– Теперь, когда Чезаро убил маркиза, этого никто не скажет. Да и лучшим доказательством, что он не мошенничает, может служить то, что он постоянно проигрывает.
– Да, вам это хорошо известно!..
– Ах, Мило, что бы я стала делать с деньгами, если бы он не брал их у меня?
– Это верно… Деньги должны служить только для удовлетворения капризов… Сами по себе они не лучше простых камней, валяющихся на дорогах… А тот юноша, который бывает здесь, даст вам денег или будет брать их у вас?
– Он не принял бы у меня денег, Мило, – рассмеялась София. – Ты – настоящий варвар, крошка… ты не знаешь, что есть честные люди, которых нельзя соблазнить деньгами… Таких приходится соблазнять иным способом.
– Так вот почему вы поете, когда он тут? Вы сведете его с ума, как и других… Жаль… Он такой милый и лицо у него такое кроткое!
– Да, он прелестен. Но он – наш враг, и, если бы он узнал, кто я и чего добиваюсь, я оказалась бы в величайшей опасности.
– Так Агостини привел его сюда с тем, чтобы вы погубили его?
– Да…
– И он успел уже влюбиться в вас?
– До безумия… Мне стоит лишь произнести слово, и он бросится к моим ногам.
– О, ваша власть над людьми беспредельна. Но берегитесь: в один прекрасный день вы сами попадетесь. И это будет ужасно!
– Я уже любила раз, ты это знаешь. Любовь ничего больше мне не даст.
– Вы никогда не любили сердцем.
– Ты этого знать не можешь.
– Если все те, которых вы любили, становились вашими жертвами, значит, вы никогда не любили. Истинная, чистая любовь не может быть палачом, она хранит любимого, жертвует всем для него. Но вы всегда имели дело с авантюристами и обращались с ними так, как они заслуживали… В тот день, когда вы решитесь выгнать Агостини, позвольте мне открыть ему дверь… Это доставит мне величайшее удовольствие.
– Этот день еще не настал.
– Тем хуже… Но позвольте мне пойти запереть ставни, баронесса… Я больше вам не нужна?
– Нет. Погаси везде огонь. Я буду писать письма. Ты услышишь, когда я буду подниматься наверх.
Она уселась за свой письменный стол, развернула изящный бювар с баронским гербом и стала быстро строчить на душистой бумаге своим крупным мужским почерком:
«Милый мой Чезаро, я не теряла времени со дня вашего отъезда и надеюсь, что вы тоже не сидели сложа руки. Сообщите, как идут ваши дела с Лихтенбахом. Здесь – полный разгар любви. Наш юный Марсель явился сегодня в самом восторженном настроении и застал меня рыдающей. Милона, поджидавшая его, сидя на ограде сада, сообщила мне, что он идет, и я разыграла перед ним с грандиозным успехом знаменитую сцену отчаяния. Он обезумел от скорби при виде моих слез. Вы знаете, что я могу плакать в любое время и что в такие минуты я бываю очаровательна. Он с радостью выпил бы мои слезы. Но он и без того был достаточно опьянен, и я увела его в сад, чтобы дать успокоиться. Мы сидели на скамейке под сиреневыми кустами и беседовали. Это настоящий ребенок, простота и кротость его просто смущают меня. Нельзя считать особой заслугой победу над таким невинным младенцем… Овечка сама подставляет шею под нож… И мы овладеем нашими формулами – добром или силой, – не сомневаюсь теперь в этом. Впрочем, я прекрасно себя чувствую в этом заброшенном углу и ни минуты не скучаю. Давно уже мне не удавалось так спокойно предаваться размышлениям о смысле жизни вообще и моей в частности. Боюсь, что все блага, ради которых я доселе жертвовала своей жизнью, составляют только одну из ее сторон и что есть другие, более прекрасные и более ценные, о существовании которых я не подозревала. Сегодня вечером, слушая трогательные рассказы Марселя о его отце, сестре и матери, я испытала глубокую тоску. Все это – добрые, честные люди, безгранично любящие друг друга, готовые принести один ради другого всевозможные жертвы. Правда, их жизнь крайне проста, но она, несомненно, дает им счастье… Лишь Марсель несколько смущает семейное спокойствие. Периодически отец грозит ему проклятием, когда он проиграет деньги банкира или растратит их в обществе какой-нибудь легкомысленной дамочки. Бедный юноша предается отчаянию в течение целой недели, удаляется в Ар и тут изводит себя, работая с утра до ночи в лаборатории или вступая в споры с директором фабрики, с которым, очевидно, нелегко ладить. Во время этих периодов раскаяния и были сделаны разные интересные открытия относительно окрашивания шерсти и другие технические изобретения, с которыми он подробно меня ознакомил. Но все же он очень мил и наивен, и в нем много огня. Представьте, он прямо спросил меня, сколько мне лет! Бедный малый, я, оказалось, старше его… быть может, он подумывает о женитьбе… Поспешите, милый Чезаро, приготовить все бумаги мадам Виньола на этот случай… Но нет, успокойтесь, все это – шутки, не вздумайте ревновать меня к этому мальчику. Я веду его на ниточке, которой он не замечает, к полному подчинению. И когда он передаст мне свой секрет, я тотчас же исчезну. Как только я сброшу траурные одежды мадам Виньола, я снова превращусь в высокомерную баронессу Софию, в которой он никогда не узнает свою сентиментальную, плаксивую возлюбленную. Вы видите, я прямо иду к намеченной цели, берите и вы пример с меня. Маленькая Лихтенбах будет архимиллионершей… Уж ради этого можно признаться ей в любви. Шлю вам тысячу поцелуев. Ваша София».
Она запечатала письмо, сдерживая зевоту, взяла сигарету и собиралась подняться в спальню, когда три легких удара в ставни заставили ее вздрогнуть. Сдвинув брови, женщина прислушалась. Минуту спустя стук повторился. Она выдвинула ящик стола, схватила револьвер и, подойдя к окну, приотворила его.
– Кто там? – спросила она со своим итальянским акцентом.
Глухой голос ответил:
– Это я, Ганс. Не бойтесь, София.
Баронесса побледнела и, спрятав револьвер в ящик, вышла из гостиной. Подойдя ко входной двери, она отодвинула засов и впустила высокого, плотного мужчину. Не произнося ни слова, проводила его в гостиную и заперла за ним дверь. Только тут он сбросил с головы широкую войлочную шляпу, прикрывавшую его наглое грубое лицо. Это был широкоплечий мужчина атлетического телосложения. Рыжая борода скрывала нижнюю часть лица, зеленоватые глаза горели. Он опустился в кресло и, пристально взглянув на Софию, спросил:
– Кто здесь живет с вами?
– Милона.
– Где же Агостини?
– Уехал в Париж. А вы откуда явились?
– Из Женевы. Лихтенбах послал мне ваш адрес.
– Как вы сюда проникли?
– Через ограду.
– С вашей раненой рукой?
– Рука моя здорова.
Он протянул ее со зловещей улыбкой. Рука была цела, на ней была перчатка.
– Швейцарцы, – продолжал он, – весьма ловкие механики. Они соорудили для меня суставчатое предплечье, действующее как природное. Кисть стальная… Удар этой руки может убить человека… – Он вздохнул. – Все-таки она не заменит прежней… Она не будет делать всего, что делала та, но те, кто отнял ее у меня, не унесут ее с собою в рай. Они поплатятся за мою плоть и кровь!
Лицо его приняло свирепое выражение, и зубы заскрежетали. София спросила резким тоном:
– Разве вы не получили плату заранее? Когда вам оторвало руку, генерал Тремон уже был мертв. Быть может, он отомстил за себя.
– К черту этого старого упрямца! Ему стоило только покориться, когда вы так мило расспрашивали его о секрете сундука, и все обошлось бы.
– Ганс, вы слишком торопились, вы нарушили все мои планы. Если бы вы предоставили мне еще недельку, несчастный безумец выдал бы мне свою тайну. Вмешательство ваше заставило его быть настороже, он стряхнул с себя чары, и все погибло.
– Черт возьми, не высказывайте мне упреков, София! Ошибка стоила мне довольно дорого. Но как здесь идут ваши дела?
– Если вы предоставите мне полную свободу действий, я добьюсь успеха.
– Прекрасно. Действуйте, но я, со своей стороны, готовлю маленькое, не совсем бесполезное развлечение… Оно доставит удовольствие Лихтенбаху.
– В чем дело?
– Вот уже две недели как мои люди подстрекают рабочих фабрики Барадье и Графа к бунту… Я собираюсь поставить всю фабрику вверх дном… Не знаю, кто там подначивает этот народ, но они отлично ведут игру Лихтенбаха.
– Лихтенбах – трус! Он опять сделает какую-нибудь глупость. Я послала к нему Чезаро, чтобы следить за ним и поухаживать за его дочкой…
– Видите ли, акции Общества по производству взрывчатых веществ благодаря ловким маневрам Лихтенбаха пали так низко, что он уж собирался скупить их, как вдруг на бирже неизвестные стали покупать их нарасхват. Лихтенбах упорно держался, но оказалось, что он имеет дело с более сильным противником. Крах Общества был, таким образом, весьма странен. Лихтенбах лично серьезно пострадал при его ликвидации. Потом оказалось, что Барадье и Граф составили синдикат вместе со многими владельцами акций этого Общества, чтобы спасти его от разорения. В деловом мире ходят слухи, что благодаря какому-то новому изобретению – слышите, София? – успех делу совершенно обеспечен. Это уж прямой вызов всем нам. Война началась. Мы должны выйти победителями. Вот для чего я явился сюда… Мне все кажется, что вы тут сибаритствуете и теряете время.
