– А теперь, когда вы свободны, – произнес Марсель, – не желаете ли вы осуществить свою давнишнюю мечту?
Молодая женщина ответила вкрадчивым голосом:
– Ради чего? Теперь я стара… Мне двадцать семь лет… Жизнь моя кончена. Успехи на сцене меня теперь не прельщают… Петь в театре, выставлять себя под взгляды толпы… О нет, нет, я и не думаю об этом!..
– Но вы имели бы оглушительный успех!
– Кому он нужен?
Парочка прошла мимо Бодуана, и он вынужден был признать, что этот голос нисколько не похож на голос той, появление которой всегда влекло за собой смерть. Молодые люди вошли в дом, и вскоре Бодуан услышал звуки рояля и страстный голос молодой женщины, нарушавший лесную тишину. Преданный слуга сошел с холма и побрел по дороге в Ар. Проходя мимо телеграфа, он зашел туда и отправил телеграмму следующего содержания: «Господину Лафоре. Военное министерство, улица Св. Доминика, Париж. Приезжайте в Ар, близ Труа. Спросите меня на фабрике. Бодуан».
Сделав это, он вернулся домой. К семи часам явился Марсель, пообедал молча и тотчас же удалился в лабораторию, и Бодуан до глубокой ночи слышал, как он нервно расхаживал по кабинету.
В то же время мадам Виньола, сидя в своей маленькой гостиной с сигаретой, гадала на картах под руководством своей любимой горничной. Это была изящная худощавая брюнетка, уже около десяти лет не разлучавшаяся с Софией. Милона – так ее звали – родилась в Карпатах, в цыганском таборе. Мать ее умерла на краю оврага, оставив двенадцатилетнюю девочку на попечение цыганского барона, племянник которого, очарованный грацией сиротки, собирался овладеть ею.
Остановившись проездом в Триесте, София увидела однажды из окна сцену, разыгравшуюся между Милоной и ее воздыхателем: девочка упорно отказывалась следовать за ним, несмотря на вмешательство других цыган, поддерживавших товарища. Тогда цыганский барон, красивый старик с седыми кудрями, подошел к спорившим. София, облокотившись на подоконник, наслаждалась этим зрелищем, испытывая симпатию к гордой девочке, не желавшей подчиниться мужскому капризу. Она, по-видимому, понимала язык этих людей и улыбалась их образным выражениям.
«Милона, – сказал почтенный патриарх, – ты поступаешь нехорошо. Ты отталкиваешь Замбо, который любит тебя, только потому, что поддалась сладким речам того маленького венгерского гусара, который провожал тебя вечером. Между тем ты знаешь, что это – враг наш, что он возьмет тебя и потом бросит без всякого вознаграждения за твою любовь… Мать твоя, умирая, поручила тебя мне, я кормил тебя, я научил тебя гадать на картах, читать будущее по линиям руки, составлять любовные напитки. Неужели ты будешь так неблагодарна и откажешься выйти замуж за моего племянника Замбо?» – «Я не люблю его», – сказала резко девочка. «Но он любит тебя!» – «Мне это безразлично». – «Но если ты не уступишь ему, он убьет тебя». – «Это мое дело». – «Так ты собираешься оставить табор?» – «Да, мне надоело питаться краденым и ходить в лохмотьях». – «Так откупись, если хочешь свободы». – «У меня нет денег. Подождите немного, гусар даст целую пригоршню».
При этих словах Замбо с ревом бросился к девочке: «Пусть это будет твоим последним словом!» И, взмахнув длинным ножом, он хотел убить Милону. Но в эту минуту из окна, возле которого сидела София, раздался пронзительный свист. Баронесса привлекла внимание цыган, заговорив на их языке: «Если вы не прекратите этот скандал, я позову полицию! Ты требуешь денег от этого ребенка, старик?» – «Да, ваша светлость». – «Сколько?» – «Двадцать дукатов». – «Вор!» – «Не меньше двадцати дукатов!»
Кошелек упал к ногам патриарха, который схватил его с ловкостью акробата. Пересчитав деньги, он отвесил низкий поклон баронессе и сказал Милоне: «Поблагодари свою благодетельницу. Она заплатила за тебя, теперь ты свободна».
«Иди сюда, крошка!» – крикнула София.
Милона, преследуемая проклятиями сконфуженного жениха, бросилась в гостиницу. Окно захлопнулось, в то время как цыгане старались убедить Замбо, что другую девочку найти легче, чем деньги, и что если ему не посчастливилось в любви, зато, по крайней мере, их табор обеспечен на год…
Милона с первого же дня страстно привязалась к своей спасительнице и усердно помогала ей во всех ее предприятиях. За исключением страшных тайн, которые баронесса не доверяла никому, она хорошо знала всю жизнь своей госпожи. София выпустила синюю струйку дыма и с недоумением посмотрела на карты.
– Король червей, девятка пик и валет треф, – проговорила горничная, указывая пальцем на карты. – И вот дама треф, валет червей и семерка пик… Ответ все тот же: вас ожидает неудача.
София подняла взгляд на девушку и сказала:
– Но мне нужен успех… Нужен, понимаешь, Мило!
В голосе ее теперь не было и следа итальянского акцента.
– Не хотите ли сделать опыт с водой?
– Да, мы давно уже его не делали.
Милона взяла стеклянную вазу, в которой стояли цветы, бросила букет на пол и погасила свечи в канделябре, оставив только одну. Вазу она поставила на стол так, чтобы она освещалась сзади. Потом вынула одну из длинных золотых булавок, поддерживавших ее шиньон, и, усевшись на табурет, опустила булавку на дно вазы. Затем, вертя ею в воде, она затянула необычную песню. В освещенной воде показались цветные полосы. Обе женщины следили с вниманием за этими подвижными линиями, за алмазными каплями, за блестящими спиралями воды, приведенной в движение золотой булавкой. Милона пела: «Вода полна тайн и сомнений, свет один дарует уверенность и правду. Пусть свет проникнет в воду и вырвет у нее ее тайну… Вертись, игла! Свети, луч! Разделись, вода!»
– Смотри, Мило, смотри, – вскрикнула в волнении София, – вода краснеет… В волнах ее будто светится кровь…
Милона перестала петь.
– Кровь – это сила и жизнь, кровь мозга – это победа, кровь сердца – это любовь. Вертись, игла! Красней, кровь! Дай победу и любовь!
Стоя на коленях у стола, София напряженно следила за хрустальной вазой.
– Смотри, смотри, – воскликнула опять София, – вода позеленела! Она сверкает как изумруд…
– Изумруд – цвет надежды, а надежда – радость жизни… Вертись, игла! Позеленей, вода, как глаза тех сирен, за которыми идут на смерть!
Милона вынула свою булавку. Успокоившись, вода приняла сначала сероватый оттенок, потом потемнела…
– Мило! – вскрикнула с ужасом София. – Теперь вода черного цвета!.. Кто же умрет?
Горничная не отвечала, она зажгла свечи в канделябрах, взяла хрустальную вазу, вылила воду за окно, потом, плюнув с ожесточением, вскрикнула:
– Пусть умрет тот, кто вам помешает! Судьба предвещает вам любовь, счастье и смерть. Вы имеете право отказаться от затеянного предприятия. Карты предвещают неудачу, вода предвещает смерть… Кому? Этого мы не можем знать… Остановитесь, пока еще возможно.
София в раздумье ходила по комнате.
– Веришь ли ты в свои предсказания? – спросила она.
– Да.
– Они всегда сбывались?
– Да.
– А тот старик в Триесте, у которого я тебя выкупила и который научил тебя читать по картам, воде и по огню, – верил он в свое искусство?
– Да.
– Видел ли он, видела ли ты когда-нибудь, чтобы те, которым делали неблагоприятные предсказания, отказывались от своих замыслов?
– Когда они были трудновыполнимы и значительны – никогда!
– Другими словами, люди смелые не хотели внять голосу разума и пытались побороть судьбу?
– Да.
София закурила сигарету:
– Видишь ли, Мило, в жизни интересно лишь то, чего нелегко достигнуть. Неужели человек с душой властелина должен жить как простой буржуа? Нет, нужно повиноваться своему инстинкту, проявлять свою волю. Ты знаешь меня, Мило, знаешь, что я не останавливаюсь ни перед чем, раз я приняла решение.
– Но, если вы так тверды в своих замыслах, зачем вы обращаетесь к картам, зачем хотите узнать тайны воды?
София улыбнулась:
– Ты права, моя крошка. Но, видишь ли, человек по природе склонен к страху и суеверию. Нужно сделать уступку общечеловеческой слабости, Мило, и тем не менее не отказываться от своей воли.
– И все это связано с молодым человеком, которого привел сюда Агостини?
– Агостини привел его сюда по моему требованию. Ведь ты знаешь, что он беспрекословно мне повинуется.
– О, он никогда не станет прекословить, но в один прекрасный день не захочет больше повиноваться вам.
– Ты не любишь бедного Чезаро…
– Он лгун и трус.
– Он любит меня.
– А вы-то любите его?
– Не знаю… И почему ты считаешь его трусом? Ведь ты знаешь, как храбро он дрался в Палермо с маркизом Бельверани.
– Потому что маркиз был слабее его и дал ему пощечину в клубе в присутствии пятидесяти человек, обвиняя в мошенничестве… И действительно, он мошенничал в картах.
– Теперь, когда Чезаро убил маркиза, этого никто не скажет. Да и лучшим доказательством, что он не мошенничает, может служить то, что он постоянно проигрывает.
