хоть отбавляй. Но если бы он просто их забрал, все бы скоро догадались, кто вор. Создав загадочного факира с края земли, он заставил всех думать об Индии и Аравии. Теперь вам трудно поверить, что все было так близко. Настолько близко, что ускользнуло от вашего взгляда.
— Если это так, — сказал Бойл, — он сильно рисковал и должен был очень точно рассчитать время. Да, я не слышал человека с улицы, когда Джеймсон говорил с балкона, так что, наверное, это и впрямь был обман. И наверное, у него действительно было время выбежать наружу, прежде чем я окончательно проснулся и вышел на балкон.
— Всякое преступление рассчитано на то, что кто-то не успеет проснуться окончательно, — ответил священник. — В этом смысле все мы проснулись слишком поздно. Ибо я уверен, что Джеймсон давно сбежал — как только инспектор снял у него отпечатки пальцев.
— По крайней мере, вы проснулись раньше других, — заметил Бойл. — И без вас я бы вообще не проснулся в этом смысле. Джеймсон был такой правильный и бесцветный, что я о нем совершенно позабыл.
— Бойтесь людей, о которых забываете, — промолвил отец Браун, — ибо вы даете им огромное преимущество. Однако и я его не заподозрил, пока вы не вспомнили про засов.
— Так или иначе, мы все перед вами в долгу! — с жаром воскликнул Бойл.
— Вы в долгу перед миссис Робинсон, — улыбнулся отец Браун.
— Перед миссис Робинсон? — изумился секретарь. — Вы же не про экономку?
— Бойтесь женщин, о которых забываете, — отозвался его собеседник. — Джеймсон — преступник высочайшего класса. Он — великолепный актер, а значит, хороший психолог. Такие, как граф, слышат только собственный голос; Джеймсон слушал, когда о его присутствии все забыли, скопил материал для своей сказки и точно выбрал колорит, который собьет вас с толку. Однако он совершил большую ошибку, не учтя психологию миссис Робинсон, экономки.
— Не понимаю, при чем здесь она, — сказал Бойл.
— Джеймсон не ждал, что дверь будет заперта, — ответил отец Браун. — Мужчины, особенно беспечные, как вы и ваш хозяин, могут день за днем повторять, что надо бы сделать то-то. Однако скажите при женщине, что надо бы сделать то-то, — и велик риск, что она это негаданно сделает.
Алиби актрисы [134]
Мистер Мандон Мандевиль, директор театра, быстро шел по коридору за сценой или, вернее сказать, под сценой. Одет он был нарядно и щеголевато, возможно даже чересчур: щеголевато смотрелась бутоньерка у него в петлице, щеголевато сверкали начищенные до блеска ботинки, но лицо его выглядело отнюдь не щеголевато. Рослый мужчина с бычьей шеей и вечно насупленными густыми черными бровями, которые в тот день были насуплены больше обычного. Конечно, человеку его положения ежедневно досаждают сотни забот, больших и малых, старых и новых. Ему не нравилось проходить по коридору, где стояли в беспорядке сложенные декорации старых пантомим, поскольку свою успешную карьеру в этом театре он начал именно с этих популярных пьесок, но после ему пришлось переключиться на серьезные классические драмы, в которые он вложил немалые деньги. Поэтому вид сапфировых ворот из «Синего дворца Синей Бороды» или прислоненных к стене фрагментов заколдованного грота из «Золотисто-оранжевых деревьев», обвитых паутиной и изъеденных мышами, не вызывал в нем блаженного чувства возвращения к простоте, которое все мы ощущаем, когда удается заглянуть в сказочный мир детства. У него не выдалось ни минутки чтобы проронить слезу над впустую потраченными деньгами или помечтать о пасторали детских сказок, поскольку его срочно вызвали разрешить конфликт, причем не застарелый, а возникший совершенно внезапно. Подобные вещи часто случаются в загадочном мире кулис, однако этот скандал был достаточно велик, чтобы отнестись к нему со всей серьезностью.
Мисс Марони, талантливая молодая актриса-итальянка, занятая в важной роли в пьесе, которую предстояло репетировать днем, а играть тем же вечером, в последний момент внезапно и категорически отказалась выходить на сцену. Мистер Мандевиль еще не видел эту несносную даму, а поскольку та заперлась у себя в уборной, то казалось маловероятным, что в ближайшее время увидит. Директор театра был истинным британцем и тотчас объяснил происходящее, пробормотав себе под нос, что все иностранцы — сумасшедшие. Однако мысль о том, что ему выпало счастье жить на единственном нормальном в мире острове, тешила его не больше, чем воспоминания о заколдованном гроте. Все это и многое другое очень его раздражало, однако внимательный наблюдатель мог бы заподозрить, что мистера Мандевиля тревожит нечто куда более серьезное, чем то, что вызывает просто раздражение.
Если рослый и здоровый мужчина может выглядеть изможденным и осунувшимся, то мистер Мандевиль выглядел именно так. Лицо у него было округлое и сытое, но глаза ввалились. Рот дергался, словно он постоянно пытался укусить кончик черных усов, — слишком коротких, чтобы их можно было ухватить. Мистер Мандевиль походил на человека, начавшего принимать наркотики, но даже если и допустить подобное, что-то в его внешности наводило на мысль о том, что не наркотики были причиной его страданий, а наоборот — страдания вынудили его прибегать к наркотикам. Какие бы тайные переживания его ни мучили, их источник, похоже, находился в темном конце длинного коридора, где помещалась дверь в его небольшой кабинет: ведь направляясь в сторону гримерной мисс Марони, он то и дело нервно оглядывался.
Однако дело есть дело, и он прошагал в другой конец коридора, где запертая зеленая дверь мисс Марони бросала вызов всему миру. Перед ней уже стояла группка актеров и других служителей театра, озабоченно переговаривавшихся, как могло показаться со стороны, о том, не прибегнуть ли к помощи тарана. Среди собравшихся находился, по крайней мере, один человек, достаточно известный публике. Его фотографии красовались во многих
