домах на каминных полках, а его автографы украшали множество альбомов. Ведь хотя Норман Найт играл роли героев-любовников в театре, который по-прежнему считался несколько провинциальным и старомодным, состоя в нем первым актером второго плана, этого человека, безусловно ждали сценические высоты и громкие триумфы. Найт был красивый мужчина с вытянутым раздвоенным подбородком и ниспадавшими на лоб белокурыми волосами, что придавало ему отдаленное сходство с Нероном и не совсем соотносилось с резкими и порывистыми движениями. В группе также состоял Ральф Рэндалл, характерный актер в годах с веселым продолговатым лицом, синим от частого бритья и в пятнах от сценического грима. Оставался еще один актер второго плана, выступавший в исчезающем амплуа наперсника, по имени Обри Вернон, смуглый кудрявый юноша с орлиным профилем.
Среди прочих была горничная или костюмерша жены мистера Мандевиля, очень грозная с виду дама с гладко причесанными рыжими волосами и суровым лицом. Чуть поодаль стояла и жена, тихая женщина с бледным, несколько страдальческим лицом, еще не утратившим своей классической симметрии и строгости, но выглядевшим еще бледнее из-за светлых глаз и почти бесцветных волос, расчесанных на прямой пробор и убранных назад в два простых пучка, как у средневековых мадонн. Не все знали, что в свое время она была известной характерной актрисой, игравшей в пьесах Ибсена и в интеллектуальных драмах. Но ее муж не очень-то ценил «проблемные пьесы», в тот момент его куда больше занимала проблема, как вытащить актрису-итальянку из запертой гримерки — по-новому показать фокус с исчезающей женщиной.
— Она еще не вышла? — спросил он, обратившись скорее к горничной, нежели к супруге.
— Нет, сэр, — мрачно ответила женщина, известная как миссис Сэндс.
— Мы начинаем беспокоиться, — сказал пожилой Рэндалл. — Она была какая-то совсем неуравновешенная, и мы боимся, как бы она с собой чего не сотворила.
— Вот черт! — по-простецки выругался Мандевиль. — Реклама — вещь хорошая, но такой рекламы нам не нужно. Есть у нее подруги или друзья? Хоть кто-нибудь, кто мог бы на нее повлиять?
— Джервис считает, что единственный, кто сможет с ней справиться — это ее духовник, который живет за углом, — ответил Рэндалл. — А чтобы она не удавилась на одежной вешалке, я решил, что за ним лучше послать. К нему отправился Джервис… А вот, собственно, и они.
В конце проходящего под сценой коридора появились еще две фигуры. Одна принадлежала Эштону Джервису, добродушному человеку, обычно игравшему злодеев, но в тот вечер уступившему эту почетную миссию курчавому юноше с орлиным носом. Другая, низенькая и округлая, одетая в черное — отцу Брауну, священнику из церкви за углом.
Отец Браун, похоже, воспринимал происходящее совершенно естественно и даже обыденно, словно его вызвали разобраться в странном поведении прихожанки вне зависимости от того, считали ее паршивой овцой или лишь заблудшей овечкой. Однако казалось, что он скептически относится к намекам на самоубийство.
— Полагаю, у нее была причина, чтобы так разозлиться, — сказал он. — Кто-нибудь знает, что именно произошло?
— Думаю, ее не устроила роль, — предположил пожилой актер.
— Их никогда ничего не устраивает, — проворчал мистер Мандевиль. — А я думал, что моя жена проследила за распределением ролей.
— Могу лишь сказать, — довольно усталым тоном ответила миссис Мандевиль, — что я отдала ей, на мой взгляд, лучшую роль. Это же то, к чему стремятся бредящие театром молодые женщины, разве нет? Сыграть красивую юную героиню и выйти замуж за молодого красавца под шквал букетов и гром аплодисментов с галерки. Актрисы моего возраста, естественно, должны уйти на второй план и играть респектабельных матрон, чего я безукоризненно и держалась.
— Сейчас будет чертовски неудобно на ходу менять роли, — заметил Рэндалл.
— Об этом и речи быть не может, — твердо заявил Норман Найт. — Ведь я едва ли мог бы сыграть… Но, впрочем, сейчас уже слишком поздно.
Отец Браун протиснулся вперед и стоял, прислушиваясь, у запертой двери.
— Ничего не слышно? — нетерпеливо спросил директор театра и добавил, понизив голос: — Как вы думаете, она могла наложить на себя руки?
— Кое-какие звуки есть, — спокойно ответил отец Браун. — Судя по ним, я склонен полагать, что она бьет окна или зеркала, возможно, ногами. Нет, не думаю, что есть опасность того, что она покончит с собой. Битье зеркал ногами — очень необычный пролог к самоубийству. Будь она немкой, уединившейся с целью поразмыслить о метафизике и мировой скорби, я бы всецело был за то, чтобы взломать дверь. А эти итальянцы так легко и просто не умирают, они уж никак не склонны кончать с собой в порыве ярости. Кого-нибудь прикончить — возможно… да, вероятно… Следовало бы принять меры предосторожности на тот случай, если она внезапно выскочит из-за двери.
— Значит, вы против того, чтобы ломать дверь? — спросил Мандевиль.
— Против, если вы хотите, чтобы актриса у вас играла, — ответил отец Браун. — Если вы вскроете дверь, она устроит скандал и уйдет из театра. А если вы оставите ее в покое, она, скорее всего, выйдет, пусть даже из чистого любопытства. На вашем месте я бы оставил кого-нибудь покараулить у двери, а сам выждал час-другой.
— В таком случае, — сказал Мандевиль, — мы можем начать репетировать лишь те сцены, где она не занята. Моя жена распорядится насчет необходимого реквизита и декораций. В конце концов, главное происходит в четвертом акте. Начинаем немедленно.
— Репетируем без костюмов, — объявила присутствующим жена мистера Мандевиля.
— Очень хорошо, — отозвался Найт, — конечно, без костюмов. Жаль, что костюмы к этому адскому действу такие вычурные и неудобные.
— Что за действо репетируете? — поинтересовался священник.
