Найо Марш - Цветная схема

В восемь часов начавшая утихать волна интереса снова усилилась в связи с прибытием полковника Клейра, мистера Квестинга и мистера Фоллса. Они пришли из «Источников» пешком, срезав путь через территорию маори. Миссис Клейр, Барбару, доктора Акрингтона и Гонта вез на машине Дикон. Он должен был приехать по шоссе. Полковник, Квестинг и Фоллс уселись на местах для официальных гостей, но Саймон сразу же выкатил белки своих глаз и попятился к группе молодежи маори, где присоединился к Колли и Смиту, который все еще оставался опухшим, с красными глазами.

В зале послышался очередной приказ миссис Те Папа. Группа девушек в народных одеждах прошла через публику и взобралась на сцену. Каждая из них несла в руках веревочки, к концам которых были привязаны шарики из сухих листьев. Руа занял позицию возле входной двери здания. Он стоял в полутьме, выпрямившись, в накидке из перьев, грозно свисавшей с плеч, и представлял собой очень выразительную фигуру. Так, наверное, стоял еще его прадед, встречая на берегу путешественников с другого конца света. Возле старика расположились ведущие представители мужской части рода, а чуть дальше сидели миссис Те Папа и другие пожилые женщины. Большинство маори повернули сейчас головы в сторону входа в молитвенный дом, а те, кто имел такую возможность, выглядывали в окна.

С шоссе послышалось урчание мотора, сигнал клаксона, и по меньшей мере человек двадцать важно заявили, что сразу узнали Гонта. Гул голосов усилился и тут же стих. В наступившей тишине гортанное приветствие Руа встревожило застывший вечерний воздух:

— Haere mai. E te ururangi! Na wai tau? — Это значило: «Здравствуйте! Добро пожаловать, потомки белых людей. Откуда вы идете?»

Каждое слово произносилось с определенной интонацией и протяжно. Голос старика можно было принять за шум вечернего ветра с моря. Он звучал, как и полагается звучать голосу дикаря, странный, вызывающий у белых слушателей беспокойство. В полумраке миссис Те Папа и ее соседки наклонились вперед, всплеснув руками. Их ладони ритмично захлопали в такт народному танцу приветствия. Руа оказал Гонту великую честь и принимал актера согласно почти забытому местному обычаю. Нововведения двадцатого века, привычки, привезенные на остров белыми людьми, словно легкая паутина были сейчас сняты с лица культуры аборигенов, и европейцы стали вдруг чужими в молитвенном доме.

Пока они шли от машины, Гонт пробормотал:

— Но мы же должны что-то отвечать. Нам нужно понять, о чем он говорит, и ответить.

— Я, правда, не уверен, — отозвался Дикон, — но когда-то, кажется, слышал об этом. Похоже, старик говорит о наших предках. Он спрашивает, кто мы такие.

— На самом деле все это довольно бессмысленно, — пробормотала миссис Клейр. — Они прекрасно знают, кто мы. Некоторые их обычаи совсем не привлекательны. Боюсь, бедняжки действительно считают, будто доставляют нам огромное удовольствие, соблюдая их.

— И это, конечно, так и есть, — быстро ответил Гонт. — Я бы хотел, чтобы мы смогли ответить.

Под мягкий гул приветствий маори актер двинулся вперед и пожал руку Руа. «Он в своей лучшей форме, — подумал Дикон, — и вызовет выступлением всеобщее восхищение». С миссис Клейр и Гонтом во главе маленькая процессия вошла в зал, и тут Дикон впервые увидел Барбару в новом платье.

Барбара задержалась и вышла из дома, кутаясь в шаль с, очевидно, англо-индийским орнаментом, когда все уже сидели в машине. Смущенно извиняясь, девушка забралась на заднее сиденье, и у Дикона хватило времени только заметить, как слегка поблескивают ее волосы. Гонт побоялся приглашать парикмахера, отказался от своего плана, и Дикон, бросив взгляд на лицо Барбары, остался доволен. Сама девушка не придавала особенного значения прическе. Миссис Клейр устроилась рядом с Диконом, а ее дочь оказалась сзади между Гонтом и доктором Акрингтоном.

Заведя мотор и тронувшись с места, молодой человек невольно подумал о том, как много раз возил он актера на выступления; о фразах, которые всегда говорили сопровождавшие знаменитость женщины; об их возбуждении, вызванном ощущением счастья от присутствия рядом этого человека; о ресторанах и ночных клубах, где сущность каждого посетителя отражалась, словно в зеркале в примерочной комнате портного; об окончаниях подобных вечеров; о раздражительности Гонта, если случались какие-то мелкие неприятности, омрачавшие успех; о деньгах, сыпавшихся, будто из трясущихся рук сумасшедшего. Наконец Дикон подумал, как сильно изменилось его собственное отношение к такой жизни. Из заботливого, предусмотрительного секретаря он превратился в покорного и даже равнодушного. Из этих философских воспоминаний молодого человека вывела миссис Клейр, которая, развернув свое миниатюрное пухлое тело, обратилась к дочери.

— Дорогая, — сказала женщина, — не очень ли странно выглядят твои волосы? Не могла бы ты начесать их немного вперед, чуть-чуть?

Но Гонт мгновенно отреагировал:

— А я как раз думаю, насколько прелестно выглядит такая прическа.

Доктор Акрингтон, не проронивший до сих пор ни слова, откашлялся и заявил, что на концерте их ожидают большие неудобства.

— Духота, деревянные скамейки, запах и постоянный гул. Надеюсь, вы не ожидаете ничего хорошего, Гонт. Коренные обитатели этой страны испорчены собственной ленью и преступной тупостью белого населения. Мы посылали сюда миссионеров, чтобы отучить аборигенов пожирать друг друга, накачать их вонючим виски и отобрать земли. Потом мы разрушили настоящую местную коммунистическую систему, научили аборигенов бездельничать при полной поддержке со стороны правительства, упразднили вождей и заменили их секретарями тред-юнионов. А брачные обычаи, которые им очень хорошо подходили, с ханжеской гримасой были заменены нами разными болезнями и святыми узами замужества.

— Джеймс!

— Развратили такой симпатичный народ. Посмотрите на молодежь! Проводят время в…

— Джеймс!

Гонт с веселыми интонациями в голосе спросил, не смог бы батальон маори доказать, что их боевой дух еще жив.

— Конечно, — с довольной ухмылкой ответил доктор Акрингтон, — потому что в армии они попали бы в систему, при которой привыкли жить.

Остаток пути в машине царило молчание. На улице перед молитвенным домом было уже темно, и Дикону опять не удалось как следует разглядеть Барбару. Однако молодой человек заметил, что шаль ее осталась на заднем сиденье. Когда же девушка прошла перед ним через публику в зале, Дикон увидел, какое чудо совершил его патрон. Долгая связь с театром приучила молодого человека расценивать одежду в тесной связи с искусством, и сейчас он со странным смешанным ощущением раскаяния и восхищения признался себе, что в Барбаре произошла огромная перемена. Девушка стала совсем другой, и Дикон не был уверен, не возникает ли в нем постепенно досада. У молодого человека создалось впечатление, будто Гонт оставил его в дураках.

«Даже хотя мне и ни разу не представлялась возможность увидеть Барбару в таком виде, — подумал он, — еще немного, и я бы влюбился в нее. Это я должен был показать ей, какова она на самом деле». Девушка села между Гонтом и своим дядей. Рядом свободных шезлонгов не оказалось, и Дикон проскользнул на очень неудобное место во втором ряду. «Настоящий ничтожный секретаришка», — сказал он себе. В мрачном расположении духа молодой человек приготовился смотреть концерт, но закончил тем, что стал неотрывно наблюдать за Барбарой.

Девушки на сцене ритмично задвигались в открывающем вечер танце. Хореографическую группу возглавляла тучная дама, которая, поворачиваясь из стороны в сторону, бросала вокруг себя на редкость многозначительные взгляды, чем сильно смутила Дикона. Из всего населения маори в этом отдаленном районе Северного Острова Руа имел наименее поддельный вид. Его соплеменники пели и танцевали, как делали когда-то их предки, а аудитория снисходительно наблюдала за местным вариантом имитации творчества исполнителей баллад или сентиментальных певцов. Слова и жесты, использовавшиеся в представлении, были унаследованы от культуры дикарей и напоминали об их образе жизни, о земледелии, каноэ, свадьбах, войнах. Многие из песен, относившиеся к похоронному ритуалу, казались не очень подходящими для исполнения на концерте, однако одна, прозвучавшая в этот вечер, вспоминалась с содроганием всеми, кто ее слышал.

Руа сделал короткое пояснительное вступление. Песня была сочинена, по словам старика, одной из его древних родственниц по случаю смерти девушки, которая невольно совершила страшное преступление и погибла в Taupo-tapu, маленьком озере с кипящей грязью. Руа повторил леденящую душу историю, рассказанную им однажды на вершине горы Смиту. Это не погребальная песнь, как объявил старик, поэтому она не очень страшная. В тот момент, когда он взглянул на Квестинга, его глаза вспыхнули. В конце им была выражена надежда, что история, содержащаяся в стихах, вызовет интерес у публики.