Да. Так и должно быть. Гарри Джозефс (Льюис теперь это вспомнил) был лишен водительских прав, и жена должна была забирать его из церкви на своей машине. С этим разобрались. В воскресенье утром на большом богослужении, а затем, в промежуточные интервалы, в середине дня, если на неделе поминали некоторых престижных святых или у кого-то другого отмечался юбилей. Это так и было. В этом нет сомнений.
– Что значит «P», сэр?
Морс перечислил их с беглостью человека, посвятившего чересчур много часов в своей жизни решению кроссвордов: «принц», «президент», «парковка», «причастие».
– Ничего больше?
– Химический знак фосфора?
Льюис покачал головой:
– Возможно, начало чьего имени. Это заглавная «P».
– Давайте посмотрим, Льюис.
– Может быть «Пол», сэр? Пол Моррис?
– Или Питер Моррис… если она была педофилкой.
– Простите?
– Ничего.
– Всегда по средам, сэр. Возможно, она вдруг решила, что хочет видеть его более часто…
– А ее старик стоял на их пути, и поэтому она его устранила?
– Я слышал о более странной вещи. Она сказала, что отправилась смотреть фильм в ту ночь, не так ли?
– Мм, – интерес Морса это занимало в последнюю очередь. – Сколько стоит сходить в кино в наши дни?
– Не знаю, сэр. Фунт? Полтора?
– Дороговато для нее, не так ли? Она не могла пробыть там более часа, максимум.
– Если она пошла, сэр. Я имею в виду, что она могла не ходить в кино вообще. Она могла бы просто спокойно вернуться в церковь и…
Морс кивнул.
– Вы совершенно правы. У нее, наверное, был наилучший мотив среди остальных. Но вы забываете кое-что. Двери адски скрипят.
– Только северная дверь.
– В самом деле?
Но Морс явно потерял всякий интерес к скрипу двери, и Льюису опять стало интересно, зачем они трудились, проделав весь этот путь. Ничего не было обнаружено. Не было достигнуто никакого прогресса.
– Есть еще одна «P», не так ли? – вдруг сказал Морс. – Мы забыли про Филиппа Лоусона.
Да, Льюис забыл имя PHILIP; но куда его можно вписать в данном конкретном рисунке?
Констебль упаковал вещи Бренды Джозефс, разместив их в пластиковых пакетах, и сложил сумки в шкаф. Морс поблагодарил суперинтенданта за его сотрудничество в операции, пожал ему руку, и сел в машину рядом с Льюисом.
Это случилось на дороге в шести или семи милях к югу от Шрусбери, когда волна холодного волнения, начавшись с нижней части спины, постепенно подобралась к шее Морса. Он попытался скрыть, то, что взволновало его ум, спросив Льюиса с сомнением:
– Вы сказали, что Бренда Джозефс отмечала те дни, когда забирала мужа из церкви?
– Похоже, сэр. И довольно много раз, помимо воскресений.
– «SF», вы сказали. Она ставила «SF»?
– Вот именно, сэр. Как вы сказали, это «Сент-Фрайдесвайд», без сомнения, – он внезапно повернулся и взглянул на Морса, который необычайно интенсивно вглядывался в темноту ночи. – Если, конечно, вы не думаете, что это означает что-то другое?
– Нет-нет. Это не означает ничего другого, – а потом, очень тихо, сказал, – развернитесь, пожалуйста. Мы возвращаемся.
Светящийся циферблат показывал половину одиннадцатого, и далеко позади остались даже самые пессимистические графики. Но Льюис повернул при первой же возможности. Он же был подневольным человеком.
Констебль в полицейском морге снова открыл шкаф и вытряхнул содержимое пластиковых пакетов еще раз. С ними всегда было так весело – с этими ребятами из других управлений.
Морсу удалось сдержать дрожь в руках, когда он взял более раннюю из двух записных книжек и обратился к одной конкретной странице. И, когда он посмотрел на страницу, кровь, казалось, застыла в его жилах, и медленная улыбка радостного удовлетворения раздвинула его губы.
– Спасибо большое, констебль. Большое спасибо. Как вы думаете, не могу ли я взять этот блокнот?
– Я не знаю, сэр. Супер ушел уже…
Морс поднял правую руку, как священник в благословении.
– Забудьте это! Не имеет значения! – Он быстро повернулся к Льюису. – Видите это? – Он указал на страницу понедельника, 26 сентября, в день, когда был убит Гарри Джозефс; и глаза Льюиса полезли на лоб, когда он посмотрел на нее, а затем еще раз посмотрел на нее. Страница была полностью чиста – никакого «SF».
– Вы помните нашего Шерлока Холмса, Льюис?
Но был ли действительно Льюис знаком с деятельностью этого великого человека, сразу не разберешь, однако Морс сам знал наизусть немало пассажей из Холмсовых диалогов, и прежде, чем Льюис смог ответить, он приступил к чтению одного из них:
« – Есть ли что-то, к чему вы хотели бы привлечь мое внимание?
– К странному случаю с собакой в ту ночь.
– Но собака ничего не делала в ту ночь!
– Это и странно».
– Понимаю, – сказал Льюис, ничего не понимая.
– Как быстро она может ехать? – спросил Морс, еще раз влезая в полицейскую машину.
– О, девяносто миль, немного больше – по прямой.
– Ну, поставьте мигалку и включите сирену. Мы должны вернуться в Оксфорд как можно быстрее, хорошо?
Автомобиль мчался по затемненным магистралям, вниз через Бриджнорт и Киддерминстер, по старой дороге из Вустера к Ившему, а затем за почти невероятно короткое время вернулся в Оксфорд. Полтора часа – почти до минуты.
– Назад в управление, не так ли? – спросил Льюис, когда автомобиль пересек Северную КАД.
– Нет. Везите меня прямо домой, Льюис. Я устал.
– Но я думал, что вы сказали…
– Не сегодня, Льюис. Я мертвецки устал, – он подмигнул Льюису и захлопнул за собой дверь «Форда». – Хорошо позабавились, правда? Спите сладко! У нас много работы, займемся ей утром.
Сам Льюис доехал до дома благополучно. В его честной душе было очень мало пороков, но быстрая езда, безусловно, была одним из них.
Возможно, события последних нескольких дней нарушили душевное спокойствие преподобного Кейта Мекледжона гораздо меньше, чем должны были; и как честного человека его беспокоила такая реальность. Это правда, что возглавив приход только в ноябре предыдущего года, он не знал лично семью Морриса, и поэтому нельзя было ожидать от него, что он будет реагировать слишком остро на трагические находки, которые (если верить слухам) были телами отца и сына. Тем не менее, когда он сидел в своем кабинете в 9.30 во вторник утром он знал, что сострадание должно было более глубоко его затронуть, и он задумался о себе; и о своей церкви тоже.
Mекледжон был высокого роста, хорошо сложенный мужчина, сорока одного года и он был счастлив в браке. Его детство прошло в семье благочестивых евангелистов. С ранних лет обещания вечной жизни и ужасы горящего огнем и серой озера для него были также реальны, как леденцы и конфеты или ландшафт его родного Дорсета. В ранней юности, в то время как его одноклассники обсуждали перспективы своих любимых футбольных команд или достоинства новых гоночных велосипедов, молодой Кейт рос ревнителем церковных и богословских канонов, и к шестнадцати годам его жизненный путь был для него совершенно ясен: ему суждено было принять духовный сан. Будучи молодым, он вначале был умеренным приверженцем Низкой церкви в своих взглядах на литургии и таинства; но постепенно его все больше и больше привлекало учение Оксфордского движения[14], и в какой-то момент он был внутренне готов принять причастие и обратиться к римско-католической церкви. Но все это было в прошлом. Найдя новый баланс, он обнаружил, что может идти по канату Высокого англиканства с безопасностью и уверенностью, и ему было приятно, что его община была хорошо подготовлена для этого. Его предшественник, Лайонел Лоусон, не уделял (казалось) внимания официальной церковной позиции, которая была явно ближе к Высокой церкви. Факт в том, что когда второй священник около пяти лет назад был повышен до своего собственного прихода, со стороны Лоусона не последовало никакого запроса к епископу о его замене, и Лоусон справлялся без посторонней помощи с многообразными обязанностями прихода Сент-Фрайдесвайд. Неизбежно, конечно, последовало сокращение служб, но Мекледжон был полон решимости как можно скорее восстановить ежедневные мессы в 11.15 утра и 6.15 вечера, которые были полностью (как он считал) необходимым элементом во славу Божью.
Тем не менее, когда он сидел в древнем кресле за столом, страница, над которой зависло его перо, в течение нескольких минут оставалась пустой. Настало время снова проповедовать о преобразовании: сложный вопрос, конечно, но как раз тот, который имеет жизненно важное значение для духовного здоровья братьев. Но что можно было сказать в проповеди? Переплетенный в хромовую кожу, экземпляр Священного Писания был открыт перед ним на Книге Пророка Осии. Чудесная и запоминающаяся часть Писания! Это было почти также, как если бы сам Всевышний действительно не знал, что делать со своими людьми, для которых благость и милость были мимолетны как туманы или выпавшая роса, что растаяла в лучах утреннего солнца. Была ли для Церкви опасность потерять свою любовь? Ибо без любви поклонение Богу и забота о братьях были не многим более, чем пустозвонством… Да, возможно, начало проповеди должно быть само по себе спокойным. Не слишком сильные выражения: решительно ничего с привкусом митинговой риторики. Но потом другой стих привлек его внимание из более ранней главы того же пророчества: «Привязался к идолам Ефрем, оставь его!». Другой яркий стих! Идолопоклонниками были, в конце концов, те, кто в Церкви – не те кто, за ее пределами. Те, кто поклоняются, но поклоняются ложному представлению о Боге. И не только золотому тельцу. Тут всегда была опасность, что другие представления могут встать на пути истинного поклонения: да – он должен был признать это! – такие вещи, как ладан, и свечи, и святая вода, и коленопреклонения, и все остальные инструменты церемоний, могли, возможно, засорять очищающую силу Святого Духа. Также было возможно, – даже слишком легко фактически – быть ослепленным ради духовного здоровья Церкви арифметическим увеличением ее членов, особенно когда он видел (гордясь этим) несомненное увеличение числа посещающих богослужения в своем собственном приходе. Записи показывали, что при режиме Лоусона, посещаемость была лишь немного более чем удовлетворительной; и действительно бывали случаи в середине недели, когда было трудно собрать большую часть общины! Но Бог не просто считает головы; и он снова задумался о центральной проблеме, которая доминировала в его прежнем мышлении: не должен ли он больше заботиться о духовном здоровье своей паствы?
