— Бесспорно. Эта или похожая бритва — идеальный инструмент для нанесения такой раны.
— Как вы считаете, требуется ли для такого удара большая физическая сила?
— Да, требуется значительная сила. Но не исключительная. Все зависит от обстоятельств.
— Пожалуйста, поясните, что вы имеете в виду.
— Известны случаи, когда подобные раны наносили себе самоубийцы среднего или даже хилого телосложения. В случае убийства многое зависит от того, была ли жертва способна оказать серьезное сопротивление.
— Нашли ли вы на теле какие-либо следы насилия?
— Совершенно никаких.
— Следов удушения или побоев нет?
— Нет. Не было ничего примечательного, за исключением естественного воздействия воды и полного отсутствия трупных пятен. Последнее, на мой взгляд, объясняется малым количеством крови, оставшейся в теле, а также тем обстоятельством, что тело не лежало в одном положении, но вскоре после смерти было смыто со скалы и болталось в воде.
— По вашему мнению, состояние тела указывает на самоубийство или на убийство?
— По моему мнению и с учетом всех обстоятельств, самоубийство представляется более вероятным. Единственный довод против него — отсутствие поверхностных порезов. Самоубийства довольно редко удаются с первой попытки, хотя бывает и такое.
— Спасибо.
Следующим свидетелем была Лейла Гарленд, которая подтвердила показания миссис Лефранк, касающиеся шифрованных писем. Это, естественно, привело к вопросам об отношениях мисс Гарленд и мистера Алексиса. Из ее ответов следовало, что эти отношения отличало строгое, прямо-таки викторианское целомудрие, что мистер Алексис ужасно страдал, когда мисс Гарленд пришлось положить конец их дружбе, что мистер Алексис был совершенно не тот человек, чтобы покончить с собой, что, с другой стороны, мисс Гарленд ужасно грустно думать, что он мог совершить опрометчивый поступок из-за нее, что мисс Гарленд никогда не слышала о женщине по имени Феодора, но, конечно, бог знает, каких глупостей мистер Алексис мог натворить от отчаяния после того, как их дружба закончилась, что мисс Гарленд сто лет в глаза не видела мистера Алексиса и ума не приложит, почему кто-то решил, что это кошмарное дело вообще связано с ней. Что касается писем, то мисс Гарленд думала, что мистера Алексиса шантажировали, но никаких доказательств представить не могла.
Теперь стало ясно, что ничто на свете не спасет миссис Уэлдон от выступления в суде. Она вышла к свидетельской трибуне, облаченная в темный, почти вдовий костюм. Возмущенно отвергла предположение, будто Алексис мог покончить с собой из-за Лейлы Гарленд, да и из-за чего бы то ни было другого. Она-то лучше всех знает, что Алексис не питал привязанности ни к кому, кроме нее самой. Миссис Уэлдон признала, что не может объяснить происхождение портрета с подписью «Феодора», но с негодованием заявила, что вплоть до последнего дня своей жизни Алексис лучился счастьем. Она видела его накануне вечером и ждала новой встречи с ним в четверг утром в Зимнем саду. Он так и не пришел, и она твердо уверена, что какой-то злоумышленник заманил его в гибельную ловушку. Он часто говорил, что боится большевистского заговора, и, по ее мнению, полиции следует искать большевиков.
Это эмоциональное выступление вызвало некоторое волнение среди присяжных. Один из них встал и спросил, предпринимает ли полиция какие-либо меры, чтобы вычистить подозрительных иностранцев, которые живут поблизости или околачиваются тут без дела. Он лично встречал на дороге нескольких бродяг самого неприятного вида. Он также заметил с горечью, что в том самом отеле, где работал Алексис, один из профессиональных танцоров — француз, и в оркестре Зимнего сада немало иностранцев. Да и сам покойник тоже был иностранцем. То, что он принял британское подданство, ничего не меняет. Что этой иностранной шушере на берег-то сойти позволили, когда два миллиона коренных британцев сидят без работы, — позор! Он говорит как член партии Свободной торговли в Империи[149] и Комитета общественного здоровья.
Затем вызвали мистера Поллока. Он признал, что около двух часов пополудни в день смерти Алексиса шел на лодке вблизи Жерновов, но настаивал, что был далеко в море и не видел ничего, что предшествовало появлению там Гарриет. Он в ту сторону вообще не смотрел, он занимался своим делом. Он уклонился от ответа на вопрос, что это было за дело, и упрямо утверждал, что ничего не знает. Его внук Джем (вернувшийся из Ирландии) кратко подтвердил показания деда, прибавив, что сам он осматривал берег в бинокль, а было это, думается, в 13.45. На скале Утюг кто-то был: сидел или, может, лежал, — но мертвый он был или живой, Джем сказать не мог.
Последним давал показания Вильям Шик, который рассказал историю о бритве почти теми же словами, какими рассказывал ее Уимзи и полицейским. Коронер, глядя в записку, переданную ему Ампелти, подождал, пока он закончит, а затем спросил:
— Это случилось, вы говорите, во вторник, 16 июня, в полночь?
— Сразу после полуночи. Незадолго до того, как этот человек ко мне подошел, я слышал, как пробили часы.
— Тогда был прилив или отлив?
Тут Шик первый раз запнулся. Он принялся озираться, будто заподозрил ловушку, нервно облизнул губы и ответил:
— Я в приливах не разбираюсь. Я не местный.
— Но в вашем трогательном рассказе о встрече с покойным упоминался шум моря, бьющегося о камни набережной. Не следует ли из этого, что был прилив?
— Пожалуй, так.
— Удивитесь ли вы, узнав, что на самом деле 16-го числа сего месяца в полночь был пик отлива?
— Возможно, я просидел там дольше, чем думал!
— Вы просидели там шесть часов?
Молчание.
— Удивитесь ли вы, узнав, что море достигает набережной только в самый разгар полной воды и в тот день этот момент наступил около шести часов вечера?
— Могу только сказать, что я, должно быть, ошибся. Больное воображение сыграло со мной шутку.
— Вы продолжаете утверждать, что ваша беседа состоялась в полночь?
— Да, в этом я уверен.
Коронер отпустил мистера Шика, наказав ему впредь быть аккуратнее, заявляя что-либо в суде, и снова вызвал инспектора Ампелти, чтобы тот рассказал о личности Шика и его перемещениях.
Затем он подытожил услышанные свидетельства, не пытаясь скрыть, что, по его мнению, покойный покончил с собой (миссис Уэлдон бессвязно запротестовала). А решать, были ли у него на то причины, не в компетенции присяжных. Высказывались различные соображения о мотивах, и присяжным следует помнить, что покойный был русский по происхождению, а значит, легковозбудимый человек, склонный к меланхолии и отчаянию. Коронер сам прочел немало русских романов и может заверить присяжных, что для этого несчастного народа самоубийства — не редкость. Тем, кому повезло родиться британцами, трудно это понять, но присяжные могут поверить ему на слово. Им представлено четкое свидетельство о том, как в руки Алексиса попала бритва, и, по его мнению, не следует придавать слишком большое значение ошибке Шика насчет прилива. Алексис не брился, так зачем еще ему могла понадобиться бритва, как не для того, чтобы покончить с собой? Он (коронер), однако, будет абсолютно беспристрастен и назовет несколько обстоятельств, которые ставят под сомнение гипотезу о самоубийстве. Это обратный билет, который купил Алексис. Это паспорт. Это золото, зашитое в пояс. Все это наводит на мысль, что покойный намеревался покинуть страну. Даже если и так — разве не мог он в последний момент пасть духом и выбрать самый быстрый способ бежать из страны и от самой жизни? Странно еще и то, что он, судя по всему, покончил с собой в перчатках, но самоубийцы вообще люди странные. И, наконец, имеются показания миссис Уэлдон (которой мы приносим глубочайшие соболезнования) касательно душевного состояния покойного, но они противоречат показаниям Вильяма Шика и миссис Лефранк.
Одним словом, это был человек русского происхождения и с русским темпераментом, измученный страстями, а также таинственными письмами и, очевидно, находившийся в нестабильном состоянии духа. Он привел в порядок свои мирские дела и раздобыл бритву. Его нашли в уединенном месте, куда он, очевидно, добрался в одиночку, нашли мертвым, а рядом с его рукой лежало роковое орудие. Рядом на песке не было других следов, кроме его собственных. Его обнаружили почти сразу после смерти, так что никакой убийца не успел бы скрыться с места преступления, двигаясь по берегу. Свидетель Поллок присягнул, что в момент, когда наступила смерть, был далеко в море и не видел поблизости других судов. Его показания подтверждает мисс Вэйн. Кроме того, мы не услышали свидетельств, что у кого-либо был хоть малейший мотив для убийства, разве что присяжные решат обратить внимание на туманные предположения насчет шантажистов и большевиков, ни на йоту не подтвержденные доказательствами.
