– На благотворительный базар, устроенный в пользу эльзасских и лотарингских сирот. Ты непременно должен там побывать.
– Я мог бы просто послать туда некоторую сумму денег…
– Но я-то должна там показаться… Там принимает участие матушка Сент-Аликс с моими прежними подругами по монастырю… И я обещала прийти во что бы то ни стало…
– Ну так едем…
Базар устроили в помещении французского Земледельческого общества. Уже у самого входа слышался шум множества голосов. Зал был украшен флагами, и в глубине его среди массы зелени стояла мраморная статуя Эльзаса, украшенная траурным крепом. Посетителей встречала супруга председателя совета министров, депутата Вогезов, окруженная комитетом из дам. Молодежь, исполняя обязанности распорядителей, суетилась около продавщиц, подводила к ним наиболее почетных гостей. В середине, меж двумя рядами павильонов, где происходила продажа, устроено было что-то вроде салона. Продавщицами состояли дамы лучших семейств из Эльзаса и Лотарингии, начиная с совершенно седых старушек, которые в знак протеста покинули родину, когда та попала в руки немцев, и кончая изящными молодыми дамами, родившимися уже в изгнании и находившими, что Франция прекрасна, а жизнь хороша – даже вдали от родины.
Лихтенбах с Марианной, встреченные очень приветливо, на минуту остановились возле группы официальных лиц. Тут на долю Лихтенбаха выпадали одни лишь улыбки. Робкая Марианна с беспокойством искала глазами павильон, где продажей заведовала матушка-настоятельница Сент-Аликс.
Один из молодых распорядителей, сгорая от желания поухаживать за богатой наследницей, предложил ей свои услуги, и Марианна прошла с ним в толпе покупательниц мимо продавщиц, занятых пересудами, до того павильона, где ее прежние подруги под руководством монахини продавали различную одежду для бедных, сбывая без всякого затруднения детские платьица стоимостью двадцать девять су за пять и более франков. Женевьева Тремон, в трауре, заведовала продажей чулок. Увидев Марианну, она поцеловала ее.
– Ты одна?
– О нет, со мною отец, но он остановился на минуту поговорить с одной сенаторшей.
– Он позволит тебе остаться здесь на некоторое время?
– Не знаю. Ему, возможно, неудобно будет прийти за мной.
Она обратилась к монахине, которая заведовала кассой:
– Довольны ли вы, матушка? Как идут дела? Какова выручка?
– С полудня мы собрали около трех тысяч франков, дитя мое… Через час все кончится, а у нас на руках еще около трети товара.
– Так, матушка, все, что вы не успеете продать, пришлите потом мне, – просто сказала девушка.
– О, дитя мое, как мы вам благодарны… Но что скажет ваш отец?
Марианна кротко улыбнулась:
– Мой отец? О, он никогда мне ни в чем не отказывает, к тому же я богата…
И она показала вязаный кошелек, туго набитый золотом.
– А если этого не хватит, я возьму у папы вперед в счет будущих выплат.
– Ну-ка, посмотри напротив, – шепнула вдруг Женевьева Тремон, – по ту сторону прохода. Там павильон госпожи Барадье, и Амели с ней.
Марианна покраснела в замешательстве – она вспомнила слова отца. Тотчас в ее воображении вспыхнули лицо Марселя Барадье, его улыбка, вся его тонкая, изящная фигура. Значит, неприязнь, существовавшая между родителями, не перешла на детей, раз он так любезно обошелся с дочерью Лихтенбаха, когда она была с визитом у них, на улице Прованс. Она направила взор в ту сторону, куда указывала Женевьева, и около павильона, где торговали госпожа Барадье и Амели, увидала того, о ком думала. Марсель стоял, прислонившись спиной к павильону, и улыбался, разговаривая с каким-то стариком, покупавшим чрезвычайно некрасивую фарфоровую вазу. Наконец, он взял ее у него из рук, поставил обратно на место, и Марианна услышала, как он с веселым видом сказал:
– Дядя Граф, нам удалось уже трижды продать ее, и всякий раз нам ее оставляли. Деньги за нее платят охотно, но она так безобразна, что никто не решается унести ее с собой.
Старик спрятал кошелек в карман и сказал:
– А теперь покажи, где павильон, в котором торгует мадемуазель Тремон?
– Пойдемте туда вместе. Там, дядя Граф, вы найдете именно то, что вам нужно: и приданое, и детские пеленки… Ведь именно это необходимо холостякам!
– О, злой мальчишка!..
Они пересекли зал. Увидав мадемуазель Лихтенбах, Марсель вдруг стал серьезным. Она тоже смутилась, заметив, что он приближается. Дядя Граф со своим обычным добродушием подошел к Женевьеве:
– Ну, мадемуазель Женевьева, что же мне у вас купить? Чепчиков и рубашонок для младенцев? А почем дюжина?
– Шестьдесят франков, и то только для вас… Но, конечно, вы их не унесете с собой и оставите нам.
– Это мне подойдет, иначе покупки мои причинили бы мне сильное беспокойство.
– Мы же все оставленное вами отдадим в детский приют. Ну, а если после вас у нас еще что-нибудь останется, то весь товар приобретет одна из наших подруг.
– Кто это? – спросил дядя.
– Марианна Лихтенбах.
Граф быстро выпрямился и пробормотал:
– Дочь этого…
Он сделал было шаг назад, но тут услыхал кроткий голосок:
– В деле благотворительности, господин Граф, не может быть врагов, существуют только соперники в желании сделать побольше добра.
– Вы совершенно правы, сударыня, – быстро ответил старик с поклоном, – и я немедля применю ваше правило на деле.
Он наклонился к монахине и холодно спросил:
– Сколько стоит весь ваш товар?
– Но, сударь… – пробормотала матушка Сент-Аликс в нерешительности.
– Двух тысяч франков достаточно?
– О, эта цена слишком ничтожна, – раздался певучий голос. – Я даю четыре.
И граф Чезаро Агостини с улыбкой на лице, элегантно одетый, с закрученными усиками, появился около Марианны Лихтенбах.
– Ваш отец послал меня к вам, мадемуазель, – сказал он. – Он сейчас присоединится к нашей компании. И конечно, он не потерпел бы, чтобы за столь незначительную сумму вы были лишены случая проявить свое великодушие…
Он обвел взглядом присутствующих и вдруг, узнав Марселя, сделал вид, что очень обрадовался.
– Ах, месье Барадье!.. Как я рад, что встретил вас! С тех пор как я имел честь видеть вас в последний раз, с вами случились какие-то неприятности… Я узнал об этом, когда приезжал за сестрой. Очень жаль, что у меня не было тогда времени повидать вас, чтобы выразить наше горячее сочувствие в постигших вас невзгодах… Вы были так любезны и внимательны с нами во время нашего пребывания в тех прекрасных краях…
Он говорил без малейшего смущения, с наглостью, от которой Марсель просто остолбенел. Он смотрел на Агостини и спрашивал себя, не грезит ли он наяву и действительно ли этот развязный и спокойный человек, который обращается к нему, не пытаясь бежать, – тот самый, кто, как он подозревал, разыграл его в Аре. Правда ли он сообщник поджигателей и убийц, соучастник в интригах той загадочной женщины, воспоминание о которой наполняло его сердце горечью и злобой? Наконец молодой Барадье очнулся и спросил:
– А как ваша сестра, мадам Виньола?
– Бедная Аннетта! – прервал его Чезаро. – Она теперь в Венеции улаживает скучные семейные дела… Но, вероятно, она скоро приедет в Париж, не позднее нынешнего лета, чтобы присутствовать на моей свадьбе.
– О, граф, вы женитесь?
– Да, банкир Лихтенбах принял мое предложение…
Новость о женитьбе Агостини на дочери Лихтенбаха произвела потрясающее впечатление. Марсель в мгновение совершенно овладел собой. Он смерил итальянца холодным взглядом и с ироничной усмешкой сказал:
– О, вы входите в семью господина Лихтенбаха? Этого и следовало ожидать, и даже было бы странно, если бы этого не случилось!..
– Я вас не понимаю, – проговорил Чезаро.
– Вы понимаете меня очень хорошо! А если вам будет угодно получить дополнительные разъяснения, то обратитесь к вашей сестре.
– Но, – сказал медленно итальянец, – что за странные речи…
– Один поражает странными речами, другой – странными поступками…
Агостини собирался ответить, и молодые люди уже стояли друг перед другом в угрожающих позах, когда на плечо итальянца опустилась ручка Марианны Лихтенбах.
– Граф, пойдемте, пожалуйста… Отец ищет вас.
Чезаро бросил на Марселя вызывающий взгляд, затем, обращаясь к девушке, сказал с нарочитой покорностью:
– Малейшее ваше желание для меня закон. Очень рад вам повиноваться… Но я еще поговорю с этим господином.
Марианна нахмурила брови. Взгляд ее стал суровым, и она объявила:
– Я запрещаю вам это.
– Однако… Впрочем, ваша воля для меня свята.
К ним приближался Лихтенбах. Проходя мимо Графа, он сделал вид, что не замечает его.
– Граф, – обратился он к Агостини, – мне сказали, что вы сейчас перебили у кого-то покупку товара, оставшегося непроданным в этом павильоне. И за какие-то четыре тысячи франков! Что за мизерная цена! Вы, очевидно, имели дело со слабым соперником!
