Найо Марш - Цветная схема

— Знаю. Решения суда в пользу истца из-за отсутствия ответчика.

— Может быть, это образ мышления ученых?

— Откуда мне знать, дорогая.

— Я бы хотела вас кое о чем спросить, — сказала Барбара после молчания. — Вопрос не очень важный, но все-таки он меня беспокоит. Допустим, выяснится…

Девушка оборвала себя на полуслове.

— Убийство? Произнося это слово, чувствуешь страх, правда? Может, вы предпочитаете более классическое определение «устранение»?

— Нет, благодарю вас. Предположим, произошло убийство. Полиция захочет узнать каждую крошечную детальку про вчерашний вечер, правильно?

— Думаю, да. Так они всегда делают. Долгое и тщательное просеивание.

— Да. Хорошо. Теперь, пожалуйста, только не злитесь на меня опять, потому что я этого не вынесу. Но я должна сказать полицейским про свое новое платье?

Дикон уставился на девушку.

— Зачем?

— Я имею в виду то, как Квестинг подошел ко мне и начал намекать, якобы он прислал мне наряд.

Испуганный возможным осуществлением нелепого разговора Барбары с полицией, Дикон возмутился:

— О Боже, какая чепуха!

— Ну вот! — сказала девушка. — Вы опять злитесь. Никак не могу понять, почему вы всякий раз выходите из себя, стоит мне только упомянуть про платье. Я по-прежнему считаю, что его прислал Квестинг. Он единственный известный нам человек, которому абсолютно безразлично, насколько невозможными являются подобные поступки.

— Послушайте, — произнес Дикон, — я сказал Квестингу, что проклятая одежда почти наверняка подарок от какой-то там тети из Индии. Он начал распространяться о том, как далеко от нас находится Индия, после чего, я не сомневаюсь, решил сыграть в занятную игру и выставить себя в роли скромного доброго крестного папаши. Бизнесмен просто пытался завоевать авторитет. Во всяком случае, — добавил молодой человек, услышав, как его голос стал вдруг непривычно монотонным, — вы должны понимать, что ваши наряды не имеют никакого отношения к происшествию. Вы же не хотите пойти в полицию с глупыми разговорами про свою одежду. Отвечайте на все вопросы, которые вам будут заданы, глупышка, и не путайте бедных джентльменов. Вы обещаете, Барбара?

— Я подумаю, — осторожно отозвалась девушка. — Меня беспокоит только одно. Как бы мое платье тем или иным образом не оказалось связанным со случившимся здесь несчастьем.

Дикон был в замешательстве. Если бы Гонта заставили признаться в авторстве подарка Барбаре, злость актера на Квестинга стала бы выглядеть менее серьезной, обыкновенным неприятным обстоятельством. Молодой человек ругался, насмехался и умолял. Барбара молча выслушала его и наконец пообещала ничего не говорить про платье, предварительно не посоветовавшись.

— Хотя должна сказать, — добавила девушка, — я не понимаю, почему вас так волнует этот вопрос. Если, как вы говорите, он не имеет абсолютно никакого значения, тогда ведь не имеет никакого значения и то, скажу я кому-нибудь про платье или нет.

— Вы сможете заронить идиотские подозрения в их тупые головы. Элементарный факт, что вы упомянули о совершенно незначительном событии в разговоре, может подсказать им идею, будто за этим кроется какая-то тайна. Ради всего святого, оставьте вы свое платье в покое. Полиция не знает про него, и от этого нет никакого вреда.

Дикон задержал Барбару еще ненадолго. Он попытался перевести разговор на другую, более важную тему и выбить из головы девушки чепуху насчет платья, но его собеседница ловко увильнула. Молодой человек заметил тревожный взгляд Барбары, обращенный к двери комнаты Гонта.

— Вы, наверное, испытали много переживаний, правда? — очень торжественно спросила девушка, стиснув руки.

— Должен признаться, вы меня поражаете, — воскликнул Дикон. — Какие еще переживания? Думаете, я умираю в муках из-за чужих грехов?

— Конечно нет, — ответила мгновенно покрасневшая Барбара. — Я имею в виду, вы, должно быть, оказались свидетелем переживаний актера.

— Ах это… Ну да. Знаете, такая уж у меня работа. А что?

— Очень чувствительные люди… — торопливо затараторила Барбара, — то есть сверхчувствительные… Они ужасно ранимы, правда? В смысле эмоций у них тонкая кожа. Ну нечто в этом роде, да? Неприятности действуют на них сильнее, чем на нас. — Девушка с сомнением взглянула на Дикона. «Это чистый Гонт, — подумал тот, — насколько я понимаю, краткое изложение темы, которую патрон развивал перед беднягой, пока я потел, карабкаясь на гору». — Я хочу сказать, — продолжала Барбара, — было бы неправильно ожидать от них поведения уравновешенных людей, когда с ними происходит что-то эмоционально разлагающее.

— Эмоционально?..

— Разлагающее, — быстро повторила девушка. — Иными словами, нельзя пользоваться хрупкими фарфоровыми чашечками как кухонной посудой.

— Это, — ответил Дикон, — обыкновенная болтовня, скрытая за красивыми фразами.

— Вы со мной не согласны?

— Последние шесть лет, — многозначительно произнес молодой человек, — частью моей работы было принимать на себя взрывы возмущения и другие подобные проявления легкоранимого характера. Поэтому от меня трудно ожидать, что я стану с увлажненными глазами размышлять над проблемами артистического темперамента в свое свободное время. Хотя, может быть, вы и правы.

— Надеюсь, что так, — сказала Барбара.

— От обычных людей актеров отличают, например, огромные познания в области человеческих эмоций. Они умеют не подчиняться чувствам, а управлять ими. Если актер зол, он говорит себе и окружающим: «Боже мой, как я рассержен. Вот на кого я похож, когда гневаюсь. Вот как я в таких случаях поступаю». Это не значит, что он зол больше или меньше, чем мы с вами, кусающие губы, ощущающие головокружение и только через шесть часов находящие нужные слова. Актер же все высказывает сразу. Если ему кто-то нравится, он дает это знать мягкой музыкой и грудным журчанием своего голоса. При сильном волнении появляются трагические нотки. А вообще под всеми этими масками скрывается прекрасный, как каждый нормальный человек, парень. Просто он выражает свои эмоции более продуманно и тщательно.

— Ваши слова очень жестоки.

— Сохрани Господи, но я беру с собой щепотку соли всякий раз, как подхожу к сцене. Мера предосторожности.

Глаза Барбары наполнились слезами. Дикон взял ее руку в свою.

— Знаете, зачем я сказал все это? — спросил он. — Если бы я был благородным юношей с замашками джентльмена, то весь бы побелел и срывающимся голосом согласился бы с каждым вашим словом. Поскольку мне не удается сделать вид, будто мы говорим не о моем патроне, я должен добавить, что приносить себя в жертву Великому Актеру — есть наша привилегия. Как секретарь Гонта я должен сказать следующее: мои губы пересыхают и кривятся, как у благовоспитанного болвана, когда вы униженно любезничаете с ним. Я себя так не веду, потому что я не такой дурак, и еще потому, что очень люблю вас. Уэбли с вашим отцом вышли на веранду, поэтому мы не можем продолжать наш разговор. Возвращайтесь в дом. Я люблю вас. Запомните это, пожалуйста.

Потрясенный собственной смелостью, Дикон проследил, как Барбара вошла в дом. Девушка оглянулась, бросила на него смущенный, несколько рассеянный взгляд и скрылась за дверью.

«Итак, я сделал это, — подумал молодой человек. — Но как плохо! Кончились приятные беседы с Барбарой. Кончились споры и секретные разговоры. После сегодняшнего дня она будет пролетать мимо меня, словно ветер. Или девушка сочтет своей обязанностью относиться ко мне, как к лимону на серебряном подносе, и с милой улыбкой предложит остаться друзьями? — Чем больше Дикон вспоминал свой разговор с Барбарой, тем сильнее ему казалось, что он вел себя чрезвычайно глупо. — А впрочем, какая разница? — решил он наконец. — Девушка никогда даже не смотрела на меня. А я, пожалуй, слишком откровенно сказал ей про ее унизительные любезности с Гонтом».

Уэбли с полковником по-прежнему стояли на веранде. Вдруг они задвигались, и Дикон увидел между ними какой-то странный предмет. Издалека он походил на гигантскую грудную кость птицы с оперенным концом. За этот конец и держали предмет, стараясь не прикасаться к двум рукояткам, одна из которых была деревянной, а другая тускло поблескивала на конце. Дикон догадался, что перед ним топор маори.

Уэбли поднял голову и увидел молодого человека. Тот сразу почувствовал себя неловко, словно он шпионил и оказался разоблаченным. Чтобы прогнать прочь неприятное ощущение, Дикон прошел на веранду и присоединился к двоим мужчинам.

— Привет, Белл, — сказал полковник. — Тут такие дела. — Он взглянул на Уэбли. — Расскажем ему?

— Одну минуту, полковник, — произнес сержант. — Одну минуту. Мне хотелось бы узнать у мистера Белла, не видел ли он раньше этот предмет.