Глава 15
Я вновь поехал в центральную часть города и обменял в банке чек на наличные. Припарковав свою машину за зданием банка, я прошел квартал пешком и добрался до сквера, за которым находилась редакция городской газеты.
Войдя в здание, я зашел в отдел информации, никого не встретив по дороге. Утром этот отдел казался почти вымершим, а сейчас, в предвечерние часы, в нем била ключом журналистская жизнь. Сотрудники сновали туда-сюда, а возле машинок сидело не менее двенадцати человек. Здесь же находилась и Бетти Посидан. Заметив, как я вошел, она сразу же вскочила из-за стола и подошла ко мне с приветливой улыбкой на красивых девичьих губах.
— Мне нужно поговорить с тобой, Бетти, — сказал я, поздоровавшись.
— Мне тоже, — ответила она все с той же улыбкой.
— У меня серьезный разговор, — предупредил я девушку.
— У меня тоже…
— Ты выглядишь какой-то именинницей, — заметил я.
— Почти так оно и есть.
— Я же все еще в постоянных хлопотах. Сейчас должен срочно выехать из города… — я коротко пояснил ей, куда спешу и почему еду. — Не сделаешь ли кое-что для меня, пока я буду отсутствовать?
— Я как раз хотела тебе помочь, — серьезно проговорила Бетти уже без всякой улыбки. — Однако рассчитывала на то, что ты все еще будешь в городе… — и в ее тоне прозвучал укор.
— Мне необходимо поскорее выехать. Я буду некоторое время отсутствовать. Понимаешь, Фред Джонсон и Дорис Бемейер, думаю, теперь на подходе к Поусону, поэтому я не могу терять время.
— Будь поосторожнее. Фред — один из тех парней, которые временами делаются опасными, учти это.
— Он уже не молоденький юноша и должен многое понимать как нормальный человек, — возразил я.
— Я немного его знаю… Это тот светловолосый мужчина, который частенько работает в музее. Но как говорят, очень невезучий. Кто-то рассказывал, что дома, в семье, у него просто кошмарная жизнь. Его отец болен, к тому же он пьяница, а мать живет в состоянии какого-то постоянного возбуждения. Фреду очень хочется выпутаться из этого сложного семейного клубка. Как-то при разговоре с ним у меня сложилось впечатление, что он старается сохранять внешнее спокойствие, но очень близок к отчаянию. При таком его состоянии будь повнимательнее при общении с ним.
— Постараюсь с ним справиться, если возникнет такая необходимость, — заверил я Бетти.
— Понимаю… Все же будь осторожен с ним. А что же я могу сделать для тебя в эти дни?
— Ты хорошо знаешь миссис Хантри? — спросил я.
— Знаю ее давно. Меня представили ей, когда я была еще ребенком.
— Но сейчас вы… не дружите?
— Пожалуй, нет… Правда, я частенько оказывала ей разные услуги. Однако после вчерашнего приема чувствую себя перед ней несколько неловко.
— Постарайся поддерживать с ней связь, хорошо? Я хотел бы точно знать, что она будет делать сегодня и завтра…
— Можно у тебя спросить, зачем это нужно? — спросила Бетти не без колебаний. Похоже, что моя просьба не очень-то ей понравилась, и даже обеспокоила.
— Спросить-то ты можешь… А вот ответить я, пожалуй, не смогу… Сам точно не знаю, почему прошу об этом… Интуиция…
— Ты в чем-то подозреваешь ее? — настойчиво допытывалась Бетти.
— Видишь ли, я ко всем отношусь подозрительно, когда веду какое-либо дело… — ответил я как-то неопределенно, туманно.
Потом тепло попрощался с этой славной девушкой-репортером.
* * *
После посещения редакции я быстро поехал в аэропорт. Оставив машину на стоянке, я предварительно хорошо запер дверцы и багажник. Затем приобрел билет и вскоре уже сидел в мягком кресле самолета летевшего в Лос-Анджелес. Там у меня была пересадка: пришлось около сорока минут ожидать вылета в Поусон. В течение этого времени ожидания я зашел в экспресс-бар, наскоро перекусил сэндвичем, запивая его приятным холодным пивом. Затем позвонил в специализированную фирму, где обычно фиксировались все мои телефонные вызовы, пока я отсутствую, мне сообщили о звонке из Поусона от Симона Лангсмена. Поскольку у меня еще оставалось немного времени до посадки в самолет, я поспешил позвонить старому художнику.
Его голос показался мне еще более постаревшим и одряхлевшим. Но он все так же был полон недовольства из-за того, что его отрывают от работы. Я назвал себя, сообщил, где сейчас нахожусь и куда направляюсь, тепло поблагодарив его за то, что он позвонил мне, отвлекшись от рисования своей картины.
— Не за что! — сухо откликнулся он. — Я не собираюсь извиняться за свою раздражительность и неучтивость. Все это оправдано. Отец той девушки оказался большой свиньей, а у меня нет привычки прощать такие низости… К тому же вижу, каков отец, такова и дочь…
— Я работаю не на Джека Бемейера, — пояснил я старику, — а на его жену. Мне он тоже не нравится. Грубый, надменный, толстокожий тип…
Старый Лангсмен, казалось, был несколько озадачен моими словами, но затем сказал:
— А я понял из нашего разговора, что вы действуете по поручению именно этой свиньи Бемейера…
— Меня просила разыскать украденную картину его жена, Рут Бемейер. Даже намеревалась оплатить мою работу из собственных средств. Он лишь потом нехотя согласился финансировать расследование. А теперь его жена очень беспокоится за свою дочь Долорес.
— Она имеет для этого все основания, — все так же сухо проговорил Лангсмен. — Девушка, по-моему, наркоманка.
— Значит, вы видели ее недавно?
— Да, они были у меня. Она и Фред Джонсон, как он представился.
— Можно мне заскочить к вам под вечер и немного поговорить? — вежливо и осторожно спросил я.
— Да, конечно. Так будет даже лучше, потому что я предпочитаю говорить о таких вещах не по телефону.
Я искренне поблагодарил Симона Лангсмена, попрощался и повесил трубку.
Дом Симона Лангсмена располагался на краю пустыни, у подножья горы, возвышавшейся большим куполом над относительно ровной низиной. Эту гору я заметил еще с самолета, когда мы подлетали к Поусону. Она, видимо, являлась отличным ориентиром для пилотов.
Дом Лангсмена оказался широким двухэтажным строением, окруженным деревянным забором, который напоминал старинный частокол.
День уже приближался к вечеру, но воздух все еще оставался горячим и пыльным.
Выйдя неторопливо из дома, Симон Лангсмен открыл на мой звонок небольшую калитку в заборе. Его изборожденное морщинами лицо обрамлялось седой гривой густых еще волос, ниспадавших до самых плеч.
— Мистер Арчер? — спросил он меня, прежде чем впустить за ограду и в дом.
— Да! Спасибо за разрешение вас посетить, — вежливо откликнулся я, хорошо зная теперь раздражительный нрав старого художника.
Симон Лангсмен передвигался и вел себя не по-старчески, а легко и свободно. Но что-то все же было в нем такое, что заставило меня и, видимо, других, относиться к нему с большим уважением. Ладонь, которую он подал мне для рукопожатия, была заметно сведена артритом и сильно перепачкана красками.
— В каком состоянии находился Фред Джонсон, когда появился у вас? — спросил я, расположившись в просторной комнате дома Лангсмена.
— Он казался сильно измученным и довольно усталым, — ответил хозяин. — Был сильно возбужден. Это внутреннее возбуждение, видимо, и поддерживало его в пути, придавало ему силы в его сложном состоянии.
— Чем было вызвано его возбуждение? Вам удалось понять в разговоре с ним?
— Он очень хотел поскорее встретиться с Милдред, чтобы с ней поговорить. Весь до предела захвачен идеей установить авторство какой-то картины… Он утверждает, что работает в местном музее, это правда или нет?
— Да, он сотрудничает в музее в качестве консультанта или кем-то в этом роде. Скажите, с ним была молодая белокурая девушка, не так ли?
— Да, она была с ним вместе. Очень тихая и спокойная. Насколько я помню, она не обмолвилась ни единым словом.
Симон Лангсмен осмотрел меня всего внимательным, изучающим взглядом. Я сделал вид, что не замечаю этого.
— Давайте войдем ко мне в дом, — предложил наконец он.
Мы прошли через внутренний дворик и вошли внутрь дома, оказавшись в его мастерской. Единственное окно в этой большой комнате выходило в сторону пустыни, простиравшейся до самого горизонта.
Посередине помещения был укреплен на рамах начатый портрет женщины. На нем уже довольно четко выделяющиеся черты лица напоминали Милдред Меад. Последнее время мне пришлось многократно видеть ее изображение.
На этот раз я невольно задержался перед картиной Лангсмена. Старый художник стал рядом со мной и усмехнулся:
— Да, это Милдред! — ответил он на мой вопросительный взгляд. — Милдред Меад. Я начал этот портрет почти сразу же после нашего с вами телефонного разговора… Соблазнила меня навеянная вами мысль изобразить на полотне Милдред еще раз… Ведь я уже в том возрасте, когда необходимо сразу же воплощать в жизнь все искушения и желания…
