То, что я рассказал об олимпийцах и Бертране, я узнал от него самого. Вот при каких обстоятельствах он поверил мне тайну порученной ему миссии.
В Булони дуэли происходят сплошь и рядом; несчастная мания на поединки распространилась даже на миролюбивых моряков, служащих во флотилии под начальством адмирала Вервеля. Неподалеку от лагеря, у подножия холма, была маленькая роща, где почти ежедневно около дюжины молодцов исполняли, как говорится, долг чести.
Однажды, находясь на склоне, на котором расположились бараки лагеря, я заметил внизу двух субъектов, которые, поспешно сбросив одежду, готовились стать в позицию с рапирами в руках; тут же присутствовали их секунданты. Противники скрестили рапиры; один из них, поменьше ростом, — сержант-канонир — отчаянно защищался от выпадов своего более сильного противника. В одно мгновение мне показалось, что тот его вот-вот пронзит, как вдруг несчастный исчез, будто его поглотила земля; вслед за этим раздался взрыв хохота. Меня стало разбирать любопытство; я подошел к собравшимся как раз кстати, чтобы помочь им вытащить бедного малого из канавы, в которую выбрасывали отходы из корыт для поросят. Он был покрыт грязью с головы до пят. Свежий воздух оживил его, но он боялся дышать, чтобы в рот и глаза не попала покрывавшая его зловонная жижа. Находясь в столь плачевном состоянии, он выслушивал насмешки. Меня возмутило такое отсутствие сострадания, и под влиянием негодования я бросил на противника бедной жертвы вызывающий взгляд, который между военными не требует пояснения. «Достаточно, — сказал он, — я жду тебя». Едва я успел встать в позицию, как заметил на руке противника знакомый мне знак: изображение якоря, лапы которого перевиты змеей. Я набросился на него и попал в грудь около правого соска. «Я ранен, — сказал он, — до первой крови деремся, что ли?» — «До первой крови», — ответил я и, недолго думая, разорвал свою рубашку и стал перевязывать его рану. Для этого надо было обнажить грудь; я угадал место, где помещалась голова змеи, в это место я и целился.
Заметив, что я внимательно рассматриваю то рисунок на его груди, то черты его лица, мой противник заволновался. Я поспешил шепнуть ему: «Я знаю, кто ты, но не бойся, я сама скромность». — «Я также знаю тебя, — ответил он, пожимая мне руку, — и также буду нем как могила».
Человек, который поклялся мне хранить молчание, был беглым каторжником с тулонских галер. Он сообщил мне свое фальшивое имя и объяснил, что он вахмистр 10-го драгунского полка, где своей роскошной жизнью и кутежами затмевал всех полковых офицеров. Пока мы поверяли друг другу свои тайны, солдат, за которого я вступился, пытался смыть с себя грязь в соседнем ручье. Он вскоре присоединился к нам. Компания несколько поуспокоилась. Не было больше и речи о ссоре.
Вахмистр, которого я мало знал, предложил скрепить мировую у «Золотой пушки», где всегда можно было найти превосходную рыбу и жирных уток. Он угостил нас на славу завтраком, длившимся до ужина. За ужин заплатила противная партия. Наконец, общество разошлось. Вахмистр обещал мне свидеться, а сержант не успокоился, пока я не согласился проводить его до дома. Этим сержантом был Бертран; он занимал квартиру, достойную офицера высшего чина. Как только мы остались одни, он выразил мне свою признательность. Он обратился ко мне со всевозможными предложениями и, поскольку я не принял ни одного из них, сказал: «Вы, может быть, думаете, что я хвастаю и не могу ничего для вас сделать? Я не более чем унтер-офицер, это правда, но не желаю повышения — я не тщеславен. Все олимпийцы такие же, как и я: они мало заботятся о каком-то несчастном чине». Я спросил его, кто это такие — олимпийцы. «Это люди, — ответил он, — поклоняющиеся свободе и проповедующие равенство. Вы хотите сделаться олимпийцем? Я готов услужить — вас примут!»
Я поблагодарил Бертрана, прибавив, что не вижу необходимости вступать в общество, которое рано или поздно обратит на себя внимание полиции. «Вы правы, — ответил он, — лучше не вступайте, это может плохо окончиться».
Тогда-то он сообщил об олимпийцах все упомянутые мною подробности. Под влиянием шампанского, которое удивительно располагает к откровенности, он поведал мне о возложенной на него миссии в Булони.
После первого знакомства я продолжал видеться с Бертраном, остававшимся еще некоторое время на своем наблюдательном посту. Наконец, наступило время, когда он потребовал и получил месячный отпуск. Прошел месяц, а Бертран не возвращался; распространился слух, что он увез с собой сумму в 12 000 франков, порученную ему полковником Обри для покупки лошадей и экипажа, а кроме того, значительную сумму на различные расходы для полка.
Все эти обстоятельства доказывали, что Бертран ловко обманул свое начальство; жертвы обмана даже не осмелились возбудить серьезное расследование. Бертран как в воду канул. Потом его разыскали, подвергли суду как дезертира и приговорили к каторжным работам на пять лет. Вскоре было получено распоряжение арестовать главных олимпийцев и разогнать их общество. Но этот приказ был исполнен только частично: предводители тайного общества, узнав, что правительство напало на их след, предпочли смерть. За один день произошло пять самоубийств.
В Булони были поражены таким стечением обстоятельств. Доктора утверждали, что мания самоубийства происходила от состояния атмосферы. Для подтверждения своего мнения они ссылались на наблюдения, сделанные в Вене, где в одно лето множество девушек, увлеченных какой-то необъяснимой страстью, лишили себя жизни в один и тот же день. Между тем причина этих трагических явлений заключалась в доносе Бертрана. Вероятно, он был награжден; очень может быть, что высшие полицейские круги, довольные его услугами, продолжали поручать ему шпионство. Несколько лет спустя его встретили в Испании, где он получил чин лейтенанта.
Через некоторое время после исчезновения Бертрана рота, в которой я служил, была отправлена в Сен-Леонар, маленькую деревушку неподалеку от Булони. Там все наши обязанности состояли в охране склада пороха и других боеприпасов. Служба была нетяжелая, но позиция довольно опасная: там было убито несколько часовых, ходили даже слухи, что англичане замышляют взорвать на воздух все хранилище.
Однажды ночью, когда я был дежурным, нас внезапно разбудил ружейный выстрел. Весь караул поднялся на ноги. Я побежал к часовому, новобранцу, и расспросил его, подозревая, что он поднял ложную тревогу. Осмотрев снаружи пороховой склад, помещавшийся в старой церкви, я тщательно исследовал окрестности. Убедившись, что тревога ложная, я сделал строгий выговор часовому и пригрозил гауптвахтой. Однако меня мучили предчувствия, и я снова отправился на пороховой склад. Дверь церкви была приотворена, я быстро вошел и заметил слабый отблеск света из проема между двумя рядами ящиков с патронами. Я быстро прошел по этому коридору и, дойдя до конца, увидел… зажженную лампу, поставленную под один из ящиков. Пламя уже касалось дерева, и в воздухе начал распространяться запах смолы. Каждая секунда была на счету. Я тут же опрокинул лампу, бросил ящик наземь и погасил, читатель догадается — чем, остатки начинавшегося пожара. Кто был поджигателем? Я этого знать не мог, но в глубине души сильно подозревал сторожа и, чтобы узнать истину, немедленно отправился к нему домой. Его жена была одна дома; она сказала, что ее муж, задержанный в Булони по делам, остался там ночевать и вернется утром. Я попросил ключи от склада; оказалось, что ключи он унес с собой. Отсутствие ключей подтвердило мои опасения. Однако, прежде чем доложить об этом начальству, я еще раз на другое утро отправился к сторожу — он так и не появился.
В тот же день оказалось, что этому человеку было крайне необходимо уничтожить доверенный ему склад, чтобы скрыть сделанные им растраты. Прошло сорок дней, а о преступнике не было ни слуху ни духу. Наконец жнецы нашли его труп в поле; рядом лежал пистолет.
Взрыв порохового склада был предупрежден только благодаря моему присутствию духа. Меня наградили повышением в чине. Я был произведен в сержанты; дивизионный генерал пожелал видеть меня и пообещал ходатайствовать за меня перед министром. Я хотел сделать карьеру и поэтому старался, чтобы «Лебель» избавился от всех дурных привычек Видока. И действительно, я был бы примерным служакой, если бы необходимость не призвала меня в Булонь. Каждый раз, как мне случалось бывать в городе, я непременно являлся к драгунскому вахмистру, с которым дрался на дуэли, заступившись за Бертрана.
Благодаря существованию какого-то именитого дядюшки, кажется сенатора, мой старинный товарищ по каторге вел превеселую жизнь. Он пользовался почти неограниченным кредитом. В Булони не было ни одного богача, который не почел бы за честь принять у себя такую знатную особу. Честолюбивые папеньки мечтали сделать его своим зятем, а барышни всеми силами старались понравиться ему. Он жил лучше любого генерала, держал лошадей, собак, лакеев и в совершенстве владел искусством пускать пыль в глаза.
