— Да, Трой мне говорила.
— Это было огромное для меня удовольствие. Итак, возвращаемся к теме. Во время первого визита, в среду двадцать первого ноября, сэр Генри показал черновики обоих завещаний. Минуту.
Мистер Рэттисбон стремительно извлек из своей картотеки две связки бумаг, перевязанных довольно яркой лентой, и передал их Аллейну. Что это за бумаги, он понял с первого взгляда.
— Вот это и есть те самые черновики, — пояснил мистер Рэттисбон. — Он попросил написать на их основе два разных завещания. Я сказал, что это весьма необычная просьба. Он дал понять, что никак не может прийти к окончательному выводу относительно достоинств своих ближайших родственников и в то же время обдумывает перспективу второго брака. Свое предыдущее завещание, составленное, как мне представляется, весьма разумным образом, он уже уничтожил. Мне было дано указание привезти с собой оба новых варианта в Анкретон на ежегодное празднование дня рождения. Первое завещание было подписано в присутствии свидетелей перед ужином и оглашено сэром Генри за ужином в качестве его последнего волеизъявления. Поздно вечером оно было уничтожено. Второе завещание — тот самый документ, на котором мы в настоящее время основываемся в своих действиях. Оно было подписано в присутствии свидетелей в спальне сэра Генри той же ночью, в ноль часов двадцать минут — вопреки, должен добавить, моим самым настойчивым возражениям.
— Два завещания, — проговорил Аллейн, — два завещания, на выбор для принятия окончательного решения.
— Именно. Сэр Генри считал, что здоровьем он не крепок. Не обвиняя никого персонально, он намекал, однако, что иные члены семьи, то ли по отдельности, толи вместе, злоумышляют против него. В свете вашего исключительно красноречивого рассказа, — мистер Рэттисбон снова клюнул носом, — могу заключить, что он имел в виду все эти розыгрыши. Миссис Аллейн в полной мере обрисует этот в высшей степени необычный инцидент, связанный с портретом. Удивительное сходство, да будет позволено сказать. Она расскажет, в какой ярости сэр Генри покинул театр.
— Да, — кивнул Аллейн.
— В какой-то момент ко мне зашел дворецкий и передал просьбу сэра Генри зайти к нему. Я застал его все еще пребывающим в большом волнении. На моих глазах он порвал в клочья тот из двух вариантов, который, как я сказал, представлялся мне наиболее здравым, и бросил его в огонь. Вскоре появились некие мистер и миссис Кенди, засвидетельствовавшие его подпись под вторым документом. После чего сэр Генри уведомил меня о том, что в течение ближайшей недели он женится на мисс Кларк и просит меня составить брачный контракт. Я убедил его отложить этот разговор до утра и вышел из спальни, оставив его все еще в чрезвычайно возбужденном состоянии. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать.
— Вы оказали нам очень существенную помощь, — поблагодарил его Аллейн. — Только еще одна деталь, если не возражаете. Ни под одним из двух черновиков нет даты. Сэр Генри не говорил вам, случайно, когда написал их?
— Нет. Вообще вел он себя как-то странно. Утверждал, что не будет знать ни минуты покоя, пока в конторе не составят оба завещания. Но что касается дат — нет. Единственное, что могу сказать в этой связи, — оба черновика были составлены до двенадцатого. Больше ничем не могу быть полезен.
— Буду признателен, если вы вернете их на прежнее место, и пусть они там и остаются в неприкосновенности.
— Конечно, конечно, — засуетился мистер Рэттисбон, — разумеется.
Рэттисбон обернул оба документа в чистую бумагу и положил в картотеку. Аллейн поднялся с места. Мистер Рэттисбон мгновенно оживился, проводил Аллейна до двери, подал руку и разразился прощальной речью.
— Вот так, вот так, — затрещал он. — Печально. Ничего не понятно, но печально. Все зависит от того, как себя поведешь. Поразительно. Семья, боюсь, непредсказуемая во многих отношениях. Если понадобится консультация, в любое время… Что ж, всего доброго. Благодарю вас. Поклон миссис Аллейн. Благодарю.
Не давая Аллейну выйти, мистер Рэттисбон цепко схватил его за руку.
— Навсегда запомню его той ночью, — говорил он. — Когда я был уже у порога, он окликнул меня, я повернулся и увидел его сидящим на постели, выпрямившимся, в халате, накинутом на плечи. Отменно выглядел этот старый господин, я был совершенно покорен его видом. Вспоминаю, он бросил непонятную реплику: «В будущем за мной, полагаю, будут очень хорошо присматривать, Рэттисбон. Кое-где недовольство моей женитьбой будет не таким уж сильным, как вам кажется. Покойной ночи». И все. Это была наша последняя встреча.
У достопочтенной миссис Клод Анкред был в Челси домик. Как жилище он представлял собой полную противоположность Анкретону. Здесь все было — свет и простота. Аллейна проводили в гостиную со свежевыкрашенной штукатуркой, современной мебелью и огромным окном во всю стену, из которого открывался вид на реку. Бледно-желтые гардины, усыпанные серебряными звездочками, — этот цвет, со светло-вишневым оттенком, господствовал во всей комнате. На стенах висели три картины — Матисс, Кристофер Вуд и, к немалому удовольствию Аллейна, Агата Трой. «Смотрю, тебя не забывают», — подмигнул он ей, и в этот самый момент в комнату вошла Дженетта Анкред.
Интеллигентная на вид женщина, подумал он. Она приветствовала его, как обыкновенного гостя, бросив взгляд на картину, сказала: «Видите, у нас есть общие друзья» — и заговорила о Трой и их встрече в Анкретоне.
Аллейн отметил, что во всей ее повадке есть нечто неуловимо ироническое. Ни на чем нельзя настаивать, ничто не следует подчеркивать, казалось, говорила она. Ничему не следует придавать чрезмерного значения. Категорические высказывания — глупость, от них всем сплошное неудобство. Это впечатление подчеркивалось легкостью интонации, лишенной каких-либо обертонов, выражением глаз, формой рта — миссис Клод Анкред все время воздвигала какие-то невысокие покачивающиеся барьеры, заставляющие сомневаться в полной искренности ее слов. О живописи она говорила со знанием дела, но словно бы несколько самоуничижительно. У Аллейна сложилось впечатление, что она всячески оттягивает начало разговора, ради которого он пришел сюда.
— Вы, разумеется, уже догадались, почему я попросил вас о встрече, — не выдержал он наконец.
— Вчера вечером заходил Томас. Он рассказал о вашей поездке в Анкретон. Какой неприятный оборот дела, верно?
— Мне бы очень хотелось знать, что вы обо всем этом думаете.
— Я? — с некоторым неудовольствием повторила она. — Боюсь, ничем не могу быть вам полезна. Я в Анкретоне всегда посторонняя, всего лишь зрительница. И пожалуйста, не надо говорить, что зрители-то видят игру лучше других. В этом случае зритель видит совсем мало.
— Пусть так, — рассмеялся Аллейн, — и все же что он думает?
Дженетта помолчала немного, глядя мимо Аллейна в большое окно.
— Мне кажется, — пробормотала она, — что почти наверняка все это чистый спектакль. Все, с начала и до конца.
— Убедите нас в этом, — сказал Аллейн, — и вся криминальная полиция навеки у ваших ног.
— Да вы сами посмотрите. Все эти мои свойственники — это же чистый гротеск. Нет, я очень привязана к ним, но вы даже и вообразить не можете, какой это гротеск. — Она замолчала и после некоторого раздумья добавила: — Впрочем, миссис Аллейн видела их всех. Наверное, рассказывала.
— Немного.
— Когда-то во всем виделся заговор. Полин заподозрила славного маленького австрийского доктора, который впоследствии стал большим человеком в большой клинике. В то время он помогал заниматься с детьми. Затем его место заняла бедная мисс Эйбл, которая, как Полин кажется, роняет ее значение в глазах Пэнти. Я вот все думаю: оставив сцену, не решила ли Полин, что ей необходимо найти новый выход для своих актерских инстинктов. И с другими точно также. Естественно, мисс Орринкурт вызывает у них неприязнь, а неприязнь и подозрительность есть нечто неотделимое от Анкредов.
— Что вы думаете о мисс Орринкурт?
— Я? Ну что сказать, красотка. Безупречный в своем роде экземпляр.
— А помимо красоты?
— А помимо вроде ничего и нет. За исключением, конечно, поразительной вульгарности.
Интересно, она на самом деле так думает или просто прикидывается, рассуждал сам с собой Аллейн. Ведь ее дочь так много теряет из-за Сони Орринкурт. Неужели она способна на такую объективность? Вслух же сказал:
— Вы ведь присутствовали при том, как на блюде для сыра обнаружилась вдруг книга о бальзамировании, верно?
— Ну да. — Миссис Анкред слегка поморщилась.
— Как думаете, кто бы мог положить ее туда?
— Боюсь, подозрения мои падают на Седрика. Хотя зачем это ему?.. Пожалуй, единственная причина заключается в том, что никто другой, мне кажется, этого придумать не мог. Жуткое дело.
