— Вы проницательны, мадемуазель. Это объясняет — точнее, только это и может объяснить, — зачем он хранил письмо. После его смерти сон должен был быть рассказан!
Этот сон крайне важен. Жизненно важен, мадемуазель!
Хорошо, — продолжил он, — пойдем дальше. Услышав рассказ мистера Фарли, я попросил его показать мне стол и револьвер. Он явно собирался сделать это, но неожиданно передумал. Почему же?
На этот раз никто не спешил с ответом.
— Я поставлю вопрос иначе. Что было в соседней комнате такого, чего я не должен был видеть?
И опять никто не ответил на его вопрос.
— Да, — сказал Пуаро, — это действительно трудно представить. И однако же, должна была быть причина, и причина серьезная, по которой мистер Фарли принял меня в комнате своего секретаря и наотрез отказался пустить в свою. Там было нечто, что он никак не мог позволить мне увидеть.
Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом — признаюсь — в полном недоумении. Все вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.
Он по очереди оглядел присутствующих.
— Вы не понимаете?
— Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, — буркнул Стиллингфит.
— Моя прачка, — сказал Пуаро, — сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно.
Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!
— Так он был без очков? — догадался проницательный инспектор Барнетт.
— Нет, — улыбнулся Пуаро. — В том-то и дело, что он был в очках. Вот это-то и интересно.
Он наклонился вперед.
— Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство.
И через некоторое время он действительно совершил его.
Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает — это просто обязано означать — самоубийство.
— Ну да, — подтвердил Стиллингфит.
Эркюль Пуаро покачал головой.
— Ничего подобного, — сказал он. — Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.
Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.
— Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!
Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.
— Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis[54], что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?
— Ну, да. Разумеется, — пробормотал Стиллингфит.
— Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура… Что я вообще видел?
Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска — удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.
Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Конворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел — якобы в кино, — тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.
И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Конворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Конворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Конворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Конворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер — предварительно прижав к нему пальцы покойника — и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.
Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей — историей, услышанной от самого мистера Фарли — о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!
Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх — и не просто страх, а самый настоящий ужас.
— И в скором времени, — мягко закончил он, — неизбежно наступил бы счастливый финал… Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.
Доктор Джон Стиллингфит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Конворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет — чучело черной кошки.
— Voili[55], — сказал он. — Вот это и поднес Конворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.
— Но почему, ради всего святого, Конворси не вышел и не подобрал это?
— А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.
— Да, — вздохнул Стиллингфит. — Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Конворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.
Он помолчал и добавил:
— А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если…
— Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.
— И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.
— Мотив и возможность, знаете ли, далеко не все, — возразил Пуаро. — Нужны еще преступные наклонности.
— Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? — мечтательно проговорил Стиллингфит. — Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук.
Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.
— Такое, — сказал Эркюль Пуаро, — может прийти в голову только англичанину.
— Черт побери! — сказала Пат.
Все больше хмурясь, она с ожесточением перетряхивала содержимое шелкового мешочка, который именовала «театральной сумочкой». За ней с беспокойством наблюдали двое молодых людей и девушка, тоже стоявшие на лестничной площадке перед запертой дверью квартиры Патриции Гарнет.
— Бесполезно, — наконец сказала Пат. — Его нет. Что же нам теперь делать?
