Губы Кимптона сжались в тонкую линию.
– Мне очень хочется рассказать вам о ней. И я расскажу – сразу после дознания.
– Почему же не сейчас? – спросил Пуаро.
– Так будет проще, – сказал Кимптон. Он повернулся, чтобы уйти, но остановился в дверях. – Вас ждет сюрприз, джентльмены. Большой сюрприз.
– Под сюрпризом вы понимаете отравление как причину смерти? – спросил я.
– Нет. Под сюрпризом я понимаю нечто совсем другое. Но пока промолчу – вдруг я все-таки ошибаюсь. Хотя вряд ли.
С этими словами Рэндл Кимптон покинул комнату.
Глава 21
Тайна открытого гроба
Утром, после завтрака, Пуаро выразил желание поговорить со мной наедине и предложил прогуляться с ним вдоль реки. Я, по глупости, решил, что мы пойдем туда пешком, но оказалось, что мой спутник вовсе не имел в виду ничего подобного. На берег Арджидина нас должен был отвезти автомобиль, Хаттон уже обо всем позаботился, и меньше чем через час мы будем там.
В назначенное время появился водитель, и мы заняли места в салоне автомобиля. Наш путь оказался непрямым: сначала мы ехали подъездной аллеей, которая петляла, как только могла, а потом и вовсе свернула не в ту сторону, скорее уводя нас от цели нашего путешествия, нежели приближая к ней, хотя пешком от крыльца дома леди Плейфорд до реки можно было дойти за несколько минут. Видя, как обстоит дело, я решил не терять времени даром и сказал Пуаро:
– Вряд ли убийство Джозефа Скотчера как-то связано с новым завещанием. Ведь о нем стало известно только за обедом. А яд в один из его флаконов с лекарствами налили раньше.
– Стрихнин не обязательно был в его лекарстве, mon ami. Он мог оказаться и в его тарелке с супом. Мы не знаем.
– Пусть так, но суп все равно съели раньше, чем леди Плейфорд сообщила свою новость… Нет, мотив наверняка был иной. Если, конечно, убийца не Гатеркол и не сама леди Плейфорд. Никто, кроме них, не знал условий нового завещания до обеда. И вот еще над чем надо подумать: теперь мы уже не можем быть уверены в том, что Орвилл Рольф вне подозрений. Он так же легко может оказаться убийцей, как и любой другой. Больше того, именно он первым заговорил об отравлении. Тема яда присутствовала в его сознании, вот что интересно.
Пуаро улыбнулся.
– Все, что вы сейчас сказали, я уже обдумал, – произнес он, видимо желая сказать мне комплимент. – Но вы совершенно упустили из виду главную загадку этого дела.
– Какую же?
Пуаро показал, что не желает говорить об этом, пока мы не останемся одни, так что конец пути мы проделали в молчании.
Наконец мы прибыли.
– Арджидин, жентмены, – сказал шофер, поворачиваясь к нам и кладя локоть на спинку сиденья. – Пешком дорога короче вчетверо. Мне подождать тута?
Поблагодарив его, мы вышли из машины на берег, где дул сильный ветер. Вода в реке была серой и громко журчала, точно от беспокойства. Я сделал попытку пройтись, но ветер скоро вынудил меня оставить мою затею. Пуаро стоял на одном месте и сосредоточенно смотрел в воду. Так, судя по всему, он представлял себе прогулку.
– Задумайтесь над тем, что сообщил нам Орвилл Рольф, Кэтчпул, – спор о похоронах, который он подслушал, и о том, каким должен быть гроб: открытым или закрытым. Конечно, он мог все это придумать потом, когда был сам не свой, страдая от боли, или просто солгать нам, но я так не думаю. Слишком много совпадений.
– Не понимаю. О каких совпадениях вы говорите?
Маленький бельгиец просиял, когда я признался, что не понимаю его, – в точности, как когда я слово в слово повторил его мысли. Мог бы и определиться уже, каким я нравлюсь ему больше – тупым или умным.
– Джозеф Скотчер умер от яда, – продолжал он. – Зачем же еще бить его дубинкой по голове до полного уничтожения черепа? Например, затем, чтобы, как сказал Кимптон, отвести подозрение от истинного виновника, то есть от Софи Бурлет, из чьих рук секретарь принимал все свои лекарства. Bien sыr, c’est possible, mais…[18] Мне по душе иная возможность.
– Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Когда человек умирает от яда, то его лицо и голова в полном порядке и ничто не мешает похоронить его в открытом гробу. Орвилл Рольф сам так сказал, когда корчился в агонии, думая, что его отравили. И наоборот, если голова человека разбита, как яйцо всмятку, то единственным приемлемым выходом становится гроб закрытый.
– Prйcisйment![19] А Орвилл Рольф ясно слышал, как мужчина сказал – гроб должен быть открыт, и никаких гвоздей. А женщина спорила. Теперь-то вы понимаете, как одно сходится с другим?
– Да. Да, теперь я понимаю. Вот почему женщина – возможно, Клаудия Плейфорд – взяла дубинку и разбила ею голову уже мертвого Скотчера. Она не хотела, чтобы его похоронили в открытом гробу.
Лицо Пуаро приняло отрешенное и задумчивое выражение.
– Помните, как мы гуляли с вами в саду после обеда? – спросил он. – Мы тогда еще задавались вопросом: а что, если леди Плейфорд подозревает кого-то из детей в желании убить ее?
– Очень хорошо помню, – отвечал я.
– Давайте построим теперь иной вариант той же гипотезы. Что, если леди Плейфорд знала, что ее сын, или дочь, или оба вместе задумали убить Джозефа Скотчера или иным образом лишить его жизни? Тогда становится понятным, почему она изменила завещание. Она устроила настоящее шоу, лишив родных детей наследства и передав все Джозефу Скотчеру. Причем в присутствии двух юристов, полицейского из Скотленд-Ярда и прославленного Эркюля Пуаро! – Он даже вскинул руки, говоря это. Я невольно улыбнулся, представив, как речка Арджидин вдруг усмиряет свой пенистый бег, преисполнившись почтения к Пуаро и его величию.
– Все это делает необъяснимые прежде действия леди Плейфорд абсолютно понятными и рациональными. – Бельгиец заходил по берегу реки туда-сюда – крошечными шажками, два шага в одну сторону, два – в другую. Я попытался следовать за ним, но у меня закружилась голова и чуть не заплелись ноги, и я остановился. – Джозеф Скотчер умрет раньше, чем успеет получить наследство, леди Плейфорд это знает, – продолжал он. – Так зачем ей вообще пересматривать свое завещание? Возможно, все дело в том, что она хочет дать своим детям весомый предлог совершить убийство прямо сейчас, в присутствии законников, полицейского и эксперта по распутыванию преступлений? Гарри и Клаудия Плейфорд внезапно оказываются в весьма щекотливом положении. Если они все же приведут в исполнение свой план и убьют Скотчера, то сразу окажутся главными подозреваемыми, ведь новое завещание матери дает им мотив, да еще какой! То же можно сказать и о Дорро Плейфорд, а также, с некоторой натяжкой, о Рэндле Кимптоне.
– Разве леди Плейфорд не могла просто позвать местную полицию и сказать: «У меня есть основания подозревать, что мой сын и моя дочь замышляют убийство моего секретаря»?
– Думаю, что нет, не могла. Не имея неопровержимых улик, разве она рискнула бы на такое обвинение? А вот опутать Гарри и Клаудию по рукам и ногам неоспоримым мотивом, да еще в присутствии других людей, – поступок куда более тонкий.
– Но, как оказалось, неэффективный, – напомнил я. – Джозеф Скотчер ведь мертв, не забывайте. А главное, зачем Гарри, или Клаудии, или кому-то еще рисковать собственной шеей, отправляя на тот свет секретаря, который, как всем хорошо известно, и так скоро умрет от неизлечимой болезни почек? И откуда такое небезразличие, в каком гробу его похоронить – в открытом или в закрытом?
Пуаро повернулся к реке спиной и пошел туда, где нас ждала машина. Он озабоченно возился на сиденье, когда я минутой позже опустился с ним рядом. И только когда машина уже повезла нас назад, к Лиллиоуку, он еле слышно сказал:
– Только узнав тайну открытого гроба, мы поймем, что здесь случилось.
В доме меня уже поджидал Хаттон, с сообщением.
– Мистер Гатеркол ждет вас в оранжерее, сэр.
Интересно, сохранит ли он привычку говорить так же ясно и понятно, когда тайна убийства Скотчера будет раскрыта, подумал я. Но тут же испугался, что она может навсегда остаться тайной, и спросил себя, разделяет ли Пуаро мои опасения.
– В оранжерее? – переспросил я. Я даже не знал, что в Лиллиоуке есть оранжерея, и уж тем более не знал, как туда пройти, о чем тут же и сказал прямо. Надо же Гатерколу было выбрать такое странное место…
– Следуйте за мной, сэр, – сказал Хаттон, демонстрируя тем самым, что трагические события в доме оказали благотворное влияние на его способность не только связно говорить, но и показывать комнаты.
Оранжерея оказалась просторной деревянной пристройкой, в которой росли лимонные и апельсиновые деревца. Снаружи дул ветер, стояло ненастье, а здесь все цвело и благоухало. Жара, показавшаяся мне сначала приятной, через несколько секунд сделалась почти невыносимой; когда я увидел Гатеркола, тот промокал лоб носовым платком.
