Каждый, кто хорошо его знал, сказал бы, что старый маэстро не полностью озадачен, что многие факты, которые он видел, слышал или помнил, начинают складываться в его голове в определенный рисунок — к сожалению, далеко не полный. Но следует также признать, что сэр Генри Мерривейл далеко не в любой момент был способен брать на себя инициативу.
— Куколка моя, вы знаете, сколько сейчас времени? — осведомился он.
— Боюсь, что нет. А вы?
— Я только знаю, что должен поспать! Вам известно, что произошло со мной прошлой ночью? Этот тиран, мой учитель музыки, заставил меня репетировать до часу ночи!
— Неужели синьор Равиоли так жесток?
— Ох, девочка моя! Он в тысячу раз более жесток! Когда выбираюсь из его когтей, каждый нерв в моем теле вопиет о сне, а вы тут же будите меня… Нет, я не говорю, что отказываюсь вам помочь! Но я прибуду к вам завтра утром. Не столько из-за проблемы — она не составляет труда. Возможно, я дам вашему сыну еще один урок стрельбы из лука. А сейчас у меня голова идет кругом от недосыпа, и я умру, если мне не удастся вздремнуть. Пока!
И Г. М., которому никогда в жизни не хотелось спать меньше, чем сейчас, аккуратно положил трубку, откинулся на переднюю доску кровати, сложил руки на красно-золотой полосатой пижаме и стал грызть нижнюю губу.
Хотя внутренние мыслительные процессы сэра Генри Мерривейла отличаются крайней изощренностью, его внешние эмоции можно назвать простыми и даже примитивными. Его разбудили до рассвета и погубили весь сон. Следовательно, он должен был проделать то же самое с кем-то еще.
Когда взгляд Г. М. вновь устремился к телефону, можно было догадаться, что при обычных обстоятельствах его выбор остановился бы на старшем инспекторе Мастерсе. Однако он повернулся и посмотрел на внутренний телефон, висящий на стене неподалеку от изголовья кровати.
Со стонами маневрируя своим брюхом, Г. М. нажал на одну из эмалированных кнопок внутреннего телефона и продолжал давить на него, пока в трубке не послышался голос, достойный высокой трагедии:
— Это Луиджи Равиоли. Что вы хотеть?
— Сынок, вам должно быть стыдно! В Телфорде снова имела место грязная работа, куда хуже первой. Слушайте!
Г. М. начал рассказывать, но был прерван в середине повествования.
— Corpo di Вассо! — завопил синьор Равиоли. — Вы знать, сколько сейчас времени? Вы будить меня, только чтобы рассказать мне это?
— Заткнитесь и слушайте!
Несмотря на протесты, учитель музыки сосредоточенно внимал рассказу Г. М. Серые окна понемногу начали светлеть. Издалека, в курятнике, послышался знакомый звук, усиленный тишиной рассвета.
— Ха! — с облегчением произнес синьор Равиоли. — Теперь все в порядке. Вы слышать?
— Слышать что?
— Крик петуха! Теперь призраки возвращаться назад.
— В последний раз напоминаю, Карузо,[45] забудьте о призраках! Что романтического было бы в том, если бы сэр Бинг Родон огрел Мастерса по башке рукояткой рапиры?
— Тогда что еще он использовать?
— Я как раз думал о том, кто что использовал, сынок. Если стукнуть кого-то рукояткой-чашкой, держа рапиру за клинок, удар вряд ли получится настолько сильный, чтобы свалить парня вроде Мастерса. Меня беспокоит лютня. Девочка говорит, что та обычно лежит на крышке клавесина. Но кто-то положил лютню в камин. Почему, черт возьми? Я много читал о лютнистах, но не уверен, что смогу разгадать музыкальный трюк. Может, вы попробуете?
В голосе синьора Равиоли послышалось презрение.
— Ба! Лютня — струнный инструмент вроде гитары. Ее можно использовать, чтобы играть «О sole mio», но не чтобы бить по башка невежественный коп. Она разлетаться на куски.
Г. М. задумался.
— Между нами говоря, сынок, я не могу выбросить это из головы. Кто-то перенес лютню с привычного места. Почему? Этого не произошло, когда наш преступник в первый раз возился с чашей. Я спрашиваю себя, не был ли во второй раз кто-то другой…
— Сэр Генри! Вы спать у телефона?
— Нет, я просто сижу и думаю. Утром мы с вами отправимся в Телфорд для кое-какой детективной работы.
Синьор Равиоли оживился:
— Я буду доктор Ватсон?
— Да, что-то вроде того. Только запомните, сынок, мы не скажем, что пришли для этого. В случае чего объясним, что хотим дать мальчику еще один урок стрельбы из лука.
— Стрелять кому-то в штаны? — с энтузиазмом осведомился синьор Равиоли.
— Нет! Больше никакой стрельбы в штаны! Конгрессмен Харви никогда бы так не поступил, значит, и мы не должны.
— О'кей. Scusa.[46]
— А тем временем, — продолжал Г. М., слегка массируя пальцами горло и издавая угрожающие пробные звуки, — мне кажется, что сегодня я в голосе. Одевайтесь, сынок. Я позвоню Бенсону и миссис Флаэрти, и они позаботятся о завтраке. А мы спустимся и порепетируем несколько песен.
— Нет!
— Я не собираюсь торопить вас, сынок. Можете побриться и принять ванну.
— Нет! Нет! Нет!
— Кстати, о призраках. Вы обещали мне тридцать новых куплетов для песни «Он мертв, но не хочет лежать». Надеюсь, вы уже сочинили большую часть. И постарайтесь разыскать ноты песни Грейси Филдс[47] об аспидистре. Не спорьте, сынок. Пока!
День обещал быть погожим и теплым.
Пока еще бледное солнце начало окрашивать ландшафт, когда констебль Фредерик Джон Хоршем, величественно восседая на своем велосипеде, ехал по главной дороге из деревни Голивог домой в Черритон.
У его племянницы Энни и ее мужа Берта Стивенса родился сын весом восемь фунтов. Все прошло хорошо.
Слева от него появилась ограда Крэнли-Корт. Констебль Хоршем со снисходительной улыбкой посмотрел на нее. Однако, когда он проезжал мимо ворот, его правая нога соскользнула с педали, и он едва не перелетел через руль в канаву.
Ибо услышанный им голос не принадлежал сэру Генри Мерривейлу. Это был прекрасный сильный тенор, который, возвышаясь над лужайкой и дубами, распевал, как жаворонок в утреннем небе:
Однажды призраку встретился коп,
Что чашу златую стерег.
Когда коп захрапел,
Его шпагой огрел.
Он призрак, но сбил его с ног!
Светловолосая красавица ростом пять футов и семь дюймов, одетая строго и аккуратно, решительно выпрямилась.
— Я мисс Илейн Чизмен, — обратилась она к маленькой темноволосой и румяной горничной, которая открыла парадную дверь Телфорд-Олд-Холла. — Если помните, я была здесь вчера. Пожалуйста, спросите лорда Брейса, не будет ли он любезен уделить мне пять минут.
— Сожалею, мисс, но мистера Дженнингса здесь нет, — ответила горничная Полли Уильямс и начала закрывать дверь.
— Одну минуту. Дело в том…
Обычно суровое, несмотря на пухлые губы и довольно широкие ноздри, выражение лица Илейн Чизмен стало неуверенным и даже смущенным.
— Я не хочу видеть дворецкого, — объяснила она с подобием улыбки. — Вчера я… э-э… говорила с лордом Брейсом в манере, которая, хотя это ни в малейшей степени не изменяет фактов, служивших темой разговора, могла показаться излишне торопливой и даже грубой.
— Да, мисс, — сказала горничная, не спрашивая и не возражая.
— Полагаю, лорд Брейс хорошо знаком с… э-э… обитателями этого района.
Полли Уильямс смотрела на нее не слишком доброжелательно.
Мисс Чизмен успела забыть, что во время предыдущего визита сказала несколько слов самой Полли. Хотя эти слова были внушены добрыми намерениями и сочувствием, их восприняли без особой радости. Илейн дала понять, что горничная является рабыней, унижаемой и оскорбляемой лордом Брейсом. Поскольку величайшим тайным желанием Полли было оказаться униженной и оскорбленной Томом Брейсом, а Том никогда не пользовался предоставляемыми ему возможностями, эти слова казались обидными.
— Позвольте объясниться до конца, — продолжала Илейн. — Предположим, я хочу узнать имя одного человека — скажем, мужчины, — с которым я незнакома.
Полли уставилась на нее. Оказывается, эта нахальная особа — человеческое существо! Горничная помимо своей воли была заинтересована.
— Мужчины? Какого?
— Откуда мне знать, дорогая моя? — засмеялась Илейн. — Я спрашиваю только из праздного любопытства.
— Как он выглядит, мисс?
— Примерно моего роста, но с хорошей осанкой, с темно-каштановыми волосами и довольно… довольно необычными глазами. И он знает «Доктора Фауста» Кристофера Марло.
— Он джентльмен?
Обычно такой вопрос прозвучал бы так, словно спрашивающий намеренно поставил фишку себе на плечо и провоцировал Илейн Чизмен щелчком сбросить ее. Но сейчас она ответила без раздумья:
— О да. Я бы описала его как лучший образец английского джентльмена. Но скажите, дорогая моя, могу я поговорить с лордом Брейсом?
