еще порисовать. Нужна новая дощечка и побольше красок. Видите, корову и самолет я уже сделала. Нравится?
Она поставила дощечку на пол у изножья подрамника, явно подражая Трой, сделала шаг назад, сцепила за спиной руки и принялась рассматривать рисунок. На нем были изображены три пронзительно рыжие коровы, пасущиеся на изумрудном лугу. Над ними, по небу, для изображения которого Пэнти воспользовалась прозрачной новой голубой, пролетал изумрудный самолет, сбрасывающий черную бомбу.
— По-моему, здорово, — сказала Пэнти и, оторвавшись от рисунка, перевела взгляд на Трой. — И у вас тоже здорово получается, — добавила она. — Просто отлично. Внутри все переворачивается. Мне кажется, вы рисуете хорошие картины.
— Кому-то, — пристально посмотрела на нее Трой, — показалось, что в очках будет лучше.
— В таком случае этот кто-то просто дурак, — сказала Пэнти. — Короли не носят очков. А это король.
— Как бы там ни было, очки пририсовали.
— Если бы кто-нибудь нацепил очки на моих коров, я бы убила его, — заявила Пэнти.
— Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
— Не знаю, — равнодушно ответила Пэнти. — Может, Нодди?
— Да нет, вряд ли.
— Думаю, это тот же, кто нацарапал что-то на зеркале Нодди. Во всяком случае, это не я. Так как насчет дощечки и красок? Мисс Эйбл нравится, когда я рисую.
— Можешь подняться ко мне в комнату и сама взять в буфете. Там полно маленьких дощечек.
— Я не знаю, где твоя комната.
Трой, как могла, объяснила.
— Ладно, — кивнула Пэнти, — а если не найду, буду кричать, пока кто-нибудь не появится.
Она заковыляла к боковой двери.
— Постой-ка, — окликнула ее Трой, — ты «Малину», если увидишь, отличить сумеешь?
— Конечно, — с интересом посмотрела на нее Пэнти.
— Да нет, я не о ягоде. Я о такой резиновой штуковине, которая, если сесть на нее, звук издает.
— Что за звук?
— Ладно, не важно, — устало вздохнула Трой. — Забудь.
— Ты чокнулась, — решительно заявила Пэнти и вышла из зала.
— Либо я, — пробормотала Трой, — либо кто-то другой в этом доме.
В то утро она упорно прорисовывала фон. Сэр Генри позировал в полдень, в течение полутора часов с двумя перерывами. За все это время он не сказал ни слова, но то и дело глубоко вздыхал. Трой рисовала руки, но он был беспокоен, все время нервно подергивался, и фактически ей удалось лишь передать их общую форму и цвет. Под самый конец сеанса появилась Миллимент и, извинившись, что-то прошептала ему на ухо.
— Нет, нет, — сердито возразил сэр Генри. — Я же сказал, завтра, не позже. Перезвони и так и передай.
— Но он говорит, что ему это очень неудобно.
— Плевать. Повторяю, перезвони.
— Хорошо, папа, — послушно сказала Миллимент.
Она вышла, и Трой, увидев, что сэр Генри нервничает все больше и больше, объявила, что сеанс окончен, и добавила, что для изображения плаща готов позировать Седрик. Сэр Генри удалился с явным облегчением. Трой разочарованно проворчала что-то, стерла контур рук и вновь принялась за фон. Это было некое подобие картины в картине. Темный лес, влажный массив, набросанный сильными ударами кисти, врезался вершинами деревьев в залитое холодным светом ночное небо. Немного в глубине, в виде крупных пятен, были изображены некие монолиты, по форме напоминающие пирамиды. По нижней части холста Трой провела мощную линию; каждый мазок представлял собой концентрацию мучительно напряженной мысли, внезапно воплотившейся в живописной форме. Фон получился таким, как надо, только Анкреды, подумала Трой, сочтут его странным и незаконченным. Все, кроме, возможно, Седрика и Пэнти. Трой пришла к этому заключению как раз в тот момент, когда Седрик собственной персоной появился на сцене. Он был сильно и явно избыточно загримирован, двигался какой-то подпрыгивающей походкой и всячески выставлял напоказ алый плащ своего деда.
— Ну вот и я, — воскликнул он, — и на слабых плечах моих мантия из высокой трагедии! Какое чувство! Итак, моя поза?
Но показывать ему фактически ничего не пришлось. Он остановился, поднял полу плаща, встал поудобнее и точным движением завернулся в него именно так, как надо. Трой изучающе посмотрела на него и с нарастающим возбуждением принялась разводить на шпателе краски.
О такой модели, как Седрик, можно было только мечтать. Складки плаща застыли в формах прямо-таки скульптурных. Трой работала, не говоря ни слова, целый час, задерживая дыхание так часто, что даже нос заложило.
— Дражайшая миссис Аллейн, — послышался слабый голос, — у меня ноги немного затекли.
— О Господи, извините, пожалуйста! — воскликнула Трой. — Вы были великолепны. Отдохните немного.
Он спустился в партер, немного прихрамывая, но все еще в роли, и остановился перед холстом.
— Фантастика, — восхитился Седрик. — Просто потрясающе. Я хочу сказать, это и впрямь театр, и Старик, и неповторимый Бард, все вместе, все так живо и ярко. Нет слов.
Он опустился в ближайшее кресло, предварительно перекинув плащ через спинку и обмахиваясь полой.
— Должен признаться, — продолжал Седрик, — все это время мне очень хотелось с вами пооткровенничать. Этот дом просто-таки нашпигован интригами.
Трой, которая и сама изрядно устала, зажгла сигарету, села и принялась разглядывать свою работу. Попутно она с немалым интересом прислушивалась к тому, что говорит Седрик.
— Начать с того, что Старик и впрямь послал за адвокатом. Можете себе представить? Шепотки, шорохи, козни. Все это напоминает выборы папы римского в XVII веке. Главное, конечно, — брачный контракт. Как думаете, что достанется нашей дорогой Соне — как минимум? Как я только не изгалялся, чтобы вытянуть из нее информацию, но она сделалась такой таинственной, настоящая grand dame. Тем не менее, большая или малая, какая-то доля должна быть Соне выделена. Раньше фаворитом номер один считалась Пэнти. Старик завещал ей какую-то совершенно фантастическую сумму, чтобы она, когда вырастет, смогла сделаться тем, что называется а parti. Но нам всем кажется, что из-за своих маленьких проказ она сойдет с дистанции и все достанется нашей милой Соне. Далее — Пол и Фенелла. Они, разумеется, тоже сами вычеркнули себя из списка. В общем, я надеюсь, — заключил Седрик, скромно посмеиваясь, но с хищным блеском в глазах, — что, может быть, мне кое-чем удастся поживиться. Думаю, препятствий возникнуть не должно, но ведь всякое может случиться. Старик меня, попросту говоря, ненавидит, а майорат — это такое чудное дело. Кто-то что-то сказал, что-то там, бог знает когда, произошло, глядишь, я оказываюсь владельцем этого жуткого дома, но только стен. Больше ничего. Но так или иначе мне необходимо привлечь Соню на свою сторону.
Седрик разгладил усы и снял катыш с подкрашенных ресниц.
— Я наложил грим, — пояснил он, — потому что показалось крайне важным, чтобы каждая складка плаща была пропитана запахом Маккактамего. Ну и еще отчасти потому, что так забавно разрисовывать собственное лицо.
