— Всего лишь к самому страшному зрелищу на моей памяти, — ответил священник.
Эван Смит вступил на край обрыва и едва сдержал крик.
Сэр Артур Водрей, ухмыляясь, глядел на него снизу вверх; голова была запрокинута, и Смит видел лицо перевернутым, что еще более усиливало ощущение кошмара. Что происходит? Неужели Водрей спрятался в овражке и подглядывал за ними в такой неестественной позе? Остальная фигура казалась скрюченной, как у горбуна, однако через мгновение Смит понял, что это эффект ракурса. Кто сошел с ума: Водрей или он сам? Чем дольше молодой человек смотрел, тем более застывшим казалось ему тело.
— Вам отсюда плохо видно, — проговорил отец Браун, — но у него перерезано горло.
Смита передернуло.
— Охотно верю, что вы ничего страшнее в жизни не видели, — сказал он. — Думаю, это оттого, что лицо перевернуто. Я видел его во время завтрака, во время обеда, каждый день в течение десяти лет, и оно всегда выглядело приятным и любезным. Перевернутое оно стало как у демона.
— На самом деле он улыбается, — с печальной трезвостью ответил отец Браун, — и это немалая часть загадки. Не многие улыбаются, когда им перерезают горло, даже когда делают это сами. Улыбка в сочетании с выпученными глазами вполне объясняет выражение. Однако вы правы, перевернутым все выглядит иначе. Художники часто переворачивают рисунок, когда хотят его оценить. Иногда, когда трудно перевернуть сам предмет (скажем, Маттерхорн), они встают на голову или хотя бы смотрят между ног.
Вся эта болтовня имела одну цель — успокоить нервы собеседника. Закончил отец Браун более серьезным тоном:
— Вполне понимаю, что вы расстроены. Впрочем, расстроилось и кое-что еще.
— О чем вы?
— Расстроилась наша стройная теория, — пояснил отец Браун и начал спускаться по овражку к песку у реки.
— Может быть, он покончил с собой, — предположил Смит. — Вполне естественный выход, который легко укладывается в нашу теорию. Он искал тихое место, поэтому пришел сюда и перерезал себе горло.
— Он сюда не приходил, — возразил отец Браун, — по крайней мере, живым и по суше. Его убили не здесь — слишком мало крови. Солнце высушило волосы и одежду, но на песке видны струйки воды. Примерно в этом месте морской прилив встречается с речным течением, образуя водоворот, который и вынес тело в овражек; в отлив вода отступила, а оно осталось. Его принесло рекой, надо думать, из деревушки — все тамошние магазинчики стоят прямо на берегу. Бедный Водрей нашел смерть в одном из домов. И я не думаю, что он покончил с собой. Но кто мог убить его на такой крохотной улочке?
Священник принялся чертить зонтом на песке.
— Давайте вспомним, как стоят магазины. Сперва мясная лавка. Мясник с его ножом идеальный исполнитель убийства. Однако Водрей вышел из лавки на ваших глазах, да и трудно вообразить, что он стоит и улыбается, пока мясник говорит: «Доброе утро! Позвольте перерезать вам горло! Спасибо! Что-нибудь еще?» Сэр Артур был крепок физически и крут нравом — он бы не сдался без борьбы. Кто, кроме мясника, мог бы с ним справиться? Хозяйка следующего магазинчика — старушка. Табачник, безусловно, мужчина, но, как мне говорили, очень маленький и робкий. Дальше ателье, которое держат две старые девы, затем кафетерий — хозяин сейчас в больнице, за стойкой стоит его жена. В деревушке есть несколько молодых людей — продавцов и рассыльных, однако в тот день их как раз отправили по разным поручениям. Кафетерием улица заканчивается — дальше до самого кабачка ничего, только перекресток, на котором стоит полицейский.
Священник ткнул зонтиком в песок, обозначив полицейского, и мрачно уставился на воду. Затем всплеснул руками и, быстро сделав несколько шагов, склонился над телом.
— Ах, — шумно выдохнул он, выпрямляясь. — Табачник! Как я мог это про него забыть!
— Что с вами? — испуганно осведомился Смит, потому что маленький священник закатил глаза и стал повторять слова «табачник», будто в нем была заключена роковая тайна.
— Вы заметили, — проговорил наконец отец Браун, — нечто примечательное в его лице?
— Примечательное! — воскликнул Смит и слегка поежился. — Перерезанное горло…
— Я говорил про лицо, — тихо напомнил священник. — Кроме того, обратили ли вы внимание, что у него забинтована рука?
— А, это не имеет отношения к делу, — быстро ответил Эван. — Мелкое происшествие накануне. Артур порезался разбитой чернильницей, когда мы вместе работали с бумагами.
— И все-таки это имеет отношение к делу, — заметил отец Браун.
Наступило долгое молчание; священник мрачно расхаживал по песку, изредка повторяя «табачник», так что у молодого человека мороз пробегал по коже. Внезапно отец Браун поднял зонт и указал на лодочный сарай за камышами.
— Это ведь усадебная лодка? — поинтересовался он. — Я попросил бы вас прокатить меня по реке — хочу посмотреть на дома сзади. Времени терять нельзя. Тело могут найти, но мы все-таки рискнем.
В следующий раз отец Браун заговорил, когда лодка уже скользила по реке к деревушке. Он сказал:
— Кстати, я спросил у доктора Эббота, что за преступление совершил бедный Водрей. Довольно примечательная история. Некий египетский чиновник оскорбил его, сказав, что добрый мусульманин сторонится англичан и свиней, но уж если выбирать, предпочтет свинью. Что произошло тогда, не знаю, однако много лет спустя этот чиновник посетил Англию. Водрей затащил его в хлев, швырнул на пол, сломав ему руку и ногу, и оставил лежать до утра. Был грандиозный скандал, хотя многие
